Разин встал. Лицо его сделалось черным от бешенства.
– В воду! В воду! Топи всех к чертя-ам! – не крикнул, а прямо-таки взревел атаман. И весь шум над Волгой мгновенно затих. – Атаманы! Топи персиянский ясырь, к черту, в Волге! Топи-и, не жалей! – продолжал выкрикивать Разин, охваченный яростью.
Но никто не двинулся на челнах. Внезапная перемена решения Разина была казакам непонятна...
– Ты вперед, атаман, свою кралю топи, а уж мы не отстанем! – в общем молчанье задорно выкрикнул из широкой ладьи немолодой казак, брат Черноярца.
Дружный казацкий хохот раздался с челнов, окружавших ладью атамана.
– Ай да Гурка! Что брякнул, то брякнул! Всегда так отмочит! – раздались одобрительные восклицания.
– А ну, батька, батька! Кажи, как топить! – загудели веселые голоса.
Степан удивленно окинул всех взглядом, перевел глаза на Зейнаб, словно не понимая, чего от него потребовали казаки, и встретился взором с Дроном, который тоже смотрел на него, как показалось Степану, с вызовом и ожиданием... Разин скрипнул зубами, налитые кровью глаза его помутнели. Он нагнулся, схватил персинянку и поднял над головой...
– Примай, Волга-мать...
Пронзительный визг Зейнаб оборвался в волжской волне. Вода всплеснула вокруг голубой парчи и сомкнулась над ней... И в тот же миг раздирающий вопль вырвался из груди царевниной мамки. Хохот, поднятый выкриком Гурки, словно запнувшись, оборвался. Сам веселый и дерзкий Гурка в страхе прятался за спины казаков... По волне, слегка вздутая ветром, как пена, билась о борт атаманской ладьи фата ханской дочери...
– Ждете? Ждете чего еще, чертово семя?! Топи! Всех топи! – заорал в неистовстве Разин и в наступившей тиши с лязгом выдернул саблю, будто готовый ринуться по челнам, чтобы искрошить на куски своих казаков...
– Менедышка-хан полоняников наших замучил, братцы! – крикнул Наумов. – На колья садили их, шкуры с живых снимали!..
И в ответ на страшную весть в разных местах с челнов стали падать в Волгу тела связанных пленников.
Поднялся вопль, возня, раздавались крики персов, падавших на колени перед казаками и умолявших их пощадить... Но разгул беспощадной свирепости охватил уже всех разинцев... В этой возне опрокинулся чей-то челн. Оказавшихся в воде казаков дружно спасали, тащили в другие челны...
Разин, словно без сил, опустился назад на скамью. Наумов поднял со дна ладьи, заботливо отряхнул ладонью и молча подал Степану оброненную шапку. Атаман надел ее. Сдвинув на самые брови, сидел, опустив глаза...
Наумов налил вина, протянул Разину полную кружку. Степан оттолкнул его руку.
– Пей сам, сатана!..
– И выпью, – твердо сказал Наумов. – За добрую память товарищей наших, за путь хороший к донским станицам, за казацкую дружбу, за волю и за твое здоровье, Степан Тимофеич!
Он поднял кружку и выпил.
– Правь назад ко стругам! – приказал Разин.
Услышав о потоплении персидского ясыря, все купцы-персияне позаперли лавки, а сами попрятались. Закрывали лавки и многие из русских купцов. Торговали только царские кабаки. Улицы и площади города, как в большой праздник, были полны хмельной толпой. Разин платил в кабаках за всех астраханцев. Казаки с каждым часом чувствовали себя все больше хозяевами Астрахани.
В большой кабак, возле площади, где чинились торговые казни, таща за ручонки двоих ребятишек, вбежала растрепанная заплаканная женщина. Оглядев толпу хмельных казаков, она бросилась к русобородому кудрявому разинцу, которого признала за старшего.
– Осударь атаман! Пожалей ребятишек! Голодуем, бог видит!..
Еремеев сгреб со стола едва початый каравай хлеба и щедрый кус сала.
– А ну, подставляй подол! – с добродушным весельем воскликнул он.
– Кормилец, родимый, прошу не об том! Мужа вызволь из казни. Палач батожьем его мучит за доимки. А где нам их взять?! Сами без хлеба!..
– Где муж?! – готовно спросил какой-то казак.
– На площади, братцы. Вот тут, у столба, его бьют...
– Пошли, что ль, робята? – мигнул Еремеев.
Казаки дружно поднялись от стола. Кабатчик кинулся к ним.
– Постой, атаманы! А кто же заплатит?!
Еремеев молча его оттолкнул с дороги, и все казаки потянулись из кабака на улицу...
Казаки перешли торговую площадь. Возле столба стояла гурьба зевак. Палач бил батогами правежного недоимщика.
– Стой, палач! – грозно выкрикнул Еремеев.
– За постой деньги платят, – огрызнулся тот.
– Стой, сказали! – воскликнул второй казак, ухватив палача за ворот.
– Поди-ка ты прочь, пьяна харя! – огрызнулся палач, отшвырнув казака сильным, ловким ударом в зубы.
