За ужином, Максим Акимович, выслушав информацию сына о Севастопольской обороне и ограбленном принце Фушиме, лишь отмахнулся, буркнув: «Бог косоглазого метит», — что очень не понравилось супруге, начавшей читать лекцию на тему «Все люди братья».
— Ежели бы я знал, что твои братья желты и косоглазы, ни в жизнь на тебе бы не женился, — раздражённо произнёс Рубанов–старший.
— Сударь, ступай чучелок поруби, чтоб успокоиться, — тоже вспылила Ирина Аркадьевна. — Высочайший выговор, что ли, за ненадлежащее выполнение обязанностей получил?
— Без чучелок твоих обойдусь, ибо государь на охоту пригласил. А что касаемо выговора, так его следует Святополк—Мирскому объявить…
— Моя чучелка — это вы, сударь, — улыбнулась супруга, сумев вставить своё мнение в речь главы семейства. — И за что князю следует выговор объявлять?
— Как за что? Ведь Пётр Дмитриевич в данное время не либеральный представитель Тверского земства, а министр внутренних дел Российской империи. И допустил съезд этих самых либералов, в повестке коих стоял вопрос о реформе государственного строя. Этот господинчик явно не Сипягин и тем паче не Плеве, — расстроено выпил рюмку водки.
— А вы, господин генерал, явно консерватор и ретроград, — отпила вина из бокала Ирина Аркадьевна.
Перед Акимом, словно перед инвалидом из дома призрения, мадам Камилла поставила бутылку газированной воды, чем очень обрадовала матушку.
— Узнав о готовящемся съезде Мирский пытался испросить на него, при мне дело было, Высочайшее соизволение, но не получил согласия императора. Тогда болтливые господа провели… Как это они назвали… Частное совещание земских деятелей, приняв резолюцию о созыве народного представительства… Представляешь? — повернулся всем корпусом к жене Максим Акимович, не обращая внимания на сына, которого считал ещё ребёнком в вопросах политики.
— Папа′ и чего ты расстроился? — возмутился в душе таким отношением к герою Ляояна Рубанов–младший. — Соберутся сторож Пахомыч, дворник Власыч, кучер Архип Александрович и за бутылкой пшеничной решат, как России жить завтра, — до слёз развеселил отца.
Вытерев салфеткой глаза, тот произнёс: «Смирно! Ать–два!» — и подождав, когда жена отсмеётся, продолжил, вновь став серьёзным:
— А теперь, как мне конфиденциально сообщил, будучи на приёме у государя, Рыдзевский…
— Это главный жандарм, который? — перебила мужа Ирина Аркадьевна.
— Нет! — возбуждённо отреагировал он. — Это заместитель Власыча, который…
— Ну зачем так агрессивно, мил–человек? — отпила глоток вина супруга, чему–то улыбнувшись.
— По инициативе нелегальной организации «Союз освобождения», по всей стране проводятся общественные собрания под шифром «банкеты».
— С одного из которых вас вчера принесли, — опять съязвила Ирина Аркадьевна.
Не слушая её — бабы есть бабы, даже корпусихи, Максим Акимович докончил:
— На этих форумах выносятся резолюции с требованиями конституции… Дошло до того, что сегодня черниговский предводитель дворянства прислал на имя государя телеграмму с «конституционным» решением, за которое проголосовало его земское собрание. Государь начинает жалеть, что уступил Марии Фёдоровне, доверив столь важный пост князю–демократу.
Отец, теперь я понял, почему вернувшийся с войны князь Андрей Ширинский—Шахматов опубликовал в «Новом времени» статью «Дома–ли я?» — не поленился сходить за газетой Аким и зачитал: «Часть нашего общества заболела тяжёлым недугом сомнения… Тот ли это народ, который всего несколько месяцев назад поднялся как один человек?.. ТАМ не сомневаются», — написал он про армию…
«Специально пешком погуляю по городу, решил Аким, — и погляжу, чем народ дышит… Неужели Гришка Зерендорф напрасно погиб?» — откашлявшись, ушёл в свою комнату.
— Видите, сударь, своей политикой сына расстроили, — упрекнула мужа Ирина Аркадьевна, допив бокал.
— А я его завтра в Гатчину свожу. Пусть поглядит, где его отец вскоре с царём охотиться будут. Вчера ещё в канцелярии Императорской охоты пропуск ему заказал.
— Сударик мой, — нежно улыбнулась мужу, — сводите уж лучше в зоологический парк. Ведь слона в Гатчине нет.
— Зато там имеются привезённые из Беловежской пущи зубры. Полюбопытствуем на медведей, что живут в специально огороженном «медвежатнике», на оленей, волков, лисиц… Какая там псарня, у–у–у! А птицы сколько. Фазаны, куропатки… Специально выводят…
— Да дарили вы мне, вместо бриллиантов, открытку с видом на птичник в парке «Зверинец», — рассмеялась она.
