«Хвост крокодила» был объят пламенем, и в нем сгорало маленькое тельце Тота и прекрасное тело Мерит. Их тела горели вместе с телами убитых рабов, и я не мог даже сохранить их для вечной жизни. Тот был моим сыном, и если правда то, во что я верю, в его жилах, как и в моих, текла священная кровь фараонов. Если бы я знал об этом, все было бы по-другому, ибо мужчина может сделать для своего сына то, чего никогда не сделает для себя самого. Но теперь было слишком поздно. Я сидел в уличной пыли, окутанный дымом; на меня сыпались искры, а пламя, пожирающее их тела, обжигало мне лицо.
Капта доставил меня к Эйе и Пепитамону, ибо сражение кончилось. Бедные кварталы были все еще в огне, но они вершили суд, сидя на золотых тронах на каменной набережной, тогда как солдаты и «рога» приводили к ним на суд пленников. Каждого, кто был схвачен с оружием в руках, вешали на стене головой вниз, а тех, кто был пойман с украденным добром, швыряли в реку на корм крокодилам. Каждого, у кого на шее был виден крест Атона, пороли и отправляли на принудительные работы. Женщин отдавали на потеху солдатам, а детей — под покровительство Амона, чтобы их воспитывали в храмах. Так что смерть свирепствовала на набережной Фив, и Эйе не проявлял милосердия, ибо хотел завоевать расположение жрецов.
Он говорил:
— Я очищаю землю Египта от дурной крови!
Пепитамон был особенно зол, потому что рабы разграбили его дом и открыли все кошачьи клетки. Они унесли молоко и сметану, оставленные кошкам, к себе домой, своим детям, так что животные голодали и дичали. Он тоже не знал жалости, и за два дня стены города были заполнены телами людей, повешенных за пятки.
На радостях жрецы вновь водрузили изображение Амона в его храме и принесли ему большие жертвы.
Эйе назначил Пепитамона правителем Фив и поспешил в Ахетатон, чтобы принудить Эхнатона отречься от престола. Он сказал мне:
— Поедем со мной, Синухе, чтобы заставить фараона выполнить мою волю, мне может понадобиться помощь врача.
И я ответил:
— Конечно, я поеду, Эйе, ибо хочу, чтобы моя радость была полной.
Но он не понял того, что я имел в виду.
Так я вернулся в Ахетатон вместе с Эйе. У себя в Танисе Хоремхеб тоже услышал об этих событиях, быстро снарядил военные корабли и поспешил вверх по реке в Ахетатон. В городах и селениях, мимо которых они плыли, все было тихо; храмы вновь открыли и изображения богов восстановили в положенных местах. Он торопился, чтобы прибыть в Ахетатон одновременно с Эйе и вступить с ним в борьбу за власть. Поэтому он простил всех рабов, которые сложили оружие, и не наказал никого, кто добровольно согласился сменить крест Атона на рог Амона. Народ славил его за милосердие, хотя шло оно не от сердца, а от желания сохранить для войны годных людей.
Ахетатон был проклятым местом. Жрецы и «рога» охраняли все ведущие к нему дороги и убивали каждого, кто бежал из города, если он отказывался принести жертву Амону. Они также перегородили реку медными цепями, чтобы никто не мог ускользнуть этим путем. Я не узнал города, когда увидел его снова, ибо на улицах царила мертвая тишина, цветы в парках завяли, зеленая трава пожухла, потому что сады никто не поливал. Птицы не пели на иссохших от солнца деревьях, и над всем городом висел отвратительный запах смерти. Знатные семьи покинули свои дома, а их слуги разбежались первыми, бросив все, так как никто не смел ничего унести с собой из проклятого города. Собаки погибали в своих конурах, а лошади голодали в стойлах, ибо сбежавшие конюхи подрезали им сухожилия там, где они стояли. Когда я приехал, прекрасный Ахетатон был уже мертвым городом и издавал запах тления.
Но фараон Эхнатон и его семья оставались в золотом дворце. Самые верные из слуг, а также старшие придворные, которые не представляли себе жизни без фараона, оставались с ним. Они ничего не знали о том, что произошло в Фивах, потому что за последний месяц ни один гонец не прибыл в Ахетатон. Запасы провизии были на исходе, и по велению фараона ели лишь черствый хлеб и похлебку бедняков. Наиболее предприимчивые удили рыбу в реке или убивали птиц, бросая в них палки, но делалось это тайком.
Жрец Эйе сначала отправил меня к фараону рассказать ему о том, что случилось, ибо я был его доверенным лицом. Я пошел, но все во мне застыло. Я не чувствовал ни радости, ни печали, и мое сердце было закрыто даже для Эхнатона. Он поднял свое посеревшее изможденное лицо с остановившимся взглядом и спросил:
— Синухе, ты вернулся один? Где все те, которые были мне верны? Где те, кто любил меня и кого я любил?
