Ознакомительная версия.
Женщины тоже бросились к грузовикам, побежали. Бежали девочки. Старухи. Девушки. Толстые, высокие, маленькие, в беретиках, в платках, с косами, в локонах – все.
Таня тоже бежала с дрожью в коленках среди тарахтящих на месте машин. Она вдруг поняла все – и розоватые веки тети Веры, и странную кривую улыбку дяди Яши.
– Уйди! Уйди! – рявкнул ей вслед кто-то командирским голосом.
Таня не слышала. Крутила головой.
Женщины кричали. Звали по именам.
– Гоша, милый! Вернись!..
– Папа! Папочка!..
– Удачи! Вернись с победой!..
– Я люблю тебя!..
– Папа!..
– Сашенька!..
И Таня бежала со всеми.
Огромные уши мелькнули, пропали за чьим-то затылком. Снова показались. Таня перецепилась о чью-то ногу, грохнулась о камни до звона в голове, вскочила. Побежала. Лютика кто-то уже подсаживал на борт. Вокруг кричали. Коленку и ладонь саднило.
Лютик повернул лицо, заметил ее. Большой рот заулыбался.
Что же кричать? Что?.. Самое важное. Главное…
И Таня завопила:
– Извините! За краски! Я больше не буду!
Ее заволокло синим шершавым дымом, рокотом мотора.
– Я все исправлю! Обещаю!
Лютик махнул ей рукой. Он ничего толком не расслышал, только «обещаю».
– Ничего страшного, – крикнул он, пытаясь улыбнуться. – Я вам верю. Ничего плохого не случится.
Таня видела только открывающийся рот. Грохотали, пуская сизый вонючий дым, грузовики. Кричали люди.
– Хорошо! – крикнул Лютик.
Танино лицо мелькнуло – и тотчас его затолкало, замешало обратно в толпу.
– Смешная у тебя сестричка, – только и сказал Лютику мужчина на скамейке справа.
Все кричали, махали руками, улыбались. Старались думать о хорошем. И даже в это хорошее верили. Но у всех у них ломило сердце так, что невозможно было говорить.
– Слышишь? – прошептал в темноте Шурка.
К окну приколотили одеяло: дворник прошел по всем этажам, по всем квартирам, велел жильцам навести затемнение: приказ.
В комнате стояла ненастоящая – не летняя ленинградская, а ровная бархатистая темнота. В ней не было ни кроватей, ни стола. Ни Бублика – одна теплая круглая тяжесть возле ног. Ни ширмы, ни тети Веры, спавшей за ширмой. Вернее, не спавшей.
Хлюпнуло носом. Вздохнуло. Хрустнула подушка.
– Она опять плачет, – поразился Шурка. Таня слушала молча. – Почему?
– Может, из-за чашки.
Первым делом Бублик разбил чашку. Ну не совсем Бублик, но из-за него…
– Ты не переводи разговор, – строго шепнула Таня. – Я сразу поняла, что это ты.
– Это не я.
– Я видела ваши с Бобкой переглядыванья. Чей это мишка?
– Ничей.
– Ты его украл, – повторила сестра.
Рассказать Тане правду было невозможно. Никому ее нельзя было рассказывать. Уж лучше бы украл, чем то, что он сделал. Он их предал. Он своими руками привел Ворона. К тете Вере. К ним. И неизвестно, что теперь из этого выйдет. Было тошно.
– Я его нашел, – не сдавался Шурка.
– Где? – не сдавалась и Таня.
– Ой… Слышишь?
Шепот был тихим, но ясным.
– Не виляй, – прошипела Таня и сердито принялась втолковывать: – Если я лопухнулась с красками, то это не значит, что можно так делать! Это же воровство, понимаешь? Все равно воровство. Даже если из лучших побуждений. Если б я подумала, я бы эти краски пальцем не тронула!
– Я его нашел.
– Где?
Из темноты донесся возмущенный Бобкин голос:
– Мишка, ты что? Немедленно извинись!
Бобка в своей кроватке, похоже, продолжал какую-то дневную игру. Но Шурке было не до него.
– Ой… Ты слышала? Вот опять.
Он не сомневался: «ненавижу этих детей», именно эти слова. Шепотом, но совершенно ясно.
– Шурка, не финти, – холодно отрезала Таня.
Видно, она ничего не слышала. Не слышал и Бобка.
– Это некрасиво, – наставлял он мишку.
Клацнул зубами и улегся поудобнее невидимый в темноте Бублик.
Шурка ждал, но тетя Вера все хлюпала носом.
Конечно, тетя Вера. Кто же еще мог так сказать!
«Неужели она нас ненавидит?» – поразился Шурка. Но поверил.
Он вдруг понял, что тетя Вера жила совсем не так, как привыкла, как ей хотелось и нравилось. Затаилась. Обозлилась. Связалась с врагами. И теперь попала в новую беду. Из-за них…
Шурка не успел додумать.
– Вот что, – вдруг шепотом заговорила Таня. – Отпирайся сколько влезет, но мишку надо вернуть.
