class="p1">– А ты сам зайди и все узнаешь!
Открыв одной рукой дверь, он другой втолкнул меня внутрь и захлопнул ее за моей спиной, тем самым отрезав все пути к отступлению.
– Здрасте.., – смущенно поздоровался я с порога со всеми присутствующими одновременно.
Я не знал, к кому первому и как следует обратиться, поэтому испуганным взглядом таращил на них глаза. Я не мог сосредоточиться конкретно на ком-либо из комиссии. Единственное, что я сразу заметил, половина людей сидела в военной форме, половина – в гражданских костюмах.
– Слушаем Вас! – медленно и нараспев произнес один из военных.
Его тихий и вкрадчивый голос прозвучал для меня как выстрел. Я вздрогнул.
Постепенно мое дыхание стало ровным, пульс вошел в норму. Я подумал, а вдруг им слышно, как громко бьется мое сердце, и члены комиссии откажут мне? Затем сам же себя успокоил: «Что ты плетешь? Кто может услышать биение твоего сердца? Успокойся!».
– Мы вас слушаем! Говорите! – опять повторил тот же голос.
«Ага, если ко мне первым обратился этот военный, значит он здесь и главный, – подумал я.
Посмотрев на него более внимательно, я раскрыл рот от ужаса. Это был… военный комиссар Чернухинского района.
«Все, мне крышка! – мрачно сделал я для себя вывод.
Внутри меня словно все оборвалось, и теперь все мои внутренние органы словно существовали сами по себе, находясь в безвоздушном пространстве. В животе появилась неприятная пустота.
Такое ощущение у меня бывало не раз, когда мы, мальчишками, на реке Теша, раскачивались на веревке и прыгали затем с «тарзанки» в воду. Несколько сотых долей секунды мы испытывали это незабываемое чувство свободного полета.
«Так вот, о чем предупреждал меня Виктор? Ну, теперь военком точно выставит меня за дверь! – рассуждал я.
Но постепенно трезвые мысли понемногу стали приходить на смену пессимистическому настроению.
«Постой, – осенило меня, – если военком Виктора не выгнал, то с какой стати ему меня надо выгонять? Мы же с моим другом одногодки.
– Слушаем Вас! – голос военкома стал твердым.
«Чудной, – посмеялся я в душе. – Как будто впервые видит меня. Сколько раз мы с Витькой надоедали ему. А тут, словно мы с ним и незнакомы вовсе».
– Слушаем Вас!
– Я хочу пойти на фронт!
– Сколько Вам лет?
«Да он что, смеется что ли? Сам же прекрасно знает мой возраст с точностью до месяца»
– 17 лет и 6 месяцев.
Цифра не произвела на военкома никакого впечатления. Скорее всего он спросил для того, чтобы показать остальным членам комиссии, видите мол, еще один непризывник, а все туда же!
Потом вопросы стал задавать капитан, которого я раньше никогда не видел. До этого он внимательно, как-то по-особому смотрел на меня, словно изучая.
– Ваша фамилия!
– Демин Николай Петрович!
– Комсомолец?
– Да, комсомолец. С тридцать девятого года.
– Кем работаете?
– Счетоводом в колхозе. Как отец ушел на фронт, я вместо него и работаю.
– Образование?
– 7 классов средней школы и три курса Сызранского путейско-строительного техникума.
– А почему не закончили техникум?
– Так война ведь. Да и семье помогать надо.
– Да, сейчас многие прямо из-за парт – в окопы. Там и сдают свой экзамен на зрелость.
– Среди родственников судимые были?
– Нет, не были!
Капитан наклонился к секретарю райкома комсомола, о чем-то спросил его. Тот утвердительно кивнул головой, соглашаясь с ним. Потом пошептался с военкомом. До меня донеслись лишь обрывки фраз:
– …Нет… Конечно… ший паренек… Вполне можно.
– Ну что ж, – после многозначительной паузы произнес военный с одной «шпалой» в петлице и посмотрел на меня так пристально, что у меня мурашки по спине побежали. Взгляд его был настолько острый, что мне показалось, будто меня пронзили насквозь стрелой. – Хотите быть чекистом?
Мои мысли путались, и я в тот момент плохо соображал, что к чему. Почему именно чекистом? Витьку – то вон куда определили – в танкисты, а я чем хуже его?
