было, что Дейотар засомневался. Растерянно посмотрел на своих. Из их толпы ему что-то крикнули на своём языке. Он ответил длинной тирадой. Видать пересказал разговор. Там тоже озадачились.
— А у меня для тебя предложение есть, брат, — вкрадчиво заметил Вежина, — оно и победу сулит и богатую добычу.
Он пересказал тевриску идею про удар из засады. Тот колебался. Дардиолаю показалось, будто усатые давно уже решили, что пора убираться и вот только сейчас нашли предлог, чтобы сделать это без урона для своей чести. Воевать они не жаждали.
Вежина, однако, заливался соловьём, расписывая доблести своих «братьев», пересыпал имена восхвалениями достоинств воинов так, что его красноречию позавидовал бы любой ритор. Он и, верно, сроднился с этим племенем и научился от них цветистой низке слов. Дардиолай несколько раз едва сдержался, чтобы не заржать от выспренних сравнений.
— Ну что же? По рукам?
Дейотар поморщился, но кивнул. Ударили по рукам.
Даки, видя такое дело, зароптали снова. Показалось им, будто вожди в чём-то перед усатыми прогнулись, чем-то умаслили, от своих, естественно, оторвав.
Вперёд выступил Диурпаней и заговорил:
— Многие из вас знают этого человека!
Он потянул за рукав Дардиолая.
— Вся Дакия наслышана о его подвигах, что совершил он в дружине младшего моего племянника Диега. И с Траяном он сражался и даже с Домицианом успел. Самого Корнелия Фуска одолел! И был всего лишь простым воином, хотя и первым мечом Дакии. Но довольно ему таковым оставаться! Ныне жалую я Дардиолая, сына Залдаса знаменем! Теперь драгонарий он!
По толпе прокатилась волна одобрения.
Царь, однако, ещё не закончил:
— Но вы спросите меня — а где же та подмога, чтобы новую драгону создать? И не стану врать вам — нет подмоги. Никто нам не поможет, кроме нас самих. Но не будет Дардиолай драгонарием без драгоны.
Царь сделал паузу и обвёл взглядом толпу. Все притихли, ожидая продолжения.
— Воины! Найдутся ли среди вас те, что сердцем не робок, а до славы жаден? Кто готов жизнь свою положить за свободу Дакии? Знаю, все вы таковы! Но попрошу я вас не просто смелости в битве. Попрошу я большего! Тем, кто встанет в драгону Молнии, не могу я посулить злата, добычи. Чем бы ни окончилась сеча — те, кто пойдёт за Дардиолаем, не вернутся. Не видать им и победы. Только смерть их ждёт! Но и великая слава, что века переживёт, ибо имя сим храбрецам — «Сыны Героса»! И задача их — в самое сердце «красношеим» ударить!
Толпа вновь заволновалась. Дардиолай смотрел на лица воинов, видел, как они менялись. Так же, как и лица царей, когда он принёс им весть о силе римлян. Одни чесали затылки, осознавая, что дела нехороши, коли такая жертва потребна. Другие эту мысль уже перескочили и меряли на себя следующую — не зря ли сюда пришли? Видать всё, последние дни наступили, погибла Дакия. Но мы-то живы пока. Не лучше ли будет, чтобы так и оставалось?
Вверх взметнулся чей-то кулак:
— Меня возьми, Збел!
За ним ещё один.
— И меня!
— Меня не забудь!
Дардиолай повернулся к Вежине и улыбнулся:
— Считайте!
Набралось храбрецов столько, что пришлось кое-кому и отказать. Мало тут смелости, Дардиолаю нужно было, чтобы с ним пошли самые опытные волки. Отобрал он три сотни.
— Триста, — отметил Диурпаней, пригладив бороду, — с чего так?
— Красивое число, — усмехнулся Дардиолай, — слышал про него всякое.
— Ну-ну.
На крыльце снова возник Вежина. Принёс заморский наборный панцирь, халибский. А ещё шлем с высокой тульёй. Протянул Дардиолаю:
— Держи. Твоё.
— Дорогой подарок, — возразил тот, — отдарить нечем.
— Дурень, ты стократ отдарил. Прочитал я, что мать о тебе написала. С первых слов не поверил, подумал, будто обман ты подлый затеял. Однако она там такие мои подвиги в детстве сопливом вспомнила, что никакой колдун выведать не мог. Потому — бери. Подольше проживёшь. Глядишь, и правда до римских Орлов дотянешься.
Дардиолай дар принял и с достоинством поклонился.
Подошёл Диурпаней и протянул руку.
— Удачи тебе, Молния. Что не осрамишься, не сомневаюсь.
Дардиолай сцепил с ним предплечья, а Вежина ударил ладонью сверху, под восторженный рёв воинов. В нескольких шагах поодаль стоял Дейотар и задумчиво крутил ус.
Немногим позже к Дардиолаю протолкался Хват.
— Ну, Збел, — проговорил он обиженным тоном, — что же ты удумал? Я, значит, всё устроил в лучшем виде, с Пиепором сговорился и лошадей определил и пожрать с ночлегом, всё, как ты велел. А ты чего же? Пешим собрался воевать? А как же я?
— Ну а ты конным воюй, — сказал Дардиолай, — мне, похоже, лошади уж без надобности, пусть тебе послужат. Дарю.
— Не, так дело не пойдёт, — покачал головой Котис, — так мы не сговаривались. Куда же я тебя отпущу? Теперь уж мы вместе.
— Разве не слышал ты? Мы в самое горячее место пойдём. Тебе лучше с Пиепором быть.
— Дурак ты, Збел, и шутки у тебя дурацкие, — улыбнулся Хват, — я уже имя своё царским слугам назвал, сосчитали меня! Вместе будем «красношеих» рубить!
Снег искрился на солнце, играл на свету мириадами огоньков. Его блеск слепил глаза, а от холодного наста зябли лапы. Лиса ковыляла по заледеневшей снежной корке. Утро наступило, солнце поднялось уже высоко, а мороз не ослабевал. Было всё так же холодно, как и ночью. Отчего лисе есть хотелось с каждым мигом всё сильнее. Она жалобно поскуливала, будто сейчас её мог кто-то услышать. Кто-то такой же, как она.
Но рядом никого из её племени не было. Хотя она старалась. Последний раз так звала мать, сейчас почти стёршуюся из памяти. Осталось только воспоминание о тепле, запах молока, но всё это почти растворилось в далёком прошлом.
Утром она упустила зайца. Ушастый мерзавец оказался не так прост. Удирая от лисы, он прыгнул влево. Она рванула туда же, а заяц извернулся вправо. Лиса не успела среагировать вовремя, и с размаху налетела на пенёк, запорошенный снегом. Ушибла лапы, а косой благополучно ушёл от неё, петляя между деревьями.
Больно и стыдно.
Теперь она ковыляла по колючему насту, подвывая от голода. Но хуже всего было думать, что сейчас её завтрак похваляется, как облапошил рыжую охотницу.
Что-то дела идут совсем скверно. Вчера она сама едва не досталась на обед беркуту, сегодня заяц этот…
Она вдруг замерла, напряглась, навострила уши, принюхалась.
Вдалеке медленно нарастал загадочный шум. Нос подсказывал — там лошади. Много. И не только. Ещë люди!
Самый злющий
