оба хотели, чтобы я был святым человеком, свободным от греха. Мы пришли к нашему старому священнику, дабы спросить его совета, и он ответил, что человек, совершив всего три греха за всю свою жизнь, должен считать, что он счастлив, но его слова меня мало успокоили. Итак, я поступил в семинарию в Аахене, и не было там ни одного студента, который выказывал такое рвение к учёбе, как я, и так усердно бы избегал прегрешений. В латыни и в литургике я был лучшим в семинарии. Когда мне исполнился двадцать один год, я знал наизусть Евангелие и все псалмы, а также Послания к Фессалоникийцам и Послание к Галатам, которые были сложны для большинства учеников, за что меня высоко ценил настоятель собора и декан семинарии Румольд и сделал своим дьяконом. У старого настоятеля Румольда была глотка как у быка и большие сверкающие глаза. Прихожане трепетали, когда он обращался к ним с проповедью, но больше всего на свете, кроме Святой Церкви, он любил две вещи: пряное вино и обширные познания. Он был сведущ в науках столь сложных и запутанных, что люди даже не понимали значения их названий, таких как астрология, хиромантия, алгоризм; говорил, что он может беседовать с императрицей Теофанией на её родном языке Византии. Ибо в молодые годы он побывал на Востоке вместе с учёным епископом Лютпрандом из Крэмоны и рассказывал нам удивительные истории о тамошних странах. Всю свою жизнь он собирал книги, и их у него уже набралось семьдесят. Часто вечером, когда я приносил ему в келью горячее вино, он обучал меня различным наукам или заставлял читать вслух труды двух древних поэтов, которые были в его библиотеке. Одного из них звали Стациус, он витиеватыми словами воспевал прежние войны, которые происходили между Византией и городом, который назывался Фэбес. Другого звали Эрмольдус Нигеллус, и его было понимать легче. Он рассказывал об императоре Людвиге, сыне императора Карла Великого, и о том, как он воевал с язычниками в Испании. Когда я делал ошибки при чтении Стациуса, старый декан ругал меня, бил своим посохом и говорил, что я должен читать его с любовью и благоговением, ибо он был первым поэтом в Риме, который сделался христианином. Мне хотелось сделать приятное настоятелю и избежать его посоха, поэтому я делал всё, дабы ублажить его, но как я ни пытался, я не смог полюбить стихи этого поэта. Был ещё третий поэт, книгой которого обладал декан, и она была переплетена лучше других. Я часто видел, как он сидит над ней и бормочет что-то. В такие вечера он был особенно благодушен и посылал меня принести побольше вина, но никогда не позволял читать ему вслух эту книгу. Меня снедало любопытство, что же содержится в этой книге, и однажды вечером, когда он навещал епископа, я вошёл в его келью и принялся искать эту книгу. Наконец я её нашёл, она была в маленьком ларце, который стоял под его креслом. Книга называлась «Правила для магистра», и в ней содержались советы святого Бенедикта, как жить праведной жизнью, за ними следовало рассуждение о целомудрии, написанное человеком из Англии по имени Альдхельм. Затем следовали длинные стихи, начертанные особенно красиво и тщательно. Они назывались Ars Amandi, что означает «Искусство любви», и были сложены поэтом Древнего Рима, которого звали Овидий и который, несомненно, не был христианином.
В этом месте повествования магистр скорбно взглянул на отца Вилибальда, а тот лишь задумчиво кивнул.
— Я слышал об этой книге, — промолвил он, — и знаю, что она особенно ценится среди глупых монахов и учёных монахинь.
— Это варево Вельзевула, — сказал магистр, — и всё же оно слаще, чем мёд. Мне было трудно в совершенстве овладеть ею, ибо там было множество слов, которые не встречались ни в Евангелии, ни в Посланиях, ни у Стациуса. Но моё рвение побороло мой страх. О том, что написано в книге, я не скажу ничего, кроме того, что там есть множество подробностей, касающихся ласк, сладких запахов, причудливой музыки и всех видов чувственных удовольствий, которым предаются мужчины и женщины. Сперва я боялся, что чтение этой книги будет великим грехом, но затем я подумал (дьявол подсказывал мне), и решил, что то, что не является злом для премудрого настоятеля, не окажется грехом и для меня. Этот похотливый Овидий был великим поэтом, но полностью одержимым дьяволом, и я был удивлён, что легко запоминал его стихи, не прикладывая к этому никаких усилий. Я продолжал читать, пока не услышал шаги настоятеля. Когда он вошёл, я сразу же получил сильный удар посохом за то, что не встретил его с факелом у дома. Но я терпеливо перенёс боль, ибо в голове у меня были другие мысли. Два других раза, когда он отсутствовал, я пробирался в его келью и дочитал стихи до конца. С тех пор во мне произошли великие перемены, ибо отныне голова моя была заполнена греховными помыслами, которые складывались в весьма благозвучные стихи. Вскоре после этого, благодаря моим познаниям, я сделался магистром кафедральной семинарии, где всё у меня складывалось хорошо, пока я не получил предписание явиться к епископу. Он сообщил мне, что богатый купец Дудо из города Моастриха, человек известный своей набожностью, который пожертвовал щедрые дары церкви, просил, чтобы ему послали хорошего и учёного священника, дабы наставлять его сына в христианской добродетели и обучать его счёту и письму. Епископ избрал меня, ибо настоятель отзывался обо мне как о лучшем из молодых учителей, особенно искусном в счёте. Для того чтобы я мог справлять службу для домочадцев купца, епископ сделал меня пресвитером, разрешив принимать исповедь. Я немедленно отбыл в тот город, где меня поджидал дьявол.
Он сжал голову руками и громко застонал.
— Не так уж много мы узнали из этой истории, — промолвил Орм. — Но, быть может, далее будет лучше. Позволь нам узнать, что произошло, когда ты повстречался с дьяволом.
— Я не встречал его во плоти. — сказал магистр, — но мне и без этого от него досталось. Купец Дудо жил в большом доме у реки. Он радушно принял меня, и каждое утро и каждый вечер я справлял службу для его домочадцев. Я прилагал все усилия, дабы обучить его сына, и иногда Дудо сам заходил и слушал нас, ибо он был воистину добрым человеком и часто просил