Я ответил ему:
— В Египте опять правят старые боги, и в Фивах жрецы приносят жертвы Амону перед ликующей толпой. Они прокляли тебя, фараон Эхнатон, и твой город. Они прокляли твое имя на веки вечные и уже стирают его со всех надписей.
Он нетерпеливо двинул рукой, и лицо его опять исказилось страданием, когда он упрямо повторил:
— Я не спрашиваю тебя, что случилось в Фивах. Но где же те, кто мне верен, и все, кого я любил?
Я ответил:
— С тобой все еще твоя прекрасная супруга Нефертити. Твои дети тоже с тобой. Молодой Секенре ловит рыбу в реке, а Тут, как обычно, играет в похороны со своими куклами. Что тебе до других?
Но он настаивал:
— Где мой друг Тутмес, которого я любил, ведь он был и твоим другом? Где этот художник, чья рука наделяла вечной жизнью самые камни?
— Он погиб за тебя, фараон Эхнатон, — ответил я. — Негры проткнули его копьем и бросили его тело в реку на съедение крокодилам, ибо он был верен тебе. Он отвернулся от тебя, но не думай об этом сейчас, когда шакалы воют в его пустой мастерской.
Фараон Эхнатон провел рукой так, словно снимал паутину со своего лица, потом перечислил имена тех, кого он любил. О некоторых я говорил:
— Он погиб за тебя, фараон Эхнатон.
Наконец я сказал:
— Власть Атона рухнула. Нет больше царства Атона на земле, и Амон опять правит миром.
Он посмотрел прямо перед собой и, беспомощно шевеля бескровными руками, произнес:
— Да-да, знаю. Мои видения рассказали мне все об этом. Вечное царство нельзя создать в земных пределах. Все вернется на круги своя, и миром будут править страх, ненависть и несправедливость. Лучше бы мне умереть, а еще лучше никогда не родиться и не видеть того зла, что творится на земле.
Его ослепление так возмутило меня, что я горячо возразил:
— Ты не видел еще и малой доли тех бед, которые разразились из-за тебя, фараон Эхнатон! Ты не видел, как кровь твоего сына течет по твоим рукам, и твое сердце не леденело от предсмертного крика твоей возлюбленной. Поэтому ты говоришь пустое, фараон Эхнатон.
Он сказал устало:
— Тогда уйди от меня, Синухе, раз я и есть зло. Уйди от меня и не страдай больше по моей вине. Уйди от меня, потому что я устал от твоего лица, я устал от лиц всех людей, ибо за ними я вижу звериные морды.
Но я опустился перед ним на пол и сказал:
— Этого не будет, фараон; я не уйду от тебя, потому что мне воздастся полной мерой. Жрец Эйе уже идет сюда, а у северной границы твоего города трубят рога Хоремхеба, и медные цепи, перегородившие реку, уже разорваны, чтобы он мог приплыть к тебе.
Он слегка улыбнулся, протянул вперед руки и сказал:
— Эйе и Хоремхеб, преступление и насилие — вот единственные мои приверженцы теперь!
Потом мы ничего уже не говорили, а только слушали тихое журчание воды в водяных часах, пока в приемный зал фараона не вошли жрец Эйе и Хоремхеб. Они бурно спорили друг с другом, и их лица были темны от гнева. Они тяжело дышали и говорили одновременно, не обращая внимания на фараона.
Эйе сказал:
— Фараон Эхнатон, если хочешь сохранить свою жизнь, отрекись от трона. Пусть Секенре правит вместо тебя. Пусть он вернется в Фивы и принесет жертву Амону, а жрецы помажут его на царство и возложат красную и белую короны на его голову.
Но Хоремхеб сказал:
— Если ты сам вернешься в Фивы и принесешь жертву Амону, мое копье сохранит короны для тебя, фараон Эхнатон. Жрецы поворчат немного, но я успокою их моей плетью, и они забудут о своем ропоте, когда ты объявишь священную войну, чтобы Египет мог опять покорить Сирию.
Фараон Эхнатон наблюдал за ними с безжизненной улыбкой.
— Я буду жить и умру как фараон, — сказал он. — Я никогда не подчинюсь ложному богу, никогда не объявлю войну и не пролью кровь ради своей власти. Фараон сказал.
С этим он закрыл лицо краем одежды и ушел, оставив нас втроем в огромной комнате, источающей запах смерти.
Эйе беспомощно развел руками и посмотрел на Хоремхеба. Хоремхеб сделал то же самое и посмотрел на Эйе. Я сел на пол, потому что ноги уже не держали меня, и посмотрел на них обоих. Вдруг Эйе хитро улыбнулся и сказал:
— Хоремхеб, в твоих руках копье, а потому трон твой. Возложи себе на голову обе короны, о которых ты мечтаешь!
