Но Хоремхеб насмешливо захохотал и сказал:
— Я не такой дурак. Возьми себе эти грязные короны, если они тебе нужны. Ты прекрасно знаешь, что мы не можем вернуться к прежним временам, ибо Египту угрожают война и голод. Если я приму короны сейчас, народ обвинит меня во всех бедах, которые последуют, и тебе будет очень легко меня свергнуть, когда придет время.
Эйе ответил:
— Тогда Секенре, если он согласится вернуться в Фивы. Если не он, значит Тут; он, конечно, согласится. В их супругах течет священная кровь. Пусть на их головы падет ненависть народа, пока времена не улучшатся.
— А пока что ты будешь править, прикрываясь ими! — воскликнул Хоремхеб.
Но Эйе возразил:
— Ты забыл, что располагаешь армией и должен отразить хеттов. Если тебе это удастся, на земле Кем не будет человека более могущественного, чем ты.
Так они спорили, пока не убедились, что связаны друг с другом и не могут прийти к соглашению, не договорившись.
Наконец Эйе сказал:
— Готов признать, я сделал все, чтобы уничтожить тебя, Хоремхеб. Но сейчас сила на твоей стороне. Ты — Сын Сокола, и я больше не могу без тебя обойтись. Если хетты вторгнутся в нашу страну, власть не обрадует меня. Я также не думаю, что какой-нибудь Пепитамон смог бы вести против них войну, хотя он и годится для того, чтобы проливать кровь и казнить. Давай сегодня же заключим союз. Вместе мы сможем управлять страной, но разобщение погубит нас. Без меня твоя армия бессильна, а без твоей армии рухнет Египет. Давай поклянемся всеми богами Египта, что отныне будем держаться вместе. Я уже старик, Хоремхеб, и хочу вкусить сладость власти, а ты молод, и у тебя вся жизнь впереди.
— Мне нужны не короны, а хорошая война для моих головорезов, — сказал Хоремхеб. — Однако я должен получить от тебя гарантии, Эйе, иначе ты предашь меня при первой возможности. И не спорь со мной, я знаю тебя!
— Каких гарантий ты хочешь, Хоремхеб? Разве армия — не единственная надежная гарантия?
Лицо Хоремхеба помрачнело; он разглядывал стены в нерешительности и царапал сандалией камни пола, словно хотел закопать свои пальцы в песок. Наконец он сказал:
— Я возьму в жены принцессу Бакетатон. Я обязательно разобью с ней кувшин, даже если небо свалится на землю, и ты не сможешь помешать мне в этом.
Эйе воскликнул:
— А-а, теперь я вижу, чего ты добиваешься. Ты хитрее, чем я думал, и заслуживаешь моего уважения. Она уже вернула себе прежнее имя Бакетамон, и жрецы ничего не имеют против нее. В ее жилах течет священная кровь великого фараона. Женившись на ней, ты получишь законное право на корону — большее, чем мужья дочерей Эхнатона, ибо в них лишь кровь лжефараона. Ты это очень ловко придумал, Хоремхеб, но я не могу этого одобрить, по крайней мере сейчас, ибо тогда я буду полностью у тебя в руках и утрачу власть над тобой.
Но Хоремхеб закричал:
— Возьми себе свои грязные короны, Эйе! Для меня она дороже корон, и я пожелал ее в тот миг, когда увидел ее красоту в золотом дворце. Я желаю соединить мою кровь с кровью великого фараона, чтобы будущие цари Египта были моими потомками. Тебе нужны только короны, Эйе. Возьми же их, когда сочтешь, что время пришло, а мое копье поддержит твой трон. Отдай мне принцессу, и я не буду царствовать, пока ты жив, даже если ты проживешь долго, ибо, как ты сказал, у меня вся жизнь впереди и есть время ждать.
Эйе задумчиво вытер рот рукой. Пока он думал, его лицо просветлело, так как он понял, что, имея приманку, он сможет направить Хоремхеба по тому пути, который больше всего его устраивает. Сидя на полу и слушая их разговор, я дивился человеческой душе, которая позволяла этим двоим распоряжаться коронами при фараоне Эхнатоне, ведь он был жив и дышал в соседних покоях.
Наконец Эйе сказал:
— Ты долго ждал свою принцессу и вполне можешь подождать еще немного, поскольку должен сначала выиграть ужасную войну. Чтобы добиться согласия принцессы, нужно время; она смотрит на тебя с великим презрением, ибо ты родился в коровьем дерьме. Но я и только я способен расположить ее к тебе, и клянусь тебе, Хоремхеб, всеми богами Египта, что в тот день, когда я возложу на свою голову белую и красную короны, я своей собственной рукой разобью кувшин между тобой и принцессой. Большего я не могу для тебя сделать, и даже в этом случае я отдаю себя в твои руки.
У Хоремхеба не хватило терпения продолжать торг, и он сказал:
— Да будет так! Пусть эта бессмыслица обретет счастливый конец. Не думаю, что ты станешь особенно увиливать, раз так горячо желаешь получить эти короны, эти игрушки!
