– Ребенок так быстро все усваивает, что нельзя терять ни минуты. Мы не можем дольше откладывать поездку. Надвигается зима, и ехать в холод будет очень трудно. Ну, и потом дети быстро растут, пожалуй, через год они будут слишком взрослыми, слишком большими, чтобы вызвать у кого-то интерес. Чем меньше ребенок, Анна Мария, тем больше он поражает. Надо как можно скорее показать миру его выдающийся талант. А Наннерль вот-вот исполнится одиннадцать. Скоро ее уже не назовешь чудо-ребенком.
Анна Мария кивнула, Леопольд вовсе не ее хочет убедить, думала она, а себя самого, стремится рассеять собственные опасения.
18 сентября 1762 года семья Моцартов выехала из Залъцбурга в Вену через Пассау и Линц. Шахтнер, Хагенауэр и Буллингер пришли на Гетрейдегассе проводить их. Они удивились, узнав, что Моцарты едут через Пассау, который лежал к северу, в стороне от прямой дороги на Вену.
Но посещение Пассау входило в план, составленный Леопольдом. Проверяя, надежно ли упакованы и привязаны на крыше наемной кареты его скрипки и дорожный клавесин, он и словом не обмолвился о рекомендательном письме, которое ему дал граф Арко к влиятельному пассаускому епископу, графу Тун-Гогенштейну, имевшему прочные связи в Пене. Он лишь сказал:
– В Пассау мы сможем пересесть на баржу, которая идет вниз по Дунаю, чтобы не трястись по плохим дорогам.
Прощание было теплым, однако Леопольда несколько омрачило напоминание Буллингера:
– Не забудьте, у вас всего полтора месяца отпуска, не больше…
Конец фразы потонул в топоте лошадиных копыт и скрипе тяжелых колес, а в ушах Леопольда еще долго отдавались суровые, как приговор Страшного суда, слова: «Всего полтора месяца отпуска, не больше!» За это время он не сумеет даже добиться, чтобы о детях заговорили. Требуется по меньшей мере полгода, дабы осуществить задуманное. Однако, когда они проехали Линцерштрассе, миновали Саутеровскую арку и горный туннель, настроение Леопольда поднялось. Несмотря на все препятствия, он сумел вырваться. Ему хотелось крикнуть во весь голос: «Мы свободны! Мы избавились от архиепископа, освободились из неволи!» Но Анна Мария вытирала слезы, а Наннерль мутило, и Леопольду пришлось сдержаться. Один только Вольферль был весел и доволен.
Вольферлю очень нравилось ехать в экипаже, нравились издаваемые им звуки и особый ритм. Он гордился, что его не укачивало, как сестру. И у Папы был такой радостный вид. Папа сказал, что там, куда они едут, будет больше музыки, чем в Зальцбурге, и теперь Вольферль поверил ему.
В Пассау, несмотря на рекомендательное письмо графа Арко, им пришлось три дня дожидаться приема у епископа, а затем выяснилось, что епископа интересует игра одного лишь Вольферля. Резиденция епископа, находившаяся в серой древней крепости, на холме над Дунаем, произвела на мальчика угнетающее впечатление. В зале было темно и холодно, и у него закоченели пальцы. Граф Тун-Гогенштейи оказался старым и тучным, и было трудно поверить, что он что-то понимает в музыке. Но когда Вольферль сказал об этом Папе, тот шепнул, что епископ вовсе не старый, ему всего пятьдесят, и мнение его весьма ценно, независимо от того, понимает он что-то в музыке или нет. Это озадачило Вольферля. К тому же епископ пригласил на концерт нескольких своих приближенных, и мальчик чувствовал себя как на суде. Он был вовсе не расположен играть. Но Папа так волновался, что Вольферлю хотелось сказать: «Успокойтесь». Он начал играть и играл превосходно.
Присутствующие аплодировали, однако, получив от епископа в награду только один гульден, Леопольд решил, что это провал. Он с горечью думал о задержке в Пассау, стоившей им стольких денег, как вдруг епископ спросил:
– Вы едете в Вену?
– Да, ваше преосвященство.
– Я мог бы написать в Вену о вашем мальчике моему кузену графу Туну.
– Вы бы оказали нам честь, ваше преосвященство.
– Граф Тун и его супруга большие ценители музыки, У них для этого есть время.
Граф Герберштейн, каноник Пассауского собора, который пришел к епископу, чтобы обсудить церковные дела, спросил:
– Господин Моцарт, вы едете баржей в Линц и Вену?
– Да. – Леопольд недоверчиво посмотрел на него.
– Ваш сын так прекрасно воспитан. Неужели ему только восемь лет?
– Немногим больше шести.
Граф Герберштейн пришел в восторг.
– Я тоже еду баржей в Линц и Вену. Есть ли у вас там друзья?
Леопольд замялся.
