Буллингер поднялся, чтобы прощаться, так и не сказав больше ни слова об игре Вольферля, и тут Леопольд не сдержался:
– Вы все еще считаете неразумным стремиться к тому, чтобы мальчик выступил в Вене?
– Не то, что неразумно, – ответил Буллингер, – но вряд ли целесообразно.
– Дети, безусловно, произведут впечатление, – сказал Шахтнер. – Вы ведь видели, как легко он овладел скрипкой?
– Впечатление они произведут, – согласился Буллингер, – если будет на то воля божья.
– Воля божья! – подхватил Леопольд. – Разве от нее одной все зависит?
Буллингер был шокирован, остальные удивились, и Леопольд понял, что впредь ему не следует терять над собой контроль.
И тогда он снова заговорил, сдержанно, но с убеждением: – Дорогой Буллингер, ни один разумный человек, ни один добрый христианин не станет отрицать, что все на свете свершается по воле божьей. Но неужели я должен действовать вслепую, проявлять легкомыслие, не думать о будущем и ждать подарка с небес. Сам всевышний счел бы это неразумным.
Буллингер промолчал, но по крайней мере не возмутился.
– Значит, мне следует заботиться о будущем моих детей, иначе у них не будет никакого будущего.
– Согласен, – отозвался Буллингер. – Но это неминуемо повлечет за собой известные трудности.
Леопольд пожал плечами. Трудности рождаются вместе с человеком.
Буллингер сказал:
– Поговаривают, что молодой Михаэль Гайдн едет к нам на Вены. А также, что его светлость заботит вопрос о новом капельмейстере ввиду состояния здоровья Эберлина. Если вас не будет в Зальцбурге, когда придет время делать выбор, вряд ли вопрос решится в вашу пользу.
Справедливое замечание, подумал Леопольд, к тому же Михаэль Гайдн, хотя и гораздо моложе Леопольда, представлялся соперником несравненно более серьезным, чем Лолли. В то же время он сознавал, что Вольферль способен достичь высот, для него самого недоступных. И путь к этим высотам лежал через Вену. Вольферль обладал талантом, который следовало утвердить, каких бы жертв это ни стоило. Леопольд спросил Буллингера:
– Каковы же другие трудности?
– Прежде чем получить отпуск, вы должны найти себе замену.
– Не поэтому ли архиепископ не дает мне разрешения на отпуск?
Буллингер промолчал, но по лицу его было видно, что причина, возможно, кроется в этом.
Леопольд растерялся. Кто же захочет заменить его? Занимаемое им место не представляло никакой ценности для честолюбивого музыканта. Венцель, видя отчаяние Леопольда, сказал:
– Как вы думаете, если я предложу свои услуги па время отсутствия господина Моцарта, согласится ли его светлость дать ему отпуск?
– Возможно, – ответил Буллингер.
Но тут Леопольда охватили сомнения. А может, замещать его все-таки выгодно? Но и то сказать, как скрипач Венцель не чета ему, он может возбудить неудовольствие его светлости, а это только к лучшему и лишь поднимет Леопольда в глазах архиепископа.
– Очень любезно с вашей стороны, – сказал он.
– Я сочту за честь.
– Боюсь только, что вы не справитесь со всеми моими обязанностями.
– Если будет надо, я помогу, – сказал Шахтнер.
– Но это еще не все, – заметил Буллингер. – Поездка в Вену с двумя маленькими детьми обойдется недешево. Хватит ли у вас средств, Леопольд?
Леопольд молчал. Унизительный вопрос, а он не желал, чтобы его унижали, и тем не менее священник прав. Риск велик. Если дети не завоюют успеха, он окажется банкротом.
– Я дам денег Моцартам, – сказал Хагенауэр.
– Поездка может обойтись много дороже, чем мы себе представляем, – напомнил Буллингер.
– Знаю, – сказал Хагенауэр, – но не в этом дело. Согласитесь ли вы похлопотать перед его светлостью за нашего друга, если остальное будет улажено?
– Если господин Моцарт сам того хочет.
Леопольд гадал, каких услуг они потребуют взамен, и все же был тронут предложением Хагенауэра, как-никак неохотнее всего люди расстаются с деньгами.
– Если это не затруднительно, – сказал он. – Мне кажется, осторожный разговор с архиепископом мог бы очень помочь.
Буллингер улыбнулся. Перед его мысленным взором возник Вольферль, только не как обыкновенный ребенок из плоти и крови, а как некий дух, которому судьбой предначертано проявить себя в музыке и которого таинственные силы неотвратимо влекут к цели. Он почувствовал, что все они заодно, хотя показать это не мог, не желая ставить себя на одну доску с остальными.
– Я обращусь к его светлости через графа Арко, – сказал Буллингер.
