Когда Иисус взял посох в руку свою, многие мужчины вызвались проводить его, но он твердо заявил:
— Я пойдут только с учеником своим. Мне ничего не грозит. Вы же делайте работы свои.
Не принял никаких возражений. Он имел на это только ему известные причины. Во-первых, он действительно больше не опасался белых жрецов, принявших его ультиматум; во-вторых, он собирался не пройти мимо монастыря кришнаитов, но посетить его и провести хотя бы несколько дней в ведохранилище. А если удастся, то еще и побеседовать с Главным жрецом и с Посвященными, рассказывая им о своих идеях свободы, равенства и братства, о Царстве Божьем на земле для всех.
Вначале мысль эта владела им без всякого внутреннего сопротивления, но чем ближе он подходил к отвилку на монастырь, тем больше возникало сомнений: нужно ли делать это именно сейчас, когда еще у Посвященных и их Главы не прошла обида на его резкую отповедь им — пусть минует какое-то время (время — лекарь), и тогда можно будет посетить монастырь с большей пользой и для себя, и для дела, которому он посвятил свою жизнь.
В раскоряку мысли Иисуса. Ни так нет твердости, ни эдак. И только у отвилка нашлось окончательное решение:
«Куй железо, пока оно горячее».
— Вот что, Ицхак, — остановившись у отвилка, начал инструктировать ученика своего Иисус. — Продолжай путь свой. Остановись у Павла или у кого иного по желанию своему и жди меня. Через три дня я буду. Не позже, — а после паузы добавил: — Но может, даже раньше. Жди и — все. Ничего не предпринимая.
Калитку в ворота монастыря ему открыли не сразу. Воротники, увидев знатного проповедника, не решились впустить его, не оповестив Главного жреца, и какое же было их удивление, когда настоятель монастыря велел им поспешить к воротам и немедленно впустить Мессию, встретив его низким поклоном. Жрецу же для мелких поручений, который всегда был у него под рукой, велел звать всех Посвященных, сам же не стал их дожидаться, а один пошел навстречу гостю.
Встретил он Иисуса на полдороге от ворот к храму. Не поклонился, но голову все же склонил. Иисус ответно поклонился поясно и сообщил:
— Я хочу пожить в монастыре твоем, Великий Посвященный, несколько дней, проведя их в чтении Священных Вед. Будет ли на то твое согласие?
— Воля гостя — моя воля.
Торопливо подходили Посвященные и замирали в поклонах, Иисус тоже приветствовал каждого. Без гордости и чванства, как бы подчеркивая этим, что не победитель он, способный диктовать свою волю, а их товарищ, равный с равными, и не столь уж важно, что их верования серьезно расходятся. Они — люди, и нужно относиться друг к другу по-людски.
Его провели в тот же зал, где совсем недавно собирались судить, но теперь все выглядело иначе: они сели в единый кружок, и началась беседа. Иисус, с благодушной простотой, рассказал, ничего не утаивая, о содеянном им в высокогорной деревне и даже посоветовал в конце рассказа:
— Не отступайтесь и вы от той деревни. Там треть тех, кто твердо верит в сонм ваших богов, в верховную Триаду, поклоняется Кришне. Не давайте перебежать им в мое стадо. Там треть смешанных семей, где пока что не побеждает ни многобожье, ни единобожье. К ним будет мое особое внимание. Считаю, и ваше тоже. И, как мы уговорились, победители неподсудны.
Иисус понял, что не с ликованием душевным восприняли Посвященные и его правдивый рассказ, и его последнее слово, но они согласно закивали, и этого для Иисуса на первый раз было вполне достаточно. Он надеялся в дальнейшем повлиять основательно на их миропонимание, хотя предвидел, что на это потребуется очень много усилий и не меньше времени.
Потом была трапеза. Многочасовая. Обильная. И вот, наконец, ведохранилище. В руках «Бхагавадгита». Полнее той, какую он читал прежде. Особенно подробно здесь определена жизненная цель человека и выбор пути к достижению этой цели.
Нет, Иисус сейчас читал Веды не с придыханием, как в юные свои годы. Он вполне разделял философские постулаты бога Вишны, что человеку не дано видеть мир в единстве, понимать истинные цели бытия, из чего следует вывод: человеку остается лишь по мере своих сил выполнять заповедованное ему богами; но Иисус не принимал утверждение о том, что человек, выполняя предопределенное ему судьбой, не должен заботиться о видимых последствиях своих поступков, о сиюминутных выгодах и даже забывать о том, что тело переходяще.
«Вот поле для бесед с Главным жрецом и Посвященными. Более того, тема для диспута о бессмертии души и грешном теле».