– Ты что!
– Где взял.
– Да не крал я его!
Но как объяснить? Нельзя же рассказать остальное.
– Ага, нашел. Я поняла, – отчеканила Таня. – Завтра же вернешь, где нашел. Я сама верну. Не обсуждается.
– Свихнулась? – Решительный тон сестры Шурку не просто удивил – обидел. – Ты-то тут при чем?
– Я должна это исправить.
– Ты что, теперь против нас с Бобкой?
Но Таня была неумолима:
– Так надо. Ради одного человека.
– Ради тетки Верки?!
Таня не ответила. Значит, да.
– Тоже мне, – возмущался Шурка. – Она нас ненавидит, а ты…
– Эй вы! – сдавленно, в нос, крикнула тетя Вера. – А ну спите там.
С Таниной стороны шебуршнулось, скрипнуло. Наверно, сестра накинула на голову одеяло и отвернулась к стене.
– Теоретически, – возразила Таня, – она могла напасть на кого угодно.
– Но сцапала нас! И я ей помог!
– Ты же не знал… И вообще, мы быстро бы вывели этого поганого мишку на чистую воду. Просто мы тогда друг с другом не разговаривали.
Шурке стало больно.
– Давай больше никогда не ссориться, а, Тань?
– Давай, – сказала она неохотно и крепче обхватила Бобку.
– Ты чего?
– Не знаю. «Никогда» сейчас стало таким непонятным, коротким. Может, завтра его не будет совсем.
– Глупости!
Таня промолчала.
– Мишка вовсе не поганый, – вмешался Бобка. – Он не виноват. Он просто такой.
Все оклеивали окна.
Дома по обе стороны канала стройно гляделись в собственное отражение: день был тихий и ясный. Не верилось, что война.
Они прошли по ажурному мостику. В воде рисунок на окнах лишь иногда подергивался рябью, но тотчас спохватывался: полоски, клеточки, ромбы. Кто-то постарался и на своем окне полосками бумаги изобразил солнце: бумажные ленточки лучей должны были удержать стекло, если вдруг рядом грохнет взрыв.
Серебристые туши аэростатов парили высоко в небе и украшали его, будто в праздник. Стальные тросы, удерживавшие их с земли, издалека были не видны: казалось, стая китов дремлет в летней голубизне.
– Это не значит, что все эти люди паникуют и думают, что в Ленинград ворвутся фашисты, – сказала Таня.
Шурка шагал немного впереди, и Танины слова отскочили от его спины горохом. Он упер руки в бока, спиной старательно излучая презрение. Рядом, в такой же точно позе, только без презрения, шел Бобка. На ходу Шурка быстро написал что-то в самодельном блокноте, оторвал листок. Отдал Бобке.
Бобка обежал тетю Веру сзади, сунул листок Тане. Та развернула. «Дура», – значилось на нем. Таня скомкала записку.
– Таня права, – сказала тетя Вера. – К тому же людям надо помогать.
Помогать? – засомневалась Таня. Толстуха, одетая в пальто и шубу, явно была не из тех, кому требуется помощь. Она сама требовала, выгрызала, вырывала когтями.
Бобка шел рядом с Таней. Ждал, не будет ли ответа. Его не было. И Бобка взял Таню за руку.
Тетя Вера вздохнула и посмотрела на Таню. На Шурку.
– Товарищи, вы не хотите объяснить мне, что происходит?
Витрины большого книжного магазина были заложены тугими серыми мешками. Солнце нагревало им бока. Прохожие шли мимо. Совершенно обычные – в жакетах, шляпах, рубахах, летних туфлях. Поодаль трамваи так же привычно бренчали по проспекту среди мостовой, касаясь проводов поднятыми рожками.
– Шурка?
Тот пожал плечами, не вынимая руки из карманов.
– Мы играем в почту, – хмуро сказала Таня.
Свернули.
– Вот эта улица, – сказала тетя Вера.
В сторону Эрмитажа медленно прокатил грузовик, замаскированный свежими зелеными ветками, – словно снялась с места небольшая рощица. Шурка проводил его взглядом.
Тротуар мела дворничиха. Завязки фартука делили ее фигуру на два куба.
Тетя Вера отыскала табличку с номером дома. Сверилась.
Колючая метла замерла. Дворничиха глянула подозрительно.
– Вы к кому, гражданка?
– К Парамоновым, – ответила тетя Вера.
Дворничиха заулыбалась.
– А, да-да… Да-да…
Она держала метлу так же, как большие статуи в Эрмитаже держат копье.
– У нас парадная спокойная. И в квартире жильцы спокойные. И дом спокойный. Зачем же ей… вам, – поправилась она, – беспокоиться?
Таня хмуро смотрела на дворничиху: как-то слишком уж часто она говорит «спокойные».
– Мы окна только заклеить, – ответила тетя Вера.
Дворничиха увидела сумку. Всплеснула сильными руками.
– Зачем же вы муку с собой несли, утруждались? Я бы вам своей дала!
Ознакомительная версия.
