Ушаков больше не слушал. Он круто повернулся и не пошел, а почти побежал из Чижовки.
– Феденька, ты ли это? – окликнул кто-то Ушакова, когда он торопливо шел от кронштадтской пристани в город.
Ушаков оглянулся и стал. К нему быстро шел через улицу Гаврюша Голенкин.
Гаврюша был всё такой же – небольшой, ловкий. Из-под шляпы курчавились волосы. Одет с иголочки.
«Женишком был, женишком и остался».
– Гаврюша, здорово! – обрадовался однокашнику Федор Федорович.
Друзья крепко обнялись.
– Сколько лет не видались? – смотрел на товарища Ушаков.
– Погоди. В самом деле, сколько же? – прищурил свои карие глаза Голенкин.
– С выпуска. Стало быть, девять лет.
– А ведь как вчера было!
– Не бойся: ты не постарел. Все такой же молодчик!
– А ты, Федя, стал важный. Ну, где был после «Трех иерархов»?
– Сначала меня услали на Дон. Шесть лет болтался по Азовскому и Черному морям. Так завидовал вам, кто был в Архипелаге! Ты ведь участвовал в боях у Хиоса и в Чесме?
– А как же! Я поджигал Турцию с другого конца.
– На чем плавал?
– На «Саратове», во второй эскадре.
– А адмирал Спиридов держал свой флаг на «Евстафии»?
– Да, на «Евстафии».
– Наших в Архипелаге много было?
– Много: Калугин, Гагарин, Толбузин, Тимка Лавров. Тимка погиб при взрыве «Евстафия», слыхал?
– Слыхал. Жалко парня! А теперь ты откуда?
– Из Ливорно. А ты?
– А я завтра в Ливорно. На «Северном орле».
– Вот это здорово!
Друзья рассмеялись.
– Увидишь Италию. Чудесная страна. Какой воздух! Какие женщины!
Ушаков поморщился. После измены Любушки он не хотел думать ни об одной женщине, старался не замечать их.
– Да я вижу, ты все такой же схимник, каким и был. А вообще итальянцы – народ интересный, живой.
– Каждый интересен по-своему, – заметил Федор Федорович.
– Ты Павлушу Пустошкина встречал? Где он?
– Я с ним служил на юге. Он и теперь там, на Черном море.
– Каково плавать на Черном?
– Море глубокое, бурливое, своенравное, но плавать можно. А берега Тавриды красивые. Я думаю, не хуже твоей Италии! Скажи, а как адмирал Спиридов?
– Все такой же: строг, но справедлив. Матросы его обожают. Правда, Григорий Андреевич о них сильно заботится.
– Правильно делает!
– Я, Феденька, вот за что особенно уважаю адмирала Спиридова: он вроде нашего Николая Гавриловича Курганова – за русского человека горой. Это не кто-либо там, что потолчется неделю-другую в Англии, а потом от своих нос воротит!
– Гаврюша, расскажи про Хиос и Чесму. Как было?
– Было так. Мы искали в Архипелаге турецкий флот. Накануне Ивана Купалы подошли к проливу у острова Хиос. Видим – стоят на якоре шестнадцать линейных кораблей. Можешь представить: шестнадцать, а у нас всего-навсего девять!
– Трудновато. Ну и со скольких кабельтовых открыли огонь?
– Какие там кабельтовы! Сошлись на пистолетный выстрел.
– Ай да Спиридов! – вырвалось у Ушакова. – Он чем командовал, авангардом?
– Да. А мы – в арьергарде.
– Так-так. Значит, Спиридов в авангарде, – повторил, думая о чем-то своем, Ушаков. – Как царь Петр при Гангуте. И как же дрались? – продолжал расспрашивать он. – Турки вышли из пролива, и вы вели бой по всем правилам – на параллельных курсах?
– Какое там! Спиридов так внезапно атаковал турок, что они не успели сняться с якоря. Остались в двух линиях. И потому у них могла вести огонь лишь одна передняя линия – десять кораблей.
– Ах, Григорий Андреевич, молодец: как сообразил! – восхищался Ушаков.
– А мы шли в ордере колонны. Спиридов ударил сразу по флагману.
– Так-так, по голове!
– Все наши суда дрались отчаянно. Матросы и офицеры не щадили себя. Знаешь, когда «Евстафий» сцепился с флагманским «Реал-Мустафа», один наш матрос бросился к турецкому корабельному флагу. Добежал, уже протянул руку – ее прострелили. Он схватился за флаг левой – турок проткнул руку ятаганом. Тогда матрос вцепился зубами в турецкий флаг и погиб, но не выпустил его.
– А флаг?
– Флаг наши отбили. Принесли адмиралу Спиридову. Ты бы знал, как держался он сам! Спиридов отдал приказ: «Музыке играть до последнего!» И вот представь: гром орудий, треск рангоута, крики людей – и музыка. А сам Григорий Андреевич со шпагой в руке ходит по шканцам.
– Герой!
