подействовал. Или, напротив, так хорошо подействовал, что сумела сопоставить принцессу, фото которой публиковали в журнале, с ней нынешней.
Вот она, слава! Зачем люди стремятся к популярности?! Чтобы прятаться от узнавания в туалетной кабинке.
Телефон истерит номером неслучившегося принца. Даля смотрит на число неотвеченных вызовов с этого номера и… выбрасывает мобильник в унитаз.
Туда их всех — мужей, соглядатаев, «радостных» Джоев!
Выходит из кабинки. Открывает кран, подставляет руки под струю холодной воды.
Должно стать легче. От одной слежки избавилась. Но, похоже, другую на свою голову подцепила — пока смотрит на себя в зеркало и соображает, что делать дальше, верстальщицы глянцевого журнала исподтишка снимают ее на телефон — завтра история сказочной свадьбы принца продолжится фотками его принцессы с размазанными глазами в вонючем туалете ночного клуба.
И пусть! Так этому принцу и надо! Кроме дешевого пойла, в ней сейчас только злость. Дикая злость. На весь мир! На фальшивого принца. На бабушку, которая ее одну оставила. На папу, который оставил еще раньше — будь у нее отец, он бы не позволил мужу так с ней поступить. На маму, которая предала и которой нельзя позвонить, приехать к ней и рыдать, уткнувшись в плечо, тоже нельзя.
И на себя, конечно же, на себя — надо же было так вляпаться! Нетраханая жена законного мужа. Кому рассказать — не поверят. Хоть иди, переспи с первым встречным. Назло. Всем назло. Себе назло.
— Ночевать негде? — Сидящий рядом за стойкой парень наклоняется к самому ее уху, чтобы в этом грохоте могла расслышать его слова.
Как узнал? На лбу у нее, что ли, написано.
— …со мной пошли…
И написано, что готова пойти с первым встречным?
— …не бойся, не трахаться зову… хотя, если хочешь…
Ужас, мелькнувший в ее глазах, смешит его. То есть у нее такой вид, что уже и потрахаться позвать нельзя? Что с ней не так? Черный столб над ней? Черный человек снова рядом?
— …здесь близко… комната пустая, можешь поспать…
— А ты?
— Через балкон уйду… — ухмыляется парень.
Так себе шуточка.
Холодно. Морозит. От нервяка. От легкой для этого времени года одежды. Хочется спать. Дико хочется спать. Нечеловечески хочется спать. И всё равно. После того, что случилось днем, уже всё равно. Давно уже всё равно.
Папа погиб, бабушка умерла, мама предала. Теперь она живет по принципу чем хуже, тем лучше. Будто нарочно загоняет себя в ситуации, хуже которых быть уже не может. Словно боится надежды на лучшее.
Когда плохо, когда очень плохо, надежда страшнее любой беды. После тех двух лет, когда ждали и надеялись, что папа жив, она это точно знает — надежда страшнее самой беды. Или тогда только она и бабушка надеялась, а мама мысленно была уже со своим новым мужем? А если бы она надеялась и ждала, папа вернулся бы? Как можно так предавать?!
Надежда убивает сильнее отчаяния. Так что лучше жить по принципу «чем хуже, тем лучше». Умереть прежде смерти. Тогда любая жизнь, даже самая поганая, покажется жизнью. А не ее отсутствием.
— Эй, как там тебя, даже не знаю как. Пошли…
Через несколько домов от «Китайского летчика» здание с большими витринами модной галереи на первом этаже. Днем здесь всё, кроме остро рубленных букв с названием галереи, было просто белым, а теперь внутри витрин все подсвечено так, будто на белых полотнищах разыгрывается некое действие, будто из небытия в нас всматриваются тени.
Идут мимо этих завораживающих витрин галереи, и отчего-то ей жутко хочется войти внутрь. Понятно, что в начале четвертого утра никакая галерея не работает, но больше всего на свете сейчас хочется войти туда. В тот мир теней.
Тени.
Преследуют ее. В найденных рисунках, из-за которых провалила курсовую. В детстве папа водил на спектакль небольшой театральной труппы, и она запомнила ощущение от театра теней. Страх и трепет, ужас и желание бежать, не дать себя затянуть в теневую реальность. И дикое желание в этот мир теней войти.
Из театра теней — спектакля студенческой студии, для которого она делала декорации, ее и увел несостоявшийся принц. Известный актер и режиссер снизошел до того, чтобы зайти и полюбопытствовать, что за студенческий балаган. Все вокруг шептались: «Сам Свиридов», «Свиридов сам продюсирует свой новый проект», «Свиридову нужна героиня для нового фильма».
Свиридов снизошел. Свиридов посмотрел. И сделал предложение. Не то, о каком мечтали все актрисы студии — не предложение главной роли. Предложение, о котором все актрисы, и не актрисы тоже, и мечтать не могли. Предложение руки и сердца. Как теперь оказалось, без всего остального.
Принц увел ее из театра теней. А тени — вот они. Догнали. В витринах модной галереи. И в подворотне, где снова мелькает Черный человек.
Оглядывается. Человека нет. Есть тень. Черная.
— Ты его видишь?
— Кого? Набухалась ты, сестренка! Мерещится.
Сворачивают во двор. Парень набирает цифры на кодовом замке. В самом центре живет нежданный благодетель. Даже имени его она не знает. Спросить, что ли, как его зовут?
И, словно снова прочитав ее мысли, вставляя ключ в дверной замок, тип произносит:
— Кстати, я Джой [6].
Джой… Джой… Джой, вот уж радость…
Радость… Радость?! Joy…
Пугавшие весь день сообщения, подписанные… «Joy»!!!
Тип, показавшийся в баре нормальным, выслеживал ее целый день, а когда выбросила мобильник, просто завлек к себе…
Под фижмами
Лора
Мадрид. 1646 год
Стоят. Ждут.
Долго стоят. Ноги у всех затекли. У нее особенно.
В тесноте. Прижавшись друг к другу огромными воротниками — lechuguilla на мужских нарядах и gorguera на женских — и фижмами широченных юбок, которые хоть как-то защищают, иначе ее давно бы раздавили и не заметили.
Стоят.
Не отрывая взгляда от огромного балдахина над Королевской кроватью.
Как статуи замерли и ждут. Один завис с рукой, протянутой к балдахину, как только эта рука у него не отваливается! Но завис. Готовый при первом шевелении широкий полог отдернуть и явить светлый лик Короля его вернейшим и приближеннейшим подданным.
Стоят.
И она стоит. Почти висит, зажатая между ног Герцогини, задниц, стоящих «всего на шаг ближе», и животов, стоящих «на целый шаг дальше» в этой, выверенной до сотой доли паса, придворной расстановке Священной Церемонии Пробуждения Его Величества.
Стоят.
В дырочку в юбках Герцогини в такой тесноте плохо видно, но, кроме животов и задниц сильнейших мира сего, отдельные лица ей удается разглядеть. Непохожие на лица великих и сильных. Маленькие, сморщенные. Даже если
