Я отвлекала себя от сна чтением «Острова сокровищ», поставив лампу на пол, как всегда делала дома, когда хотела не спать до середины ночи. В начале первого я скинула с себя одеяло и отправилась вниз по дубовой лестнице. Для моего обостренного слуха казалось, что она скрипела, как корабль «Эспаньола» в сильный шторм. Во дворце стояла тишина, и весь он был погружен в темноту; семья государя рано отходила ко сну. Одинокий часовой дежурил в вестибюле: царь не выносил надзора и презирал агентов тайной полиции, которые неотступно следовали за ним повсюду. В зале для приемов я встретила свою подругу, и, крепко обнявшись, мы уселись позади тяжелой бархатной драпировки.
— Моя Таник, моя названая сестра, — мы обе принесли клятву верности, правда, без церемонии смешивания крови и по очереди рассказывали друг другу свои самые разные тайны. — Я люблю тебя так же сильно, как и Стиви: я буду твоей придворной дамой, никогда не выйду замуж и буду всегда следовать за тобой. — Свои мысли, ранее обращенные к Диане, я переадресовала теперь к моей августейшей тезке.
— Я люблю тебя, Тата, я люблю тебя так же, как и своих сестер, и если ты не выйдешь замуж, то я тоже не выйду, — промурлыкала великая княжна. Затем, поскольку она была очень рассудительной — сестры даже звали ее «гувернанткой», — она заметила: «Но как же ты будешь моей придворной дамой, если ты собираешься стать врачом?»
— Я могу быть и твоей придворной дамой, и придворным врачом.
Великая княжна решила, что это колоссальная идея. «Колоссально» — было любимое слово в царской семье.
Чтобы проверить нашу кровную дружбу, мы поделились друг с другом своими сокровенными мыслями, мечтами и убеждениями. Мы покаялись друг другу в своих грехах.
— Давай, — предложила я, — оставим дом, игрушки, все-все и отправимся странствовать босыми, с сумой, как паломники. — Эта мысль захватила меня. — Ведь Иисус просил своих слуг покинуть отца, мать и все, что у них было и следовать за ним!
— Нас поймают, — ответила моя рассудительная подруга, — и потом, люди могут не понять. Папа и мама будут очень сердиться, а разве Бог одобрит, если мы рассердим наших родителей?
Я мгновенно отбросила эту выдумку, и мы стали наизусть читать отрывки из «Алисы в стране чудес», прыская от смеха. В конце концов на рассвете, чувствуя себя абсолютно измученными и падая с ног от усталости, мы расстались.
Несколько часов спустя лакей обнаружил в этом помещении пояс от халатика великой княжны. Это была без сомнения часть наряда Татьяны Николаевны, так как ни с чем невозможно было спутать цвета Вознесенского уланского полка, в котором она была почетным полковником. Разговор с Ее Величеством произошел под портретом Марии-Антуанетты в будуаре Александры, после чего меня с позором отправили домой.
Бабушка дала déjeuner intime[3] моей крестной великой княгине Марии Павловне. Жена дяди императора, великого князя Владимира, Мария Павловна занимала высокое положение в свете. Меценатка и любимица иностранных послов, эта блестящая немецкая принцесса отличалась от своей царствующей соотечественницы большим тактом и умеренностью желаний. В свое время на ее долю выпала довольно неблагодарная задача учить молодую императрицу правилам русского двора. До сих пор императрица боялась и ненавидела ее, и это невольно сделало Марию Павловну центром растущей среди членов династии и их друзей оппозиции по отношению к Александре.
Так же, как и императрица, она была матерью пятерых детей; но в отличие от нее не имела такой точеной фигуры, хотя толстой и раздобревшей ее назвать было нельзя. Манера держаться и самоуверенность делали ее похожей на вдовствующую императрицу Марию Федоровну, мать царя, напоминали величие былого царствования и служили упреком нынешнему в заурядности. Мне она казалась очень милой и какой-то домашней женщиной.
Выслушав рассказ Веры Кирилловны о наших похождениях, она вызвала меня к себе.
— Ночные озорницы! А вы не боялись, что вас поймают?
— Ужасно боялись!
— И это, конечно же, только усиливало впечатление. — Мария Павловна все понимала. — Я нахожу эту историю очаровательной, — и она от души рассмеялась.
— Ваше Императорское Высочество находит это забавным? Мне так не кажется. Если Ее Величество считает возможным разрешать своим дочерям любые игры и воспитывать их n’importe comment[4], я не желаю, чтобы моя внучка бегала среди ночи по дворцу в déshabillé[5].
