нынче значение поэтического слова, если простые матросы пишут стихи. Впрочем, ничего удивительного, что матросы пишут стихи, ведь они живут в удивительных условиях, в которых только и стоит писать.
Удивительные истории можно услышать, если просто внимательно слушать разговоры. Оказывается, где-то очень далеко — не то в Южном полушарии, не то, напротив, там, где ось вращения Земли пересекает её поверхность в Северном полушарии, существует живое море. Это море рождает все, что обычно живет и размножается в воде, — водоросли, моллюсков, рыбу и даже подводные скалы и рифы. Более того — оно способно создавать настоящие корабли. Вначале на поверхности воды появляется "нечто", похожее на щепку, затем оно растет и, увеличиваясь до размеров игрушечного кораблика, принимает форму шлюпки. Месяц-другой лодка плавает по волнам, впитывая от своей матери-воды живительные силы. В шлюпке, словно деревья в лесу, прорастают мачты. Вначале они крошечные, затем становятся все больше и больше. Тем временем шлюпка наращивает палубы и превращается в настоящий корабль — не то в галеон, не то во фрегат. Но у этих странных созданий нет души, потому что душа корабля — это его матросы.
Редко, но в это море заплывают тела погибших моряков. Чаще всего их успевают подобрать корабли, а если нет, то тела леденеют в соленой воде, увеличиваются в размерах и превращаются в айсберги — огромные глыбы льда, плывущие в океане. Мертвые моряки мстят живым, поэтому встреча с айсбергом бывает смертельна для любого корабля. Даже если не происходит столкновения, от которого корабль мгновенно идет на дно, то все равно айсберг выпивает душу матросов!
Говорят, море обладает собственным разумом. Он отличается от разума человека так же, как наш разум отличается от разума телесной твари (если, разумеется, допустить, что у них есть разум!). Но каков этот разум? Могущественнее ли нашего?
Древние философы говорили, что человеку уготовано место между богами и животными. Может быть, разум моря стоит между нашим разумом и разумом нашего ТВОРЦА?
Иногда кораблям удается прорваться в настоящие — обычные моря и океаны. Но тогда они вынуждены всё свою корабельную жизнь бороздить воды. Из-за того, что они созданы совсем из другого материала, а не из дерева, корпуса судов — порождений живого моря светятся в ночной тьме, будто их облепили светлячками. Вот их-то и встречают на своем пути экипажи торговых кораблей, принимая за корабли-призраки.
Но почему же все рожденное в этом живом море стремится его покинуть? Возможно, им просто не хватает места, как выросшим детям становится тесно в родительском доме? Родительский дом всегда ждет своих оперившихся птенцов.
Море ждет. Море всегда ждет своих мертвых матросов.
Глава третья, в которой Эдгар По узнает, что в России любят поэтов и юродивых
Иностранцы, волей обстоятельств или из любопытства прибывающие в Россию со стороны Балтийского моря, описывают узкую полоску земли, загибающуюся вверх, словно стремящуюся выскочить к небу. Именно так встречает европейцев столица Российской империи Санкт-Петербург. Вероятно, Эдгар Аллан По мог бы сравнить шпили Адмиралтейства и соборов с образом корабельных мачт, если бы не туман. В белесой полосе юный американец не мог рассмотреть не то что открывавшуюся панораму, но даже Кронштадтскую крепость, куда причалило судно.
Эдгар устал. Шестинедельное путешествие через Атлантику изрядно утомило, а последующие за этим дни и ночи выдались крайне тревожными. Из Ливерпуля, куда его доставила "Владычица озера", не было прямых рейсов в Россию. Капитан рыбацкого баркаса, согласившийся за два доллара доставить американца до Любека (все равно по пути), заставил пассажира трудиться наравне с командой — вычерпывать воду. Когда же Эдгар возмутился, то его провели в трюм, где юноша бросил взгляд на уровень воды, скинул сюртук и заработал рукояткой помпы.
Из Любека каждый день отходил почтовый пароход, бравший на борт пассажиров до Кронштадта. Пришлось уплатить еще два доллара за билет третьего класса, но при этом потратить время на обмен — проклятые немцы, со свойственной их нации педантичностью, брали только монету, отчеканенную в германских землях! Зато в стоимость билета входил довольно сносный обед.
И вот наконец Россия! Финский залив, за которым прячется загадочная страна. Ее еще нужно пересечь, чтобы попасть в Грецию. (Как он туда попадет, имея в кармане тридцать долларов, Эдгар не думал.)
Путешественники, прибывающие в Россию морским путем, увидят столицу не сразу. Им приходится делать остановку в Кронштадте, отдавая себя в руки таможенникам. А те, уж будьте уверены, сумеют вытащить из иностранцев не только контрабанду, но и душу. По их мнению, пассажиры созданы для того, чтобы тревожить покой чиновников, и те оказывают им одолжение, перерывая их сундуки и чемоданы, выворачивая белье и платье.
Проверка багажа, документов была долгой, но и она закончилась. Часа через два пассажиры занимали места на пакетботе, идущем в столицу. Единственный, кто остался в тесном помещении таможни, был юный американец.
Русские таможенники уже привыкли к гостям из Франции, Голландии и германских земель. А вот появление американца их не обрадовало. Не из-за того, что чиновники питали какие-то предубеждения к представителям Нового Света, а просто потому, что среди них не нашлось знатока английского языка. Эдгар пытался общаться на французском, но без успеха. Не то его французский был плох, не то русские руководствовались какими-то загадочными инструкциями.
В ожидании переводчика таможенники не теряли времени зря. Вывернули вверх дном сундучок с одеждой и, отложив в сторону мундир, принялись внимательно изучать книги и записные книжки.
К изумлению Эдгара, наслушавшегося о строгостях русской таможни и русской цензуре, ничего предосудительного в его книгах не было найдено. Один из чиновников, с легкой гримасой брезгливости отложивший в сторону "А Journal of the Plague Yea"1 (букинистическая редкость, выигранная в карты у сослуживца), бережно, словно младенца, взял в руки "Qventin Durward" [5] и с уважением покачал головой. Стало быть, английский язык был не чужд русским, но они почему-то это скрывают.
Ближе к вечеру, когда Эдгар уже был готов упасть замертво от голода и усталости, прибыл переводчик — тучный господин, одетый в дорогое шерстяное пальто и модную широкополую шляпу, взирающий на окружающих с неким высокомерием. Вместе с ним явился и важный чиновник — немолодой, в хорошо сшитом мундире с непонятными для американца эполетами. Судя по тому, как забегали прочие таможенники, это был какой-то начальственный чин.
— Доктор Ишервуд, — отрекомендовался тучный, небрежно приложив палец к полям шляпы.
Важный господин представиться не соизволил. Вероятно, не счел нужным.
— Вы, как я понимаю, американец? — поинтересовался переводчик.
— Да, сэр, — нарочито
