Мальчишка был пока хорошим. Настолько хорошим, что искренне и с большим рвением бросился отговаривать незнакомца от надуманного самоубийства. Представился как Эндрю, заодно и ему имя пихнул, когда наткнулся на отказ называть настоящее — Алан. Мол, наружность какая-то очень уж британская. Самому «Алану», правда, всегда нравилось думать, что он испанец. Он походил на других испанцев вроде бы, и имя ему подходило какое-нибудь безбожно длинное, слов из пяти-шести, а не этот кельтский огрызок… Но он не был уверен и потому позволил называть себя, как мальчишке вздумается.
Позволил приблизиться, заговорить…
Но с Эндрю он не задавался вопросами «как?» и «почему?». Здесь объяснение имелось, пускай глупое и всё ещё вызывающее недовольство — при своих до отвратительного зелёных глазах и кошачьих мордах на спортивной сумке мальчишка совсем не вызывал желания его убить.
А значит, был таким же, как и он… как Алан когда-то.
Он видел в Эндрю тень себя — прошлого, недоступно далёкого теперь под толщами кристально-чистых вод Леты. Его интерес к мальчишке — простая проекция… вроде же так говорят психологи? И, пожалуй, ему немного нравилось, что его вновь называют, пусть и по чужому, но по имени, а не холодным «триста восьмой».
Раз, раз, раз.
Мост уже виднелся за деревьями.
Эндрю, конечно, ждал там. Под лёгкими шагами скрипели доски, звякали в перекинутой через плечо приоткрытой сумке плоские камешки, что он любил пускать по воде во время их разговоров. Эндрю то и дело приглаживал тёмные волосы и хрустел в перерывах пальцами. Непривычно нервный, без обычной улыбки, а оттого странный и вызывающий здравые опасения за успех дела.
Не удивительно, что первой мыслью Алана после взгляда на мальчишку стало короткое и до неправильного болезненное: «Он всё знает». Но знал бы, разве пришёл? В конце концов, раньше за ним суицидальных наклонностей не наблюдалось, чтобы, пусть и нервно, но дожидаться свою смерть на мосту.
— Я опоздал? — бросил Алан в утреннюю тишину.
Эндрю вздрогнул и, точно так, как ещё недавно Дана, прищурился, прорезая взором густой туман. Улыбнулся наконец:
— О, что ты. Как всегда точен. — Эндрю зажёг экран смартфона и восхищённо присвистнул. — Ровно пять тридцать. Не представляю, как это у тебя выходит!
— Дело привычки, — откликнулся Алан ровно. Ему хотелось бы добавить в голос тепла, чтобы показать, будто польщён чужой оценкой, но не вышло. Может, потому что у подобного рода эмоций уже срок годности истёк за выслугой лет, может, потому, что для него не было ничего естественнее существования по распорядку, а значит, и пунктуальности.
Эндрю почесал в затылке. Улыбка его чуть смазалась, став смущённой. И опять же, не ясно: виной всё те же нервы или неловкость от холодности того, кого ему с какого-то чёрта так не терпелось назвать другом?
Глупо, если второе — Алан другом стать не мог. Уж точно не этим обречённым деткам. Даже если бы очень сильно захотел…
А он, конечно же, не хотел.
Эндрю вновь хрустнул пальцами, раздражая. Пригладил волосы. Торопливо подвинулся и указал на место рядом с собой. Алан приблизился и машинально принял от мальчишки свою часть традиционных камней для «блинчиков», но почти тут же отдал назад, со скепсисом указывая на туман.
— Да, ты прав, конечно. Ничего не видно, погодка такая себе. А ты ещё и… Ты же не из дома? Ты, вроде бы, говорил, что живёшь на другом берегу. — Эндрю мотнул головой. — А может я и перепутал чего.
— Не перепутал. Живу.
Правда, Алан совсем не помнил когда, с его то любовью к болтовне, а главное зачем ляпнул, где его «дом». Раз Эндрю знал, где он живёт, это было совсем не хорошо… Хотя, какая теперь уже разница?
— Тогда почему идёшь с другой стороны? Ты не подумай, я не пытаю. Можешь не отвечать, если не…
— Дома только бессонница и одиночество. Я гулял.
Мягкие черты ещё более смягчились пониманием и сочувствием. Неприятно: сердце от того опять засбоило.
