Бориска бросился на выручку:
— Стой, дьяволы, стой!
Его вмешательство было таким неожиданным и бесстрашным, что поразило даже татар. Они окружили Бориску.
— Ты кто? — прохрипел татарин в рысьей шапке, с арканом в руке, склонив над юношей свирепое лицо.
Бориска смело посмотрел в злобные щели его глаз, гордо сказал:
— Мы — московитяне…
От берега бежал воин, кричал татарам:
— У князя проезжая грамота! Эй, пайцза хана!
Татары поскакали к берегу. Иван Данилович, сидя в ладье, протянул пайцзу — на золотой пластинке дрались два тигра. Пайцза приказывала во всех землях выдавать ее владельцу лошадей, корм, провожатых.
Не дешево, ох, не дешево досталась эта пайцза Калите! Всадник, возвращая ее, покровительственно улыбнулся:
— Зачем птицу молодую твой воин убил? Не надо. Закон нарушил…
Татары повернули коней и так же быстро, как появились, исчезли. Снова наступило безмолвие. Только стрекотали кузнечики да у кургана в луже крови лежал истерзанный Трошка.
Его похоронили здесь же, вырыв могилу мечами, и, молчаливые, угрюмые, поехали дальше.
«Вот и нет Трошки… « — думал Бориска, опустив руку за борт, в воду. Пережитое им самим отошло прочь: ему до слез жаль было юнца. Остались у Трошки в Москве старуха мать, сестренка лет семнадцати да старшая — в Подсосенках. «То-то убиваться станут, — горестно думал Бориска. — Сколько наших уже погибло так… «
По берегам виднелись сожженные города, поросшие леском; селения с вырубленными садами, обуглившимися балками строений.
На мгновение представилась Бориске вся неоглядная Русь. Истоптанная копытами вражеской конницы, иссеченная плетьми, опутанная вервиями, лежала она, кровоточа, с трудом сдерживая стон, готовый вырваться из могучей груди.
Русь возлюбленная! Как уменьшить муки твои? Как омыть раны, освободить от впившихся в тело пут?
Кабы знал, ничего не пожалел для этого, ничего не устрашился бы, только б тебе принести облегчение!..
Бориска тяжело вздохнул.
Чем ближе к Орде, тем явственнее виднелись следы татарских набегов. Но и среди этого разора, меж пепелищ, неистребимо копошились люди, и Бориска вспомнил слова деда Юхима: «А мы-то живы, живы!»
Насупившись, сидел в ладье князь.
«Ну, что сейчас сделаешь? Вот так налетят, сомнут… Умный муж бывает не только на рати храбр, а и в замыслах крепок. Дед Александр великим стратигом был. И мне его дело продлить надобно. Пока русская земля не готова к схватке, не уйти от тяжкого соглашения. Может, только в том и заслуга моя, что разгадал я время и понимаю, как надобно действовать».
Эта мысль поразила его самого.
«Да, да, разгадать время! Вершить то, что подсказывает жизнь. Под спудом зреют силы неодолимые, но измождена Русь несогласьями. Спасение ее — в укреплении власти единой. В подлой Орде смирением надо скрыть, что меч куем…»
Могучая река катила волны, бережно несла на плечах своих московский караван.
Фетинья в холстинном платье «без стана» стремглав миновала переходы, просторные сени и, выбежав во двор, устремилась к конюшням — только замелькали алые ленты в девичьих косах. За Фетиньей едва поспевала ее подружка Ульяна, девка-недоросток, тяжело сопя, переваливалась на чурбашках ног.
Подружки пересекли задний двор Кремля, оставили позади хлева, птичники, сушильни, откуда доносился запах вяленой рыбы и соленой говядины, и очутились у конюшни.
Фетинья быстрым движением поправила кольца, нашитые у висков на шапочке, и приоткрыла дверь конюшни. В полутьме пахло конским потом, слышен был перебор копыт. Глаза привыкли к темноте, и Фетинья разглядела в углу конюха Митицу: он перевешивал хомуты.
— Дяденька Митица, — сладеньким голосом пропела Фетинья, — дозволь конем поворожить.
Митица, добродушный нескладный мужик с длинными, словно грабли, руками, оторвался от работы, повернул к девушке лохматую голову.
— Это ж как ворожить будешь? — отечески улыбнулся он, добро глядя на Фетинью.
— Через бревно проведу! — быстро ответила девушка, но не сказала, что задумала: если конь за бревно ногой не заденет, будет Бориска мужем хорошим.
— Да бери любого, — разрешил конюх любимице.
Фетинья жарко прошептала подружке:
— Какого выводить?
Ульяна захлебнулась от волнения:
— Буланого, что с краю!
Фетинья подскочила к коню, потащила его к выходу. Рядом с конем она и вовсе стрекоза стрекозой, только в глазах зеленые искры. Тут же, у конюшни, и бревно лежало. Фетинья торопливо перекрестилась и повела коня через бревно. Он неохотно шагнул, зацепился задней ногой.