Аббат пришел в легкое замешательство, когда Леопольд начал горячо благодарить его и обнимать всех остальных. Буллингер сомневался, отвечает ли поездка в Вену божьей воле, но решил сделать все от него зависящее.
– Возможно, не сразу, – добавил Буллингер. – Его светлость сообщит нам о своем решении.
Анна Мария поблагодарила гостей за посещение. Когда они ушли, она вновь притихла. Леопольд считает, что одержал великую победу, а ее одолевали сомнения. Для него дети – это путь к славе, думала Анна Мария, но ведь стоит чему-то случиться с Вольферлем, и мальчик бежит к ней, в ее объятия. Поездка в Вену – дело нелегкое, а здесь, в Зальцбурге, они окружены друзьями.
– Тебе грустно, Анна Мария? – вдруг спросил Леопольд.
– Вольферль совсем еще ребенок. А до Вены так далеко. Ты сам не раз говорил, что это опасное и трудное путешествие.
Леопольд нахмурился. Оба молчали. Затем он объявил:
– Надо учить детей французскому. Это модный в Вене язык.
Анна Мария кивнула, однако страхи ее нисколько не рассеялись. Ей хотелось протестовать, но она знала, что только рассердит Леопольда. Она во многом не соглашалась с ним и молила бога, чтобы ее дурные предчувствия не сбылись.
Через неделю граф Арко вручил Леопольду следующую бумагу: «Архиепископ, граф Шраттенбах, князь Зальцбургский и Священной Римской империи выразил милостиво свое согласие на то, чтобы придворный музыкант Леопольд Моцарт получил с Его высочайшего соизволения временный отпуск».
Граф Арко спросил:
– Перед кем будут выступать дети в Вене?
Перед императором… Императрицей… Эрцгерцогами и эрцгерцогинями… Князьями и графами… Французскими и английскими послами… Воображение увлекало Леопольда нее дальше, но он лишь сказал:
– Перед друзьями, музыкантами, перед высшим обществом.
– А во дворце?
Ну, конечно же, и во дворце, только зачем вам знать, о чем я мечтаю!
Теперь, когда Леопольд получил разрешение архиепископа на поездку в Вену, все, казалось, как нарочно, складывалось против него. Вначале он повез детей в соседствующий с Зальцбургом Мюнхен, где они выступили перед курфюрстом, но сия высочайшая особа отнеслась к выступлению столь сдержанно, что Леопольд был обескуражен. Не успел он оправиться от разочарования и заняться дорожными приготовлениями, как заболел Венцель, и прошло немало времени, прежде чем он смог заменить Леопольда.
Только выздоровел Венцель, умер Эберлин, и место капельмейстера оказалось свободным. Граф Арко объявил, что в число придворных Зальцбургского княжества вскоре вступит Михаэль Гайдн, хотя никто не знал, на какую должность. И снова Леопольд отложил свой отъезд в ожидании, когда архиепископ выберет себе нового капельмейстера. Но назначение так и не состоялось. Зальцбург полнился всякими слухами, говорили даже, будто Пруссия готова повести наступление на Вену, – как-никак война тянется уже почти семь лет, – а вот назвать имя нового капельмейстера не мог никто.
Леопольда утешало одно: задержка с отъездом позволила ему заняться подготовкой детей, и он с жаром отдался этому делу.
Он обучал их французскому, учил читать молитвы по-латыни и непринужденно держаться в гостиных. Его радовало, что Вольферль все более совершенствуется в игре на скрипке и все искусней играет на клавикордах и клавесине. Наннерль тоже делала в музыке большие успехи. Однако одаренность сына по-настоящему поражала его. Обнаружив, что мальчик сочиняет собственную музыку для клавесина, Леопольд заставил его изучать произведения других композиторов. Среди них были вещи Адольфа Гассе, Георга Телемана и Карла Филиппа Эммануила Баха. К шести годам Вольферль все их играл наизусть. А затем сам сочинил для клавесина три менуэта и аллегро.
Эти сочинения изумили Леопольда. Их никак нельзя было упрекнуть в слабости композиции, обычной для новичков, они отличались четким построением и выразительностью. И свидетельствовали о том, что Вольферль, как и он сам, считал музыку языком великой точности, где каждая нота должна быть тщательно взвешена и необходима. Конечно, мальчик подражал другим композиторам, но так и должно быть, к тому же он подражал лучшим из них – Георгу Телеману и Карлу Филиппу Эммануилу Баху. Произведения Вольферля были записаны в нотную тетрадь, и на заглавном листе довольный Леопольд сделал надпись: «Моему дорогому сыну Вольфгангу Амадею в день его шестилетия от его отца Леопольда Моцарта». Он сказал Анне Марии:
