Кормовая часть лодки сверкает в лучах светильников аппарата „Мир-1“ как новенькая. Даже не верится, что она покоится на дне. А вот и седьмой отсек, где возник пожар, с которого, собственно, и началась трагедия…»
Запись давно кончилась, экран белесо рябит… А Курдин сидит, уронив голову на руки и вслушивается в странные свистящие подвывающие звуки. Их записали под водой океанологи в точке гибели «Комсомольца».
Здесь птицы не поют… Здесь стрекочет, урчит, скрипит, кудахчет, цокает, зудит всевозможная морская живность. Это эфир другой планеты. Это сам Океан поет реквием по затонувшему кораблю. О, как могуч, страстен и невыразим его голос! Из клубка напряженных мяукающе-ревущих звуков вдруг прорвется нечто почти осмысленное, виолончельно-грудное… Наш общий пращур, чью соль мы носим в своей крови, отчаянно пытается нам что-то сказать, вразумить нас, предостеречь… Тщетно. Мы забыли древний язык океана и назвали его биоакустическими помехами… Не потому ли плакал мичман Еленик в рубке гибнущего корабля?
Санкт-Петербург — Западная Лица
ПОДВОДНЫЙ КРЕЙСЕР ТЕРПИТ БЕДСТВИЕ
Глава первая. «Курск» лег на грунт…
Позвонила мама и сказала:
— Опять на твоем флоте что-то случилось. Какая-то лодка легла на дно, сломались реакторы…
«Твой флот» — это мой Северный флот. Мама у меня «радиоперехватчица» — она слушает радио денно и нощно, а также и телевизор смотрит (я уже не могу), поэтому все важные новости — от нее. Тут же включил радио. От официального сообщения «о неполадках на атомной подводной лодке Северного флота» слегка ёкнуло сердце — вот так же округлыми, ничего не значащими словами читали дикторы сообщения ТАСС об «авариях» на подводных лодках «Комсомолец» и К-219. И какие трагедии открывались потом за всеми этими эвфемизмами…
Я не собирался в этот день в редакцию, но не мешкая отправился на улицу «Правды». Дежурный редактор «Российской газеты» Владислав Фронин обрадовался моему появлению:
— Срочно пиши комментарий в номер!
А чего тут комментировать, когда никакой внятной информации? Но сажусь и пишу, исходя из прошлого опыта. Главное, без паники: лег на грунт — это еще не катастрофа. Как лег, так и всплывет. В крайнем случае — сами все выйдут, это же полигон, там сейчас, наверное, толпа кораблей…
«„Курск“ лег на грунт. Но есть шансы всплыть». С таким заголовком и поставили мою заметку на первую полосу. Однако вскоре пришли новые «тассовки», более тревожные, и заголовок пришлось сменить: «Подводный крейсер терпит бедствие». Это было точнее…
О, если бы все было так, как объявили вначале: «Атомная подводная лодка „Курск“ вследствие технических неполадок легла на грунт и заглушила реакторы…»
Однако позже выяснилось, что подводный крейсер «Курск» вовсе не лег на грунт, а упал на склон одного из подводных холмов, «технические неполадки» оказались сокрушительным взрывом торпедного боезапаса, а «авария» обернулась небывалой в истории отечественного подводного плавания катастрофой.
Видно, никогда нам не избавиться от холопской привычки стелить начальству, а заодно и честной публике помягче… Хорошо хоть сразу назвали корабль. Сколько спасли тем материнских слез и отцовских нервов; ведь тысячи моряков служат на подводных лодках, поди угадай, с какой именно стряслась беда, если бы объявили, как раньше — «на одной из подводных лодок Северного флота произошла авария…»
На другой день в ленте новостей выловили зловещую информацию корреспондента ИТАР-ТАСС:
«Предварительные результаты внешнего осмотра глубоководным аппаратом корпуса атомной подводной лодки „Курск“, потерпевшей аварию в Баренцевом море, не подтверждают ее столкновения с неопознанным объектом. Об этом корр. ИТАР-ТАСС сообщил сегодня представитель одного из оборонных предприятий, связанных с разработкой военно-морской техники и принимающий участие в операциях по спасению лодки. Он не исключил, что повреждения носовой части подлодки, в результате которого ее торпедный отсек оказался затопленным, произошли в результате произошедшего в этом отсеке взрыва».
Но самое тревожное было не это, самое тревожное было то, что огромный подводный крейсер типа «Антей-2» не отвечал на запросы спасателей.
Мифический герой Антей припадал к земле, чтобы обрести новые силы. «Антей» подводный, «Курск», припал к земле в своем смертельном броске. Подводный гигант был убит практически сразу — без вскрика в эфир.