Но не в этот приход доходить до диспутов и душеспасительных бесед. Немного позже, когда их отношения перестанут, как сейчас, разниться в словах и мыслях, когда больше станет доверительной откровенности и меньше обид на неосторожное слово, он сможет действовать настойчивей.
Когда же дошел он до разъяснений, как человеку преодолеть индивидуальное, по его лишь возможностям воспринимаемое устройство мира, отложил свиток. С этой частью Вед он знакомился прежде, и все же решил обновить память и глянуть на главный постулат индуизма с позиций его сегодняшнего опыта.
«Завтра. На свежую голову».
Хранителя Вед попросил не убирать в шкаф «Бхагавадгиту», пояснив:
— Посвящу день дальнейшему чтению и размышлению о прочитанном.
— Разве можно Веды воспринимать не как данное?
— Можно. Даже Живой Глагол Творца Всего Сущего требует осмысления умом человеческим. Не вопреки Слову Единого, а о глубинной сути его.
Хранитель Вед пожал плечами, но Иисус понял, что его убежденность подействовала на белого жреца и дала толчок к борению мыслей.
Утром, после омовения, чтения псалмов Давида и завтрака Иисус — в ведохранилище. Рукопись лежала на месте, и он сразу же углубился в нее.
Способ преодоления человеком индивидуального восприятия мира Кришна предлагает всего один — отрешенность. Отрешенность от жизненных привязанностей, от треволнений бытия, от чувств и объектов чувств. Это, безусловно, спорно, но в этом нравственном посыле есть что-то привлекательное. Об этом он уже думал прежде, когда готовился к своим первым проповедям и определил взять отсюда полезное, особенно постулат о том, что отрешенность достигается не бездействием (не действовать человек не может), но бескорыстным действием. Но бескорыстие он понимал в ином смысле, чем Кришна. Тот утверждал, что человек должен оставаться безразличным к плодам своей деятельности: что дурным, что хорошим. Вот это-то Иисус отметал напрочь и безоговорочно. Теперь же, оставаясь на своей точке зрения, он видел в постулате предмет дискуссии с белыми жрецами, средство для подтягивания их к своей вере, к идеям религии любви и добра.
И в самом деле, мир противоречив. Свет и тьма. Эфир и преисподняя. Любовь и ненависть. Щедрость и скаредность. Добро и зло. Целомудрие и разврат. Мир и война… И разве не важно тем, кто считает себя властителями душ людских, кто взвалил на себя пастырство, на какой стороне им оказаться? Где их место в беспощадной борьбе противоположностей?
Иисус даже начал продумывать схему диспута, определять аргументы в защиту своих позиций, и все яснее и яснее видел, что одержит он победу над белыми жрецами, тем более что два из предлагаемых Кришной пути праведного поведения он признает полностью: путь знания и путь любви и почитания божества. К этому он приобщал и апостолов в своих прежних ежевечерних уроках с ними. Отрицать на диспуте он станет только первый путь — путь незаинтересованности в плодах деяния, ибо ведет предложенный Кришной путь к полному грехопадению всего рода людского, если властелины душ не поддержат стремлений к добру. Именно в обыденном, в житейском должна быть четко определена позиция при выборе действий своих. Особенно потому, что Кришна делает упор на праве каждого делать свой выбор, хотя и не приневоливает к этому:
Я возвестил тебе знание, составляющее тайну тайн;
Обдумай его до конца и поступай как хочешь.
Зная внешний смысл жизни, человек волен поступать по своему разумению. Выбор его — за ним. Вот здесь очень важна роль духовных наставников, должных помочь пасомым избрать путь благородный, путь добра.
Можно ли пастырям равнодушно взирать на то, чтобы любовь, не имея меча, ни острого копья, ни скорой стрелы, ни даже панциря для защиты своего достоинства была убита драконом лукавым, коварным, вооруженным до зубов, и стала бы подобно плевелу на каменистой и неорашенной почве. Сгинет тогда род человеческий, ибо совесть станет пустым звуком и даже бранью в устах бесчестных; сила — мечом, поднятым на собственную душу, ярмом на шею ближнего; доброта — слащавой личиной на лице дьявола; женщина — игралищем страстей, блудодействия и бесплодия; хлеб насущный станет доступным только мздоимцам и мытарям — весь Божий мир превратится в царство ненависти, народ же начнет молиться ненависти и коварству, ибо они станут его богами, а жрецом тех богов народ наречет дракона, чья пища — плоть, душа и сердце человека. Наступит Маммоново царство, царство любостяжателей, поработителей, лжепророков, пустосвятов, и народ преклонит колени свои зверю, почитая его не как зверя, а как стража желанного и возлюбленного. И закроет глаза обманутый, ослабевший духом народ на то, что зверь тот питается кровью и душами человеческими.