Я настоящего чекиста видел один или два раза в жизни. Помню, к нам в село приезжал сотрудник Арзамасского райотдела НКВД или по-старому – ОГПУ. Мы мальчишками (с чьих-то слов, уже не помню) «окрестили» эту организацию так: «О, Господи, Помоги Убежать!». А если читать задом-наперед, то получалось: «Убежишь – Поймаем, Голову Оторвем!». Вот только об этом мы никому не говорили, потому что понимали, если бы о наших «лингвистических» познаниях прознали сотрудники этой грозной организации, нам пришлось бы очень плохо.
В другой раз «огэпэушник» приходил к нам в техникум, беседовал с нами на общеполитические темы.
Я знал, что многие семьи в нашем селе пострадали от них. Нашу семью Бог миловал: у нас никто не был репрессирован или арестован. А у других было немало примеров, когда невинные люди страдали ни за грош – лишь потому, что когда-то, кем-то были оклеветаны. Так ломались человеческие судьбы. Да что там судьбы? Человеческие жизни. Вот почему все мы к оперуполномоченным НКВД относились со страхом и недоверием.
Пытаясь подавить в себе внутреннее волнение, я промямлил что -то неопределенное (видно, неспроста он здесь командует), как бы не стоял за всем этим какой-то подвох?
– Я повторяю вопрос: Вы хотите быть чекистом?
– Товарищ капитан, я хочу на фронт, сражаться с фашистами!
– А Вы, молодой человек, полагаете, что мы Вам предлагаем тепленькое местечко в тылу? Так? Воины-чекисты сейчас сражаются на всех фронтах, на самой передовой линии. Пограничники первыми приняли на себя удар врага и мужественно продолжают громить его повсюду. Это что, по-Вашему, не фронт? Это, разве, не передовая?
Голос его звучал все тверже, а интонация становилась угрожающей. По столь неожиданной реакции капитана я понял, что дал промашку с ответом, ляпнул не то и сам испугался своих слов. Еще, чего доброго, отправит туда, куда Макар телят не пас. Поэтому срочно поспешил «реабилитироваться» в глазах всей комиссии:
– Нет, я так не думаю. Я согласен, просто…
– Что «просто»? Договаривайте! – вытянул вперед гусиную шею капитан.
Все, моя голова окончательно перестала соображать.
– Да нет, ничего… Я согласен, товарищ капитан! Я хочу быть чекистом!
– Ну вот, это совсем другое дело! – голос капитана вновь стал спокойным и бархатистым.– Идите домой, а когда понадобитесь, мы Вас вызовем. Вопросы есть?
– Никак нет!
Я по-военному повернулся кругом (но почему-то через правое плечо) и на ватных ногах вышел из кабинета. Вся моя спина была мокрой от пота.
Вскоре Виктор Демин уехал куда-то вместе с другими призывниками, а я до августа 1942 года продолжал работать в колхозе счетоводом.
Мужчин призывного возраста оставалось в селе все меньше и меньше. Горе похоронок все чаще стало стучаться в дома: «… С глубоким прискорбием извещаем, что ваш муж (имярек) пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками».
Как правило, у людей, получавших их, хватало сил прочесть только первые строчки, затем в глазах все начинало плыть и мутная пелена застилала глаза, ноги подкашивались, волосы становились белее снега. Почтальоны подолгу носили в своих сумках казенные конверты, не решаясь их вручить адресатам. И едва закрывалась за письмоносцем дверь, как нечеловеческий крик вырывался на улицу – никому не хотелось быть вестником печали, скорби и горя?
Не обошло стороной несчастье и семью моего друга – Виктор Статейкин погиб на фронте. Теперь я рвался на фронт еще сильнее – хотелось отомстить за его смерть.
Но не прошло и двух месяцев, как я с болью узнал, что геройской смертью погиб еще один мой приятель – Вася Щелин.
Но самым большим ударом для меня стало известие о гибели Виктора Демина. Эх, Витька, Витька! Какими радостными были его первые письма! Как он вдохновенно писал о своем пребывании в Действующей Армии! С какой ненавистью он хотел отомстить фашистам за все их злодеяния, словно спешил, старался «догнать» своих товарищей по оружию в геройских делах.
«Николай, – писал Виктор мне с фронта, – мне, стахановцу в труде, теперь надо стать стахановцем в бою. Сколько времени я потерял зря, сидя дома, сложа
