– Ну, Иван, пойдем? – не терпелось Пашке.
– Пошли.
Уже начало темнеть. День угомонился, отсверкал, отзвенел… На землю опустились сумерки, и природа, люди зажили другой жизнью – приглушенной, спокойной.
– Пойдем к ней? – сказал Пашка.
– Ты что? К Майе? Да ты что?
– Я буду говорить, ты… просто так.
Иван остановился, посмотрел на брата.
– Не гляди, я трезвый уже. Возьмем ее к себе, и все.
Ивана поразила такая простая мысль: взять к себе, и все. И все мучения долой. Неужели так можно?
– Как же так?…
– А что?
– Пойдет, думаешь?
– Пойдет. Вот именно сейчас самый такой момент: когда бабе изменяют, ей кажется, что она уже никому больше не нужна. А мы придем и скажем, что она нам нужна. Она и пойдет с нами – назло своему бывшему мужу. Ясно? Их понимать надо.
– У нее ребенок будет, – вспомнил Иван. – Ты знаешь об этом?
– Ну и что?
– Пошли. Пошли к Майе.
– А если он там, этот?…
– Ноль внимания. Как будто его нету, – Пашка подсобрался, похорошел, как петух перед дракой.
– Сомневаюсь я здорово.
– Все будет в порядке. Даже не размышляй сейчас, – верил ли Пашка сам в успех или шел просто так, уступая своему авантюрному характеру, – непонятно. Он не думал ни о чем. Он шел. Он