поводья и спешился, горя желанием получить известия. На протяжении дня он посылал гонцов к стоявшим на перевале грекам, предлагая им сдаться. Никакой необходимости разбрасываться жизнями не было. Спартанцы славились своим мастерством, и Ксеркс надеялся на мирное урегулирование, возможно, даже на встречу с царем, который стоял в их центре с копьем и щитом, в шлеме, увенчанном высоким гребнем из конского волоса.
Один посыльный поднялся быстрее двух других. Ксеркс жестом велел ему говорить.
– Великий царь, они не отступили, как ты приказал. Они остаются на месте, заняв самую узкую часть береговой тропы.
Ксеркс поджал губы, прикусив мягкую кожу на внутренней стороне. Он думал, что, согласившись пощадить направленное против него небольшое войско, совершит красивый жест, достойный его отца. Судя по всему, людей там едва хватало, чтобы перекрыть проход. Они стояли между отвесными скалами слева и морем справа.
– Что они делают? Просто… стоят?
– Они заплетают друг другу волосы, великий царь.
Эти слова отозвались молчанием. Никто из персов не осмелился посмотреть на реакцию царя.
После недолгой паузы Ксеркс заговорил снова.
– Ты сказал им, что мы закроем солнце своими стрелами? – тихо спросил он и увидел, что посланник дрожит, как будто подхватил лихорадку на утреннем холоде.
– Великий царь, их царь ответил, что это хорошая новость, так как они предпочитают сражаться в тени.
Ксеркс кивнул:
– Я сын своего отца. – Он повысил голос. – Я веду войну, чтобы мир содрогался от моих шагов. Не из злобы или гнева, а потому лишь, что Верховный бог наделил меня правом править. В память о моем отце я стремился проявить милосердие. Теперь уже нет. Нет.
Он повернулся к Мардонию с такой улыбкой, словно был сделан из воска.
– Мардоний, закрой солнце, как я и обещал. Затем, если кто-нибудь из них еще будет жив, пошли мой хазарабам в тысячу воинов, а потом еще и еще. Заполни перевал нашими солдатами и уничтожь врагов. Они просто люди. Никакой сдачи в плен, никаких широких жестов. Спартанцы отказались от моего милосердия. Уничтожь их – тех, кто осмеливается противостоять мне, – так, чтобы никого не осталось.
Мардоний ухмыльнулся и поклонился. Он шел сюда несколько месяцев. И вот наконец-то у него появился враг и цель.
– Благодарю тебя, великий царь. Все будет сделано.
Через несколько мгновений тысяча лучников устремились вперед, и эхо их шагов запрыгало по серым камням побережья. Ксерксу хотелось бы увидеть лица спартанских воинов, когда они поймут, что он не просто угрожал. У него были тысячи лучников, и каждый нес тридцать стрел в жестком колчане. Все вместе они и впрямь могли бы заслонить солнце.
Ксеркс взглянул на скалы. Он бы с удовольствием посмотрел, как убивают греков, но тропинки не было видно. Темные скалы вздымались, как затененные клинки, взобраться на которые было невозможно, и море билось в эту часть побережья. Путь был только один. Нужно всего лишь убрать спартанцев.
Там, в море, маневрировали флоты. В сереющем рассвете они готовились к дневным делам, к смерти, злобе и жестокости войны. Ксеркс привел их на этот холодный берег, но выполнить им предстояло клятву и обещание его отца. Царский дом помнил о греках. Ксеркс почувствовал, как глаза защипало от гордости.
Корабли Коринфа плохо справились с первой линией персидских галер и потеряли треть своего числа, прежде чем Фемистокл приказал им отступить. Отправив измотанные команды отдохнуть, он выпустил свежие афинские галеры, хотя сердце его колотилось от осознания того, сколь высока ставка. Союзные города послали относительно немного кораблей, но почти две сотни афинских триер с командами из свободных людей стали законными представителями собрания на море. Женщины и дети, старики, рабы, чужестранцы-метеки остались дома. Каждый мужчина, который мог держать меч и щит, был либо на флоте, либо шел с Аристидом от Афин. Не было ни убежища, ни безопасной гавани. Либо победа, либо отказ от всего, чем они были, чем есть и чем когда-либо будут.
Фемистокл слыл суровым человеком и сам это знал. Он видел смерть во многих обличьях и не думал, что она когда-нибудь заставит его плакать. Однако и у него перехватило дыхание, когда корабль его города попал под таран и затонул с ужасающей быстротой, успев лишь выпустить пару стрел с носа. Другие галеры переворачивались, когда их таранили, третьи просто уходили под воду, не оставив и следа.
Небольшая драма закончилась достаточно быстро. Персидский корабль ушел после тарана подальше, а крики и молитвы греков заглушило бурливое море. Лишь несколько тел всплыли на поверхность, когда триера Фемистокла проходила мимо. Его люди стояли, опустив головы.
Он чувствовал, что дрожит от ярости и горя. Быть лучше персов – этого не хватало. Ужасная трагическая правда заключалась в том, что, как бы хорошо ни сражались афиняне, они оставались всего лишь людьми. Они устали, и темп замедлился. Время шло, и команда, совершившая три абордажа и два тарана и пять раз избежавшая гибели, столкнулась со свежей персидской галерой. Героев победило истощение и усталость.
Не в первый уже раз Фемистокл помянул добрым словом Ксантиппа. Единственным выходом было отозвать целые группы кораблей, чтобы заменить их в боевой линии более свежими экипажами. В открытом море преимущество имели персы. В проливе капитаны Ксеркса сталкивались с той же проблемой. Ограниченная в пространстве для маневра, подпираемая сзади массой других кораблей, каждая галера сражалась до тех пор, пока ее не захватывали и топили. Трудностей добавляло и то, что морские пути постепенно заполнялись разбитыми или горящими судами и похожими на обломки телами, качающимися на волнах.
Ближе к вечеру Фемистокл отозвал Ксантиппа с цветным флагом группы, развевавшимся на носу. Группа отступила в боевом порядке, избежав потерь, которые могли бы быть, если б каждый уходил поодиночке. Они вернулись гордыми ветеранами, с измазанными кровью палубами, запыхавшиеся и усталые. Проходя мимо Фемистокла, они приветствовали его криками и подняли копья в его честь.
Сменившие их корабли под командованием Кимона приняли на себя основной удар свежих персидских экипажей. Правда заключалась в том, что Афины, будучи ключевой частью флота, выходили вперед чаще других и причиняли врагу наибольший урон, но при этом и потери они несли самые большие.
У Фемистокла от долгого напряжения разболелись мышцы живота. Персы знали, что за ними наблюдает царь и что их армия сражается на побережье, чтобы выйти на просторы равнины. Их свирепость выходила за все пределы. Некоторые, безрассудно стремясь в атаку, ломали людей и весла только для того, чтобы вступить в бой, и сражались даже тогда, когда их корабли тонули,