Возбужденный, он совершенно забыл обо мне, но, заметив меня, смущенно сказал:
— Синухе, ты все еще здесь? Ты слышал то, что не предназначено для ушей недостойного, и боюсь, мне придется убить тебя, хотя я не хотел бы этого, ведь ты мой друг.
Его слова рассмешили меня, ибо я понял, сколь недостойны эти два человека, только что делившие между собой корону, тогда как я, сидевший при этом на полу, возможно, был достойнее всех, ведь я единственный мужчина из потомков фараона и в моих жилах течет его священная кровь. Я не мог удержаться от смеха и, зажав рот рукой, хихикал, как старуха.
Эйе очень разозлился и сказал:
— Не подобает тебе смеяться, Синухе, ибо мы обсуждаем важные дела. Однако мы не убьем тебя, хотя ты этого заслуживаешь. Хорошо, что ты слышал, о чем мы говорили. Ты наш свидетель. Ты никогда не сможешь рассказать о том, что слышал здесь сегодня, ибо ты нужен нам и мы свяжем тебя с нами. Ты очень хорошо понимаешь, что фараону самое время умереть. Как его врач ты сегодня же вскроешь ему череп и проследишь за тем, чтобы твой нож вошел достаточно глубоко и фараон смог уйти достойно, как требует того обычай.
Хоремхеб согласился с ним:
— Я не хочу ввязываться в это дело, ибо и так достаточно запачкался, вступив в сговор с Эйе. И все же то, что он сказал, правда. Чтобы Египет был спасен, фараон должен умереть; иного выхода нет.
Я опять захихикал, но, взяв себя в руки, сказал:
— Как врач я не могу вскрыть ему череп, поскольку для этого нет необходимых показаний, а я связан законами моей профессии. Но не беспокойтесь. Как его друг я приготовлю для него хорошее лекарство. Выпив его, он уснет, чтобы никогда не проснуться. Этим я свяжу себя с вами так, что вам никогда не придется бояться моего предательства.
Я принес четвертую из тех пяти бутылок, которые мне когда-то подарил Хрихор, и смешал ее содержимое с вином в золотой чаше. Смесь не имела неприятного запаха. Я взял чашу в руки, и мы все трое вошли в комнату фараона. Он снял с головы свои короны и, отложив в сторону плеть и жезл, отдыхал на ложе с посеревшим лицом и налитыми кровью глазами.
Эйе подошел к нему и, взяв в руки его короны и плеть, прикинул их на вес и сказал:
— Фараон Эхнатон, твой друг Синухе приготовил для тебя хорошее питье. Выпей, это укрепит твои силы, а завтра мы опять поговорим о неприятных вещах.
Фараон сел на своем ложе, взял в руки чашу и посмотрел на каждого из нас поочередно; его усталый взгляд пронзил меня и заставил вздрогнуть. Он сказал:
— Человек оказывает милосердие больному зверю ударом дубинки. Есть ли у тебя милосердие для меня, Синухе? Если есть, я благодарю тебя, ибо мое разочарование для меня горше смерти, а смерть сегодня слаще, чем аромат мирры.
— Выпей, фараон Эхнатон, — сказал я. — Выпей во имя Атона.
Хоремхеб добавил:
— Пей, Эхнатон, друг мой. Выпей, чтобы спасти Египет. Я прикрою твои слабые плечи своим плащом, как я уже сделал это однажды в пустыне под Фивами.
Фараон Эхнатон пил из чаши, но рука его дрожала так, что вино выплеснулось ему на подбородок. Тогда он схватил чашу обеими руками и выпил ее до дна. Потом откинулся назад и оперся шеей на деревянную подставку. Он не сказал ни слова и смотрел тусклыми невидящими глазами, погружаясь в свои видения. Через некоторое время он начал дрожать, словно от холода. Хоремхеб снял свой плащ и накрыл им фараона, а Эйе взял короны обеими руками и примерил их.
Так умер фараон Эхнатон. Я дал ему чашу смерти, и он принял ее из моих рук. Все же не знаю, почему я сделал это, ведь человеку не дано познать своего сердца. Думаю, я сделал это не столько для спасения Египта, сколько из-за Мерит и моего сына Тота. Я сделал это не из любви к Эхнатону, а из ненависти и нетерпимости к тому злу, которое он посеял. Но, помимо всего прочего, я сделал это и потому, что звезды предрекли мне испить все полной мерой. Увидев его мертвым, я понял, что моя мера уже полна, но ведь человек не знает своего сердца, которое ненасытно, более ненасытно, чем крокодил в реке.
Когда мы увидели, что он умер, мы покинули золотой дворец, запретив слугам беспокоить фараона, так как он спит. Только на следующее утро они нашли его тело и начали горько плакать. Золотой дворец наполнился рыданиями, хотя думаю, что многие довольно легко восприняли его смерть. Царица Нефертити стояла у его одра с сухими глазами, но на ее лице было такое выражение, которого никто не мог бы истолковать. Она касалась тонких пальцев фараона Эхнатона своими прекрасными руками и гладила его щеки, когда я вошел, чтобы сопровождать его в Обитель Смерти, как того требовали мои обязанности. Там я передал его мойщикам трупов и бальзамировщикам, чтобы они подготовили его к вечной жизни.