— Завтра ноябрь уже. Погода лучше аж до весны не станет. Холодно будет гулять… Может, переназначим место встреч?
— Мы его и не назначали. С чего решил, что мне вообще всё это нужно?
— Бессонница и одиночество, — вернул Эндрю его же слова и улыбнулся.
— А зачем это тебе?
Разумеется, была на этот счёт теория. Добренький мальчик настолько в своей беспочвенной любви к миру преисполнился, что долго ждал возможности, чтобы на кого-нибудь ту излить, а Алан всего-то неудачно попался под горячую руку.
Хотя, для кого именно неудачно — тот ещё вопрос.
— Рад быть полезен, — ответил Эндрю просто. — И рад говорить с кем-то, чей мир не ограничен Квитхиллом. У нас же тут даже из достопримечательностей — только старые дома да тот уродливый ведьмин курган… Вот что. Если однажды я не смогу пересилить себя и предпочту тёплую постельку местному дубаку — не стесняйся и заваливай ко мне часов так после пяти пополудни… Или давай номерами обменяемся?
«У меня нет телефона», — чуть не вырвалось. Да и курган, к слову, был для своего времени сложен добротно, так что нечего клеветать.
Алан хмыкнул:
— Ты не знаешь моего имени, но тебе нужен мой телефон?
— Окей, понял, без проблем. Тогда 32-й дом по Шейди-стрит, после пяти пополудни в любой день, что ты не найдёшь меня здесь.
— Твои родители не обрадуются. Я не выгляжу хорошей компанией.
А может, дело именно в этом — в плохой компании. Может хорошему мальчику надоело быть хорошим, а хмурый чужак в шрамах, кожаном плаще и с посеребрёнными сединой висками в отсутствие других вариантов в этом захолустье кажется достаточно «крутым», чтобы с ним дружить.
— У меня нет родителей. Только бабушка, — Эндрю пожал плечами. — А она за моей компанией не так уж и следит.
— Извини.
Жаль Алану, конечно же, не было.
Они стояли, силясь разглядеть под густым туманом воду, ещё с минуту, на протяжении которой Эндрю всё также нервничал и нервировал. Открывал было рот, готовый начать. Потом мотал головой, снова топил взгляд в ручье. И стучал, стучал, стучал противно своими пальцами по дереву ограждения.
Люди…
— Ты хотел что-то сказать, — прекратил Алан его метания.
Эндрю вновь смущённо улыбнулся и почесал затылок. Обречённо вздохнул.
— Мне нравится девушка, — наконец выдал и уставился на него зелёными своими глазами, ожидая реакции.
У Алана даже бровь немного дёрнулась:
— И что?
Находясь в здравом уме, он не мог придумать ни единой причины, зачем бы мальчишке так мяться, прежде чем выдать… это. Разве что, решил, будто Алан в него влюбился и поэтому приходит на встречи каждое утро? Идиотизм.
Эндрю, смутившись, отвёл взгляд. Переступил с ноги на ногу, улыбнулся с деланной беззаботностью:
— Ну, ты выглядишь как человек опытный, и я просто… — он осёкся и махнул рукой. — Да неважно, забудь. Лучше расскажи, как тебе книга?
Абсолютно безразлична. Книгу Алан бросил ещё на этапе чтения аннотации и даже названия её не запомнил. То оказалась какая-то очередная сопливая дурь о любви, всепрощении и желании жить, которую невозможно было воспринимать всерьёз и с открытыми глазами хотя бы потому, что, фактически, не жил он уже давненько.
И хоть стремление мальчишки накормить его своей подростковой попсой сомнений не вызывало, сейчас это точно был просто перевод темы.
— Ты хотел просить у меня совета, — настоял Алан.
Зачем — чёрт его знает. Хотя то, что мальчишка видел в нём не пациента или любовника, а умершего папашу, даже немного забавляло. Вроде бы, детей у него не было даже в планах. Маленькие люди — всё равно люди, а люди ему никогда не нравились.
— Забей, у нас не так много времени, — пытался отвертеться Эндрю, пряча пальцы глубоко в карманы толстовки.
— Времени всегда мало. А твою книжку я не открывал и даже не собираюсь. Можешь говорить.
Мальчишка на мгновение даже обиделся — по потускневшим глазам и дрогнувшим губам видно было. Но довольно быстро сдался и выдал как на духу, сам себя то и дело перебивая:
