Никитка поблагодарил каменщиков за труды, поясно поклонился им. Уважительное обхождение мастера всем понравилось.
— Делали, как могли, — донеслось из толпы.
— Порадовали, порадовали, — говорил Никитка. — Бочку меду ставлю за рвение, а еще и княгиня велела везти вам медов.
— Дай-то бог тебе здоровья, — за всех отвечал сотник.
— И княгине-матушке, — благодарили каменщики.
Были у них простодушные и открытые лица. Кое-кого из них знал Никитка еще с той поры, как ставил Дмитриевский собор. И сметка у них была, и опыт. Эти не подведут, да и молодых не упустят, подсобят, научат уму-разуму.
— Вот что, сотник, — сказал Никитка. — Ставь-ко по левую да по правую сторону леса. Скоро придут к нам помощнички. С собором боле медлить нельзя. К Покрову освящать велено…
Неспроста встревожилась Досифея с той поры, как задумала Мария возводить во Владимире новую церковь. Раньше-то вся любовь — к ней, а теперь в иные ворота потекут княгинины богатые дары. Оно и заметно стало: все реже наведывалась Мария к игуменье в гости.
Смириться с этим Досифея не могла. Много перепало ей от княжеского двора щедрот, еще на большее она рот разевала. И без того полны у нее были лари — крышки не закрывались, разве что сядешь сверху, но ни с кем не хотела она делить того, что хоть однажды в руки попало.
В черном возке вдвоем с Пелагеей прибыла она в детинец, туда-сюда посунулась, а Марии в тереме нет.
— Да где же княгинюшка, не ко мне ли стопы свои направила? — спросила она у Прокопия.
— Может, и к тебе, матушка, — спокойно отвечал дворский. — Но сдается мне, что поехала она с княжичами смотреть, как новый собор возводят. Там ее и ищи.
«Раненько снарядилась Мария, — подумала Досифея с досадой. — Кажись, не ошиблась, и впрямь ей теперь не до меня…»
Крикнула вознице, чтобы гнал, куда Прокопием указано.
Все так и есть. Не обманул ее дворский. Золоченый возок Марии стоял возле тына, рядом отрок в малиновом летнике прохаживался.
На стройке народу тьма, мужики суетятся, кирпичики из рук в руки передают, заголив штаны до колен, в больших ямах ногами толкут глину. Некуда ступить Досифее, чтобы не замарать новеньких сапожек.
— Что, матушка, не княгиню ли у нас ищешь да поискиваешь? — обратился к ней воротный страж.
— Ее-то и ищу.
— Ступай в таком разе по тропке, что возле тына. Тропка тебя на место и выведет…
Пошла по тропке игуменья, задрав обеими руками рясу, да все равно в грязь провалилась. Поскорбела над испачканными сапожками, головой покрутила: глянь, а княгиня рядом стоит, смотрит на игуменью, улыбается.
— Сюды, сюды, — поманила ее ручкой.
Возле матери Юрий со Святославом увиваются, глазами по сторонам постреливают — радуются.
Еще выше задрав рясу, Досифея прыгнула на камешек, прыгнула на другой. Едва отдышалась, как от непосильной работы, выпрямившись, благословила княгиню и юных княжичей.
— Всюду разыскиваю тебя, княгинюшка, а сыскать не могу, — пожаловалась она Марии.
— Да что ж разыскивать-то? Али дело какое?
— Как же не дело-то. Еще когда обещала ты отписать мне грамотку на пожни за Клязьмою, а все тебе недосуг.
— Ин запамятовала?
— Должно, запамятовала, — кивнула Досифея с тревогой во взоре. — Как приезжала ко мне с Юрием на Петров день, так и сказывала: отпишу, мол, я тебе те самые пожни. Я и жду-пожду…
— Вишь, и впрямь запамятовала, — сказала Мария.
— Притомилась ты, княгинюшка, себя не блюдешь — все в молитвах праведных да в заботах. И личиком поосунулась…
— Все в заботах, — кивнула Мария и, переводя разговор, спросила игуменью:
— Впервой ты сюды заглядываешь, Досифея. Скажи-ко, нравится ли тебе собор?
— Да какой же это собор, матушка? — удивилась игуменья. — Без глав да без крестов?..
— И главы возведут, и кресты поставят, — мечтательно поглядела Мария поверх лесов. — А станом-то каков?
У Досифеи в монастыре старенькая церковь этой не под стать. Не из камня делали ее, а рубили из сосновых кругляшей. Поела сырость ее, крыша кое-где прохудилась, в иконостасе — ни золота, ни серебра. Но жаловаться княгине на бедность она не посмела: когда бы всего того, что дадено Марией, не прятала она в ларь, и не такой бы собор возвела, а уж прохудившуюся крышу починить могла бы давно да кругляши бы, где надо, положила новые.
Так и не ответила она на вопрос княгини, а свою обиду проглотила. Поняла Досифея, что не перепадет ей более ни угодий, ни гривен кун. И просить нечего. В иной-то год до ста гривен серебра получала она в свой доход, а нынче ежели достанет пятьдесят — и то не в убытке. Может и вовсе обнищать ее монастырь. Против притчи не поспоришь. Зря тревожила она княгиню, зря напоминала про грамотку — осерчает, так и вконец пустит по миру…
Не обманули игуменью худые предчувствия, а то, что думала она снова прельстить Марию, то перед собою пустая была похвальба. Робела она, стоя рядом с княгиней, княжичам угодливо улыбалась, не смела поднять глаза.
Скрипели под тяжелыми шагами мужиков леса, раскачивались крепко врытые в землю стояки. Задрав голову, Никитка поглядывал на каменщиков со двора, покрикивал, иногда сам взбегал по шатким перекладинам. Кирпичи и камни носили на досках с перекинутыми через плечи веревками, иные горбились под грузом, иные шли легко.
— Берегись! — послышалось рядом.
Что-то хрястнуло, оборвалось, со спины проходившего рядом мужика посыпались в лужи кирпичики. Один из них, самый резвый, доскакал до Святослава, ударил княжича в ногу. Мария охнула и схватилась рукой за сердце.
Святослав, прыгая на одной ноге, заскулил. Слепо тыча перед собой посохом, Досифея набросилась на оторопевшего мужика:
— Ослеп сдуру, ирод! Куды мечешь камни?
Посох попадал мужику по голове и по плечам, ударял хрястко, как по мешку с мокрым песком. Сдернув шапку, мужик упал на колени, задергался от испуга, завыл нутряным голосом:
— Пощади, княгиня!..
— Ишь чего захотел! — плотоядно щерилась Досифея, продолжая молотить его посохом. — Пощады запросил!.. В поруб, в поруб его!..
Княгиня оторвалась от Святослава, позвала через двор:
— Никитка!
— Что велишь, княгинюшка? — скатился Никитка с самого верха лесов. Тяжело дышал, смотрел на мужика с укором.
— Твой мужик? — спросила Мария.
— Не, он из кликнутых…
Замешкавшийся сотник подбежал позже всех, протиснулся через толпу, молча ударил мужика увесистым кулачищем по затылку. Ударил еще раз — в подбородок. Мужик дернулся и упал в грязь.
Толпа раздвинулась, пропуская княгиню. Святослав стоял в стороне и тихонько всхлипывал: кирпич был небольшой, ударил его несильно. В глазах выглядывающего из-за спины матери Юрия светилось любопытство.
— Мужик неразумной, — сказал Никитка. — Да и не его вина, княгиня. Досточка, вишь ли, преломилась…
— Ты, заступник, молчи, — оборвала его Мария.
Никитка осекся, но в толпе еще послышались голоса:
— И верно, досточка преломилась, княгинюшка… Будь ласкова, не гневись.
— Ладно, — стоя над распростертым в грязи мужиком, сказала Мария и обвела всех холодным взглядом. — Ежели досточка, так почто преломилась?
— Сучочек, должно.
— Али трещинка…
— А кто досточку ту стругал? Кто мужику ее на спину сунул? — в упор глядя на сотника, спросила Мария.
Сотник побледнел и попятился:
— Мы каменщики, княгиня, мы досточки не стругаем… Енто, чай, мостников работа, аль еще кого.
— Мостников, знамо, мостников, — подтвердили в толпе.
— А зовите-ко сюды, кто у них за старшого, — повелела княгиня.
— Эй, кто старшой у мостников? Подь сюды! — от одного к другому стали перекидываться голоса.
Толпа выдавила в круг рыхлого старичка с козлиной реденькой бородкой. Старичок снял шапку и поклонился Марии. Близорукие глаза его были узко прищурены.
— Ты у мостников старшой?
— Я…
— Так почто же ты, старшой, за мостниками не глядишь?
— Гляжу, княгиня. Все, как ты повелела, справляем в срок…
Вдруг взгляд его упал на распростертого в грязи мужика.
— Все он, все он, княгинюшка, — вырвалась вперед Досифея и снова замахнулась посохом.
Старшой мостников попятился перед игуменьей.
— Стража! — крикнула княгиня. Никто не отозвался. Подбежал отрок в малиновом летнике, распихал любопытных.
— Что повелишь, матушка?
— Бери-ко его да вяжи покрепче.
Отрок сунулся к старику, неумело заламывая ему руки за спину.
— А вы куды глядите, мужики? — рассердилась княгиня.
Каменщики неохотно помогли отроку. Связанный недоуменно таращил глаза.
— Меня-то за чо? Чо меня вяжете-то? — бормотал он, обращаясь к молчаливо стоящей толпе.