Другие казаки вмиг скрутили за спину обе руки палача.
– Батожья ему, – спокойно сказал Митяй Еремеев.
– Вяжи ко столбу его, братцы! Пусть сам все муки спытает! – выкрикнул кто-то в толпе.
Приказный подьячий, стоявший за пристава у правежа, кинулся наутек.
– Стой, стой, собачий корм, и ты свою долю у нас заслужил! – проворчал здоровенный посадский детина, поймав его, как мальчишку, в охапку.
Воеводский сыщик, случившийся тут, ударил в тулумбас, призывая на помощь. Его тоже схватили...
Дюжая, рослая баба, в слезах, обнимая, уводила с площади побитого палачом мужика.
– Эй, кума, погоди. Ты куды ж волочешь-то чужого мужа? – окликнул один из разинцев. Пошарив глазами в толпе, он увидел растерянную женщину, прибежавшую с плачем в кабак. – Ты чего же зеваешь! Гляди, уведет твоего мужика! – воскликнул он, подтолкнув ее к битому.
– Да муж-то не мой!.. Где же мой-то?.. Куды ж мой девался? – жалобно бормотала она.
– Знать, ранее бит. Вот гляди – на рогожке, – сказал казак, указав на другого, лежавшего мужика. – Забирай да веди...
– Да тоже не мой!..
– Не твой да не твой!.. Разборчива дюже!.. Бери да веди, коли хозяйка ему не нашлась! Вишь, сам-то не может, забили...
Молодой казак от души хлестал палача батожьем.
– У-у, комарик плюгащий, и жахнуть добром-то не в силах! Ручонки жидки! За палаческо дело схватился, кутенок слепой! – в бессильной злобе бранился палач.
– Пусти-ка, Петрунь, может, я ему пуще по нраву, – вызвался ражий казак, выбирая из кучи батог.
У другого столба, рядом, тонко визжал приказный подьячий, червяком извиваясь под гибкой лозой. Связанный воеводский сыщик скулил и просил прощения у казаков.
Подошедшая гурьба астраханских стрельцов зубоскалила, стоя в сторонке, не смея вмешаться.
– Добралась и пчелка до меду, не все-то людям! – с издевкой заметил один из стрельцов.
– Терпи, палач, воеводой станешь! – поддержал второй.
– Погодите, стрельцы, доберусь. Вот казаки на Дон сойдут, я над вами тогда натешусь! – прохрипел палач.
Из кабака притащили вина на площадь.
Битых недоимщиков отпаивали вином. Уже и стрельцы смешались с толпой казаков. Кто-то дал для потехи стакан вина привязанному к столбу палачу.
– Заткнись на одну духовинку, не лайся, – сказали ему.
– Закуска, товарищи, братцы! – крикнул ярыжный, снимая с плеча тяжелый бочонок.
Все знали здесь эти бочонки по виду – бочонки с заветной боярской снедью, которой самим рыбакам не приходилось касаться: с душистой и нежной зернистой икрой.
– На бую целу бусу монашью разбили! У кого каблуки с подковой, наддай-ка по донцу – во славу господню закусим.
Стрелец долбанул каблуком, выбивая дощечки.
Народ суетливо искал под платьем, за опоясками, за голенищами ложек. Теснились к бочонку. Палач у столба, с бородой, обмазанной драгоценной закуской, кричал разгулявшейся толпе:
– Смаку не чуете, деревенщина, дьяволы! Как кашу, собачье отродье! Как кашу! Да кто ж ее так-то... Вас за одну икру по три дня на торгу бить, несмыслены души, бродяги!..
Сам Разин в тот день с десятком людей гулял по городу в чинном спокойствии. Он проходил по торгам, расспрашивал купцов, как торгуют; заходя в кабаки, платил за всех пьющих; где слышал шум, подходил, наблюдал, ни во что не вмешиваясь, со злой усмешкой шел дальше...
Он видел, как Федор Каторжный с казаками сбивали замки с тюрьмы, наблюдал, как Сергей Кривой снимал с астраханских стен какую-то пушку, как Еремеев чинил расправу над палачом, как Наумов, споив допьяна монахов, купил у них целую бусу митрополичьей зернистой икры, приготовленной в дар патриарху...
Стрелецкий пятидесятник, нагоняя его на коне, окликнул:
– Эй, атаман!
Разин не оглянулся. Он слышал, как за спиной клацнули вырванные из ножен казацкие сабли.
– С кем говоришь, боярский холоп! – загудели казаки.
– Шапку долой, невежа! Слезай с коня! – крикнул Тимошка.
Атаман не повел и ухом, словно его ничто не касалось. Он по-прежнему шел спокойно вперед.
– Здоров будь, честной атаман! Здрав будь, Степан Тимофеич! – воскликнул пятидесятник, пешком забежав наперед и низко ему поклонившись.
– Здоров, воевода, здоров! Как жена, детишки? – с усмешкой отозвался Степан.
– Осударь, атаман великий! Боярин и воевода Иван Семенович князь Прозоровский велел тебя кликать в Приказну палату, – сказал пятидесятник.
