крупные, то всё равно маленькие.
Стоят.
В ожидании первого королевского чиха. Или первого пука. Любого намека, что его величество изволит пробуждаться.
Стоят.
До Герцогини Лора себя почти не помнит.
Смутно. Всё смутно. Расплывчато. Дрожаще.
Холодное, пронизывающе холодное жилище — то ли монастырь, то ли приют.
Плётки высоких людей. За любую провинность больно хлещут по рукам, по тощему тельцу и ножкам. Следы от плёток выступившей кровью алеют. Потом синеют. Потом рубцуются. Потом переходят в тугую глухую серость. И остаются навсегда.
Всё серое.
Серое небо. Серая каша. Серая пустая похлебка. Серые полы и стены. Каменные, холодные. Ноги стынут. Пальцы рук как лед.
Снег.
Босой ногой, вынутой из тяжелого башмака, касается его. И остается на снегу след ее ступни размером с огурец.
Кроме серости, холода и снега — голод. Тупой непроходящий голод, скручивающий все ее кишки и выворачивающий рвотой наружу.
Она уверена, что по-другому и не бывает. Что так у всех. И всегда.
Когда хочется есть, до боли, до рези в животе хочется есть, но каждый проглоченный кусок как тяжелый камень из дальнего сада застревает внутри — ни туда ни сюда. Откусывать новые куски невозможно, пока этот кусок не проглочен, а все вокруг, у кого руки длиннее, хватают еду с общего стола, и скоро ей опять ничего не останется, но тот первый, жадно откусанный кусок застрял в горле — и никуда.
Холод. Резь в животе. След от ступни на снегу.
И серость. Серость всей жизни…
Холод. Резь. Серость. Голод. И снова холод.
Потом холод в один момент заканчивается.
И появляется зной. Палящий, как огонь в очаге. И медленно отогревающий ее.
Зной.
Она оттаивает, как тот осколок льда, который в ее прежней жизни, вырубив из озера, заносят на кухню, и он долго и медленно тает на каменном полу.
Оттаивает и она.
Долго. Медленно.
Растекаясь новыми ощущениями. И появившимися желаниями — в той, прежней жизни и желаний не было, разве что согреться, и всё.
Теперь — хочется пить. Долго-долго пить.
И спать. Долго-долго спать. На чистых простынях спать.
И сидеть в тени.
И смотреть на новые цвета, вдруг возникшие вокруг нее.
Серость заканчивается. Небо становится синим. Всё вокруг зеленым. И оранжевым. Как солнце. Как апельсиновое дерево под ее окном.
После долгого холода и серости она даже не успевает понять, что в здешнем зное с ней случается еще и жар. Сильный жар. После которого такие, как она, не выживают.
Слышит, как кто-то говорит, склонившись над ее кроватью: «Такие, как она, не выживают. И не привязывайтесь!»
Она выживает. Встаёт. И идет. Босиком по раскаленной от июльского зноя каменной террасе. Перезревший апельсин срывается с ветки, падает прямо под ноги, и, треснув от удара о землю, наполняет пространство вокруг восхитительным ароматом.
Она поднимает невиданный плод с земли. Подносит к лицу. Вдыхает. И не верит, не может поверить, что такие ароматы в этом мире бывают.
Не вонь нужников, не мерзость больших рыхлых тел вокруг нее в той, старой жизни, не навязчивый запах рвоты, извергающейся из тщедушного тельца. А этот ни с чем не сравнимый аромат.
Прежде чем кусать, им бы надышаться!
Дышит. Вдыхает. Глубоко. Надолго задерживая дыхание. И только потом принимается грызть этот невиданный плод. Прямо с кожурой, причудливо смешивая горьковатую шкурку со сладкой сочной мякотью. И живот уже не сжимается, а пропускает в себя оранжевую сладость. И она наполняется лёгкостью и оранжевостью нового бытия.
Она, Лора, наполняется сладостью новой жизни. В которой, во что бы то ни стало, ей нужно удержаться. И жить. Потому что обратно в холод она не хочет. Обратно в серость и холод она не хочет ни за что!
Кто она и откуда, Лора не знает. Ни сколько ей лет, ни кто ее родители, ни почему она такая.
Позже из разговоров Герцогини узнаёт — ее привезли ко двору в подарок Герцогу.
При дворе короля Филиппа IV снова стало модно держать «таких как она». А все прежние умерли, как-то разом умерли. Хворь на «таких как она» нашла. И все новые, «такие как она», привозимые ко двору, умирали. В герцогских апартаментах все ждали, что и она умрет. Не сильно, как велел лекарь, привязывались к новой игрушке. Что зря привыкать.
Но она об этом не знала. Промаявшись в жару и бреду несколько дней, вдруг сама встала и пошла искать воду, но нашла оранжевую сладость апельсина. И поняла — она будет здесь жить! И ничто ее не выбьет отсюда. Ничто. И никогда!
Герцог — некогда самый влиятельный из valido — королевских фаворитов, товарищ юношеских игр самого Короля. Некогда второй после «самого Оливареса!» в придворной расстановке по степени приближенности.
— После Оливареса такого влияния, как у Герцога, ни у кого не было! — говорит ее обожаемая Герцогиня. — Ни у Первого Первого Министра. Ни у Второго Первого Министра. Такого влияния никому из нынешних не достичь!
А она слушает и запоминает — Первый Первый Министр… Второй Первый Министр… Не понимает, как первых может быть два, но запоминает. Valido… влияние… «после Оливареса»… никому из нынешних не достичь… Почему не достичь? А пробовали? А если попробовать? И почему Герцог свое влияние утерял?
Несмотря на ворчание Герцогини, Герцог еще ого-го! В королевскую опочивальню вхож! Даром что не на первой ступеньке подле балдахина теперь стоит, как во времена, когда Его Величество был инфантом и молодым королем, но всё же!
Герцог — бравый военный, на счету которого победы при Вильявисиоса и Кастель Родриго. Возиться с подаренной девчонкой ему не с руки. Отдает ее Герцогине, которая неожиданно снисходительна к своей monita, к «своей мартышке». И теперь она всю жизнь между юбками Герцогини и проведет. В буквальном смысле.
Она, Лора, быстро понимает: если не хочет обратно в холод и серую кашу, а хочет тепла, синего неба и апельсинов, то нужно учиться.
Учиться выживать при дворе.
Это наука из наук! Главная. Единственно важная для ее жизни.
Всё, чему ее учили прежде по приютской надобности, и всё, чему порой учат теперь по прихоти Герцогини — от литературы (Кальдерон, Лопе де Вега) и латыни до рисования (бегает, подсматривает, как главный придворный живописец Диего сеньор Веласкес рисует) и игры на лютне, всё это увлекательно. Но совершенно бесполезно.
Главное — изучить науку выживания при дворе. Науку интриги. Главную из наук. Которой ее обожаемая Герцогиня владеет виртуозно!
Герцог в этом семействе на первых ролях.
Якобы.
Он всё еще числится королевским valido, сподвижником короля,