– Ну и расколошматили басурманов. Турки – тягу. Укрылись в Чесменской бухте. Тут мы их и прикончили: кто взлетел на воздух, кто сгорел, кто потонул. Вот картина была – век не забуду! И ни один турецкий вымпел не ушел из бухты.
– Поистине великолепная виктория! – сказал Ушаков. – Эх, жалко – некогда ни посидеть, ни поговорить толком! Надо торопиться: завтра снимаемся с якоря, а дел еще много. Придется идти. Всего хорошего, Гаврюша!
– Тебе счастливого плавания!
Друзья простились.
Ушаков шел под впечатлением рассказов Голенкина о славных архипелажских победах.
«Вот над чем надо хорошо поразмыслить! Такого даже у Курганова не вычитаешь, не то что у Госта», – думал он.
Ушаков вышел из Адмиралтейств-коллегии и медленно направился к пристани. Он был так озадачен, что шел не замечая прохожих, – Федор Федорович только что получил новое назначение.
За последние пять лет Адмиралтейств-коллегия несколько раз перебрасывала его с места на место, словно проверяла: выдержит ли капитан-лейтенант Федор Ушаков?
Ушаков все выдерживал.
Около трех лет он плавал в Средиземном море, доходил до самого Константинополя. Вернулся из-за границы – послали к шведским шхерам осматривать стоявшие там суда. Выполнил это поручение – назначили командиром корабля «Георгий Победоносец». Не успел обжиться на корабле и привести его по-своему в порядок – новое назначение. В Рыбинске чуть не зазимовал караван с дубовым лесом для постройки фрегатов. Надо было успеть доставить караван, пока не кончилась навигация. Послали его. Благополучно привел караван, вернулся снова в Кронштадт командовать кораблем, а вчера срочно вызвали в Адмиралтейств-коллегию.
Стало быть, где труднее, туда Ушакова? Что ж, он работы не боится!
Какое еще дело поручат ему?
Ушакова принял сам вице-президент Адмиралтейств-коллегии граф Иван Григорьевич Чернышев. Это был сухопутный моряк, не интересовавшийся морским делом, но ловкий, льстивый придворный кавалер, большой барин и богач.
Секретарь, провожавший капитан-лейтенанта к графу, что-то шептал ему на ходу о каком-то счастье, но Ушаков так и не понял, в чем дело.
Он вошел к графу.
Просторный кабинет вице-президента Адмиралтейств-коллегии был устлан роскошным ковром с вытканными на нем полевыми цветами. Одна стена кабинета была стеклянная. За ней в больших красивых кадках стояли деревья, на которых порхали и пели птицы.
Граф был одет в голубой польский полукафтан с желтыми отворотами. Шаровары вправлены в желтые сафьяновые сапожки. Чернышев сидел на пне. Второй пень, побольше, стоял перед ним и, по всей вероятности, изображал письменный стол: на пне лежали бумаги.
«Быть ему лесником, а не моряком!» – подумал Ушаков.
Граф Чернышев принял капитан-лейтенанта Федора Ушакова весьма любезно. Хвалил за расторопность. Сказал, что Адмиралтейств-коллегия ценит его, следит за его успехами по службе и потому считает достойным занять важный пост командира императорской яхты «Счастье».
Граф тут же предупредил кое о чем нового капитана.
Императрица хочет чувствовать себя на яхте свободно – только пассажиром, а потому никакими рапортами ей не докучать.
– Встретить ее императорское величество я ведь должен? – спросил Ушаков.
– Разумеется! Но не рапортовать! Затем, когда государыня на корабле, – всем быть в полной парадной форме. Имейте в виду, что она может соизволить пригласить капитана своей яхты к столу…
При такой мысли Ушакова бросило в жар. «Этого еще недоставало!» – подумал он.
– Вилку, ложку держать умеете? С ножа не едите? В зубах пальцами не ковыряете?
Ушаков вспыхнул еще раз.
– Ваше сиятельство, я читал «Юности честное зерцало». И у нас в корпусе учили…
– Вот и прекрасно. Ну, счастливого плавания вам на «Счастье», – пожелал вице-президент, отправляя капитан-лейтенанта.
Ушаков вышел.
Вон, стало быть, какое «счастье» ждало его!
Придворный флотоводец!
Карьеристы, дамские угодники позавидовали бы ему, но не боевые командиры.
Ушаков шел и вспоминал все, что знал об императрицыных яхтах.
Гаврюша Голенкин в одно лето был назначен во время практического плавания на императрицыну яхту «Петергоф». Гаврюша летел как на крыльях: фрейлины! Фрейлины! А за все лето увидал на яхте лишь одну фрейлину лет под пятьдесят, да зато день и ночь драил медяшки.
Ушакову фрейлины не нужны, будь они даже вдвое моложе!
Вспомнилось еще кое-что. Двое из их выпуска, Яша Карпов и Коля Хвостов, раньше него сподобились этой чести – были командирами императрицыной яхты. Но оба чем-то не угодили, и их быстро отчислили. Коля Хвостов не вытянул больше года, хотя был льстец и щеголь.