– Ну, разумеется. Вы для того и едете, чтобы приобрести там друзей. В Линце я представлю вас губернатору Верхней Австрии генерал-капитану графу Шлику. Он считает себя большим знатоком музыки.
Граф Герберштейн уговорил графа Шлика организовать публичное выступление детей. Все вещи были исполнены безукоризненно, а умение детей держаться понравилось генерал-капитану не меньше, чем графу Герберштейну. Его интерес возбудил также возраст брата и сестры. Они могли произвести сенсацию в пресыщенной Вене. И он сказал Леопольду:
– Ваши дети очень милы. На следующей неделе я приеду в Вену и с. удовольствием введу их в общество.
– Вы очень добры, ваше сиятельство.
Граф Шлик думал, что было бы забавно опередить Герберштсйна. И пожалуй, это имеет смысл, потому что императрица, проявлявшая к музыке некоторый интерес, несомненно, будет поражена.
Леопольд был весьма обрадован, что дети могут зарабатывать деньги публичными выступлениями; за концерт в Линце они получили сорок гульденов – больше, чем когда-либо получал за выступление он сам.
Вольферль был разочарован своей игрой перед генерал-капитаном. Папперль же гордилась впечатлением, которое произвела на него: граф Шлик сказал, что она очаровательна, и подарил ей браслет. И все же Вольферль был убежден, что граф разбирается в музыке немногим лучше пассауского епископа. Так же как епископ, граф Шлик болтал во время исполнения, и, если бы не Папа, Вольферль бросил бы играть. Ни один человек, любящий музыку, не станет болтать во время концерта.
И еще его утомило путешествие на барже. Папа красноречиво восхвалял красоты Дуная, на самом же деле Дунай оказался грязной рекой противного коричневого цвета, бурной, беспокойной и страшной. Обычно, если Вольферля что-то пугало, он искал утешение в своей любимой музыке, но баржу так качало, что Папа не позволил распаковывать ни один из инструментов, опасаясь за их сохранность, и пришлось обходиться без музыки три бесконечно долгих дня.
Ударившая о бок баржи волна отшвырнула Вольферля к поручням, он чуть не свалился за борт и больно ушиб правую руку. К глазам его подступили слезы, но он не заплакал, чтобы не рассердить Папу.
Папа и без того был расстроен. Наннерль, перепуганную яростным порывом ветра, стошнило, а у Мамы лицо стало землисто-серым, и она все повторяла:
– Никогда не знаешь, что может с тобой случиться в дороге.
Вольферль чувствовал, что Папа еле сдерживается. Но Папа только сказал:
– Умой детей, Анна Мария. Я думаю, уж Вольферль-то, во всяком случае, аппетита не лишился.
Вольферль очень хотел спросить: «Сколько нам еще ехать до Вены, Папа?» – но не решился.
Мама проверила, тепло ли он одет, и сказала Папе:
– Вольферль прокашлял всю прошлую ночь. Отдаешь ли ты себе отчет в том, что он далеко не такой крепкий, как кажется?
Папа оборвал ее:
– Я во многом отдаю себе отчет. Но ведь все мы, слава богу, пока живы и здоровы, и никто не утонул.
И тут, словно для того, чтобы доказать обратное, кто-то свалился за борт. От волнения Вольферль забыл о морской болезни. Матросы вытащили несчастного из бушующей ледяной воды, но оказалось, что тот уже мертв. Вйервые Вольферль видел смерть и совсем растерялся. Сам он был полон жизни и движения, а этот бедняга даже дышать не мог. Мама плакала, Папа хмурился. Должно быть, смерть – это нечто отвратительное, жестокое и злое, думал Вольферль, по почему же тогда люди поддаются ей? Внезапно он тоже расплакался, сам не зная отчего.
На следующий день, когда баржа остановилась в Иббсе, чтобы дать пассажирам размяться и отдохнуть после бурного плавания, он почувствовал себя значительно лучше.
Папа повел их в церковь неподалеку поблагодарить бога, что он спас их во время шторма. Папа был встревожен куда больше, чем казалось, но Вольферль забыл обо всем, как только увидел орган.
Еще прежде, в Зальцбурге, он видел и слышал органы, но ни один из них не мог сравниться в великолепии с этим. Орган был огромен, уходил далеко ввысь, подавляя своим величием и властвуя над всем, как бог. Вольферлю хотелось нежно коснуться одной из бесчисленных золотых и серебряных труб, которые плотным частоколом поднимались вверх по церковной стене.
– Это один из самых замечательных органов в мире, – сказал Папа. И лишь только они кончили молиться, Вольферль уселся у громадного инструмента и попросил Папу показать, как на нем играют.
Папа объяснял, а Вольферль внимательно слушал. Папа думал, что мальчик не справится, но не прошло и нескольких минут, как Вольферль уже играл, и без единой ошибки.