— Полно, дорогая, не будьте так суровы, — сказала Мария Павловна. — Танина фантазия может только порадовать меня и пойти на пользу моим внучатым племянницам. Они ведут такой скучный образ жизни!
— Их Высочества ведут себя благонравно и достойно, — наставительно сказала бабушка, — и мы будем абсолютно правы, если последуем их примеру.
— Ну хорошо, — и Мария Павловна поднесла руку ко рту, чтобы скрыть зевок.
Великая княгиня ушла. Бабушка прочла мне нравоучение на тему моего положения в свете и соответствующего ему поведения. В заключение мне было сообщено, что великую княжну Татьяну Николаевну я не увижу, пока не приедет отец.
Что только я не предпринимала: ежедневно писала своей августейшей тезке, но мои письма оставались без ответа. Я была уверена, что их перехватывают по дороге. Я начала думать, что я действительно плохая и никуда не годная девчонка. Может быть, я должна сделать что-нибудь необыкновенное, что оправдает меня: например, раздать свои игрушки или отправиться босиком странствовать по свету? Тогда меня, наверно, причислят к лику святых, как Жанну д’Арк (тогда хоть можно будет не прекращать занятий верховой ездой). В надежде увидеть святой лик я постилась и часами молилась, стоя на коленях. Решив, что особняк Силомирских не подходит для роли святого места, я искала удобного случая убежать.
И вот на Пасху, когда бабушка устроила прием, пока съезжались гости, я встала с постели, оделась без помощи прислуги и положила на подушку записку: «Бабушка, пожалуйста, прости меня, но я здесь никому не нужна. Я ухожу жить к бедным».
Федор больше не спал около моей двери. Вместе с сеттером Бобби, участником всех моих похождений, я на цыпочках спустилась в подвал и прошла под центральной залой. В конюшне, открыв стойло, я выпустила жеребца. Пока конюхи ловили его, никем не замеченная, я выбралась через заднюю калитку.
Я быстро добралась до ворот для выезда карет и, успешно избежав встречи с группой кучеров, устремилась дальше.
Миновав газовый завод, я оказалась в незнакомом квартале, с низкими деревянными домами. Здесь и были эти самые «бедные», у которых я собиралась жить. Широкая, давно не метенная улица без тротуаров была грязной, пыльной и казалась бесконечной. По узкому проезду двигались в ряд грязные, ветхие подводы. Трое рабочих, покачиваясь и горланя песни, вышли из трактира. Бобби залаял, и один из них, извинившись передо мной, может быть, за то, что был сильно пьян, упал. Пока я пыталась найти полицейского, чтобы поднять его, ко мне подъехал извозчик.
Спрыгнув наземь, кучер поклонился мне, сняв шапку: «Это небезопасно гулять по улицам в такой час. Дозвольте мне отвезти Ваше Превосходительство домой».
Его нечесаная борода разметалась по выцветшему голубому армяку, лохматые рыжие брови почти закрывали глаза, но широкий нос придавал лицу вполне безобидный вид.
Я решила довериться ему:
— У меня нет дома, но если вы отвезете меня в деревню, я найду какую-нибудь добрую крестьянскую семью, которая возьмет меня к себе.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и почесал в затылке. Затем сказал, обращаясь к своей лошади:
— Давай-ка возьмем барышню к себе домой. Может быть, жена поймет, чего она хочет.
Болезненная женщина в накинутой на плечи шали вышла на стук кучера; осмотрев меня при свете керосиновой лампы, она воскликнула, обращаясь к моему провожатому:
— Ты с ума спятил! Зачем ты привел сюда барышню?
— Я нашел ее на улице! Она не говорит, где ее дом.
— Она из богатой семьи, это точно! Скажите нам, барышня, где вы живете? — она ласково обратилась ко мне. — Ваши родители, наверное, уже извелись от беспокойства.
— У меня нет родителей. Вы возьмете меня к себе?
— Боже мой! Как будто мне не хватает своих детей. Их-то одеть да прокормить не на что.
Ее муж взял лампу, и я увидела комнату с низким потолком, маленькими, наполовину зашторенными окошками, грубый стол и стулья в центре и большую железную кровать в углу комнаты.
Четверо детей в возрасте от года, и до десяти лет одетыми сидели на кровати, молча уставившись на меня. На лавке под холщовыми одеялами спал пятый ребенок. Его голова упиралась в стену. Неприятный, спертый воздух исходил из угла.
— Может быть, пойти в полицию? — спросил извозчик, который все это время чесал в затылке.