Ульяна ахнула, захихикала:
— Муж злой будет!
Фетинья рассердилась, даже ноздри раздулись.
— Бабьи брехни! — решительно сказала она и повела коня в конюшню.
Подружка рядом семенила, удивлялась:
— Да ты ж сама сказывала…
У Фетиньи злость прошла. Озорно подмигнула Ульяне, облизнула языком губы, уже весело сказала:
— Ясно ж — брехни, — и пошла в хоромы.
Здесь скучища. Женщины белят, красят лица, выдергивают, сурьмят брови, лепят на лицо мушки. К чему это пустое дело?
Фетинье не по сердцу праздность. В прачечной лучше было, чем теперь, когда стала постельницей.
У княгини в ларце хранились — Фетинья украдкой разглядела однажды — белильница, румяиница, склянки-ароматницы, бусы из хрустальных зерен.
Красотой считали уши длинные. Чего-чего только не делали, чтобы вытянуть их!
А вот она не хотела — пусть маленькие будут. Бориске и такие любы!
Села рукодельничать: вышивала тайно рубаху Бориске красной пряжей по косому вороту, подолу и на зарукавьях. Думала: «И цветной опоясок сделаю». Но не работалось. Скучно, тоска томит. Нет веселья и покоя… Сенька, козлоногий, все пристает да пристает. Зачем он надобен? Вчера, чтобы подразнить, назначила к вечеру свидание: «Жди под окном — выйду». А сама сверху опрыскала дуралея водой из ковша. Веселее не стало. Туго на сердце, тяжко. Где Бориска, что с ним сейчас?..
На верху терема, в клетушке рядом с горницей, тихо. Фетинья, распахнув створку окна, села с ногами на подоконник.
Смеркалось. Сонно проворковали голуби под стрехой. Темнела в вечернем небе звонница ближней церкви. Со двора доносились голоса еще не угомонившихся ребятишек. Стая грачей с громким криком поднялась над высоким деревом в гнездах и снова опустилась, удобнее устраиваясь на ночлег.
Фетинья задумчиво смотрела вдаль, вспоминала, как видела в последний раз Бориску: ехал неподалеку от князя, увозил ее покой. А сейчас он за тридевять земель, в царстве злого Азбяки. Что делает? Думает ли, скучает ли по ней? Может, поганые уже убили его, и кости Бориски точат вороны, и мягкие кудри истлели?..
Слезы застлали глаза. Она тихо запела, прислонив голову к раме:
Я в те поры
Мила друга забуду,
Когда подломятся
Мои стары ноги,
Когда опустятся
Мои белы руки,
Засыплются глаза мои
Песками…
Еще сиротливей стало на душе. Горемыка она, горе-горькое! Нет у нее ни отца, ни матери, есть только любимый Бориска. Да и тот вернется ли к ней снова?..
И она запела громче, сетуя:
Без тебя я -
Тонкая береза,
Белая, кудрявая -
Сиротка!
Меня солнышко
И месяц не греют,
Частые звезды
Не осыпают.
Только крупные
Дожди поливают
Да ломят
Буйные ветры.
Внизу, мимо окон светлицы — Фетинья не видела его, — увальнем прошел рудый Сенька. Один и другой раз. Услышав песню, так растянул рот, что широко открылись красные десны. Но и у него на сердце стало тоскливо. «Чем я ей не жених?» — с недоумением прошептал он, еще повертелся под окном и поплелся пить пьяный мед.
Фетинья сидела долго, пока совсем не стемнело. Загорелись на небе большие, яркие звезды. Она почувствовала себя такой маленькой в этом неуютном мире, что, не выдержав, соскочила с подоконника, юркнула на лавку под укрывало. Свернувшись калачиком, сказала себе: «А теперь стану только о любом думать!»
Память ничего не погасила — все сохранила… Вот Фетинья с Бориской вышли к солнечной поляне, поросшей густой травой. Они сели на два пенька рядом, молча глядели на синюю стену бора, видневшуюся меж стволов ближних осин…
И эта яркая изумрудная трава, и птичьи голоса, доносящиеся издалека, и всплески весел в озерке за бугром — все это было частью их тихой радости. В их глазах можно было прочитать: «Как щедра к нам жизнь! Как мы счастливы!»
Они поднялись и пошли дальше.
Их привлекла к себе открытая дверь кладбищенской изгороди. Словно чувствуя неловкость за свое счастье перед теми, кто лежал под тяжелыми погребальными плитами, они шли узкой тропой меж могил. Солнце скрылось. Багряные гроздья рябины стали почти черными. Приветливо подмигивали, пролетая от куста к кусту, светлячки. Проскрипели за оградой колеса воза. И случайно или нет — Фетинья до сих пор не знала этого — губы юноши коснулись ее щеки.