— Чего смешного? «Фазанник» — это образец для других птицеводческих хозяйств. Количество дичи, несмотря на охоту, не уменьшается. Туда даже из Финляндии кошки добираются, чтоб птицами полакомиться…
— Ага! И собаки из Поволжья на экскурсию к местным псам бегут, — развеселилась Ирина Аркадьевна. — В прошлом году ты принёс Отчёт об Императорской охоте. Так больше всего кошки с собаками пострадали.
— Эту живность егеря отстреливают, — улыбнулся Максим Акимович, — а всё, что убито на территории фазанника или Заячьего ремиза, заносится в Отчёт… По словам обер–егермейстера Димки Голицына, егеря совсем обнаглели и раз в десять привирают насчёт домашней живности, дабы свою работу показать, — поощрительно пожал плечами. — Молодцы, что скажешь. Мои полковники также поступают…
— Они тоже кошек отстреливают? — всё не могла успокоиться Ирина Аркадьевна. — Просветите меня, господин Рубанов, если уж зашёл столь занятный разговор, что такое «ремиз».
— О–о–о! Это великая охотничья тайна, — хмыкнул супруг. — Ведь прекрасно знаешь, что в переводе с французского «ремиз» означает место или кустарник, в котором скрывается дичь…
— А кошачьего ремиза нет, только заячий? — веселилась супруга, радуясь, что старший сын дома, при ней, что муж её любит, а у младшенького, тьфу–тьфу, нет даже царапины.
____________________________________________
Во второй половине ноября Максим Акимович, тепло одетый и с ружьём за плечами, прибыл в Царское Село.
В 12 пополудни, помолясь покровителю охотников и рыбаков святому Трифону, небольшая компания охотников во главе с царём, тряслась в вагоне литерного поезда по Московско—Виндаво-Рыбинской железной дороге.
Чтоб не тратить зря время приближённые и сам император, не чинясь, тянули жребий, разыгрывая «номера» будущей охоты на лосей.
Максиму Акимовичу выпавший номер не понравился. К тому же он не был страстным охотником.
«Лучше бы в фазанник отправились охотиться. Какого–нибудь тетерева я бы точно завалил», — начал мыслить охотничьим категориями.
— Прав был писатель Тургенев, — щёлкнул пальцами обер–егермейстер, подозвав егеря, ловко расставившего на столике маленькие серебряные стаканчики, и наполнив их из водочной бутылки. — Коньяк на охоте — нонсенс, — поднял рюмку Голицын.
— Так что сказал Тургенев? — с прищуром от светившего в окошко солнца поинтересовался государь, подняв стаканчик.
— Ах да, ваше величество: «Охоту, по справедливости, должно почесть одним из главнейших занятий человека», — процитировал на память Голицын.
— Умный был писатель, — согласно кивнул головой Николай, аккуратно выпив и не закусив. — Ещё витязи древних киевских князей на заповедных лугах стреляли белых лебедей и серых уток. А мой предок Алексей Михайлович отдавал предпочтение соколиной охоте. Батюшка с дедом были поклонниками зверовых охот на медведей, лосей, зубров… Вот, в память о них и поохотимся ныне на лосей…
— Только в старину, ваше величество, Царская охота сопровождалась торжественным церемониалом, — произнёс Голицын.
— Не люблю я эти церемонии, — глянул в окошко государь. — Назубок помню описание одного из таких царских выездов в село Покровское в 1651 году, когда в Москве находились польско–литовские послы, — улыбнулся Николай. — Перед процессией двигался так называемый «постельный возок» в сопровождении постельничего и трёхсот «младших» дворян. За ними следовали триста конных стрельцов. За стрельцами — пятьсот рейтар. Далее вели сорок заводных лошадей. За ними шли запасные каретные лошади, а уж потом ехал в карете мой предок и сопровождавшие его бояре, стольники, стряпчие, дворяне… Ну разве это охота? — спросил и тут же ответил. — Это охотничий парад… К нашему переезду приближаемся, — вновь выглянул в окошко. — На выход, господа.
— Охота в те времена составляла особую статью дипломатического этикета, ваше величество, — следовал за царём обер–егермейстер. — А что сейчас за служба? Взять мою Охотничью часть в Гатчине. В Егерской слободе в Охотничьей команде девятнадцать человек егерей, десять стремянных, двое доезжачих, восемь выжлятников, пятнадцать тенетников, тринадцать конюшенных. Наварщиков — всего один человек остался. Корытничих двое. Кучеров два человека и два лесника. В качестве загонщиков — крестьяне из соседних деревень.