Сначала никто не поверил, что с таким кораблем могло случиться что-то ужасное. Один офицер-подводник даже высказал мысль, что «Курск» «лег на грунт в знак протеста против систематической невыплаты жалованья личного составу».
* * *Пытаюсь представить себе, что и как произошло.
Смерч многоторпедного взрыва в носовом отсеке пронесся в корму, разрывая прочные переборки, как картонки, закручивая толстенную сталь в завитки. Огненный удар уничтожил сразу всех, кто был во втором, самом населенном отсеке, в третьем, четвертом, пятом…
Сила взрыва ослабла только у особо усиленного — шестого — реакторного отсека. Вход в него перекрыт шлюзовой камерой…
Трудно вообразить, что пережили те, кто уцелел за реакторным отсеком. Чудовищной силы удар, от которого сразу же потемнело в глазах и мозгах, — и потому что вырубилось освещение, и потому что многих контузило. Все посыпалось и поехало, нещадно давя людей, несших свои вахты среди нагромождения механизмов и агрегатов. Тут же задымили «коротнувшие» электрощиты и контакторные коробки. Снопы фиолетовых искр прожигали кромешную тьму. Повинуясь скорее рефлексам, чем чьим-то приказам, моряки бросились тушить эти коварные пожарчики, пожиравшие драгоценнейший кислород. Возможно, раздавались команды уцелевших офицеров — Аряпова, Колесникова, Митяева, Садиленко, Бражкина… Их крики глохли в яростном шипенье сжатого воздуха. Возможно, лопнули паропроводы, и оба турбинных отсека превратились в адские котлы, наполненные раскаленным паром. Оглушенные, искалеченные сдвинутыми механизмами и рухнувшими приборными стойками, обожженные паром и вольтовыми дугами, они уходили в самые дальние кормовые отсеки, унося с собой тех, кто уже не мог держаться на ногах. Все это мы знаем почти что доподлинно — из записки капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, принявшего на себя командование остатками экипажа.
Что творилось в центральном посту, во втором отсеке в отпущенные судьбой 135 секунд после первого — «малого» — взрыва, теперь не скажет никто.
Единственное, что успели в центральном посту — это продуть балластные цистерны правого борта. (Левый был поврежден.) Но это ничем помочь уже не могло, хуже того — огромная туша «Курска» завалилась на левый борт. Этот крен и помешает потом спасателям опустить свои аппараты на корму затонувшей лодки.
Все стихло. Стылая тишина и кромешная тьма… Фосфорически светятся только циферблаты глубиномеров. Черные стрелки застыли на отметке 108 метров.
Посвечивая себе гаснущим аккумуляторным фонарем, капитан-лейтенант Колесников пишет список оставшихся в живых. Пока в живых:
— Старшина 2-й статьи Аникеев.
— Я.
— Матрос Кубиков.
— Я.
— Матрос Некрасов.
— Я…
Глава вторая. В списках значится…
Просматриваю скорбный список моряков с «Курска» и безотчетно ищу свою фамилию.«…Цымбал, Чернышев…» Не я… А ведь мог бы быть в подобном списке. Не в этом, конечно, в другом… Мог бы. Но миновала чаша сия. Пронесло. За нашу подлодку Б-409 молилась моя бабушка в марьинорощинской церкви. И не только за меня — за весь экипаж, «воинов, по морю странствующих». Когда вернулся из многомесячной «автономки», нашел за божницей девять церковных квитанций — за молебны во здравие и спасение. Отмолила бабушка. Это в советские-то годы.
Не могу отделаться от ощущения, что в ту страстную неделю я снова был во втором отсеке своей родной «Буки»-409. И два офицера, два близнеца ожесточенно спорят во мне. Один — 27-летний капитан-лейтенант Черкашин, другой — вдвое старший — капитан 1-го ранга Черкашин.
Капитан-лейтенант: Какого черта ты защищаешь этих козлов с Большого Козловского? Разве ты сам не клял их, когда в Средиземном море нам доставили бракованные запчасти, когда вместо новостей о том, что творится в мире, нам гнали информацию, сколько га свеклы засеяли в колхозах Украины, когда мешки с долгожданными письмами отправляли на другой корабль? Когда облетавшую штукатурку в казармах прикрывали красными транспарантами. Разве не у тебя щемила душа всякий раз, когда подлодка после километровых глубин пересекала 200-метровую изобату? Там, над бездной, смерть была бы мгновенной, но не приведи Господь, упасть на грунт в полигонах с нераздавленным сразу корпусом…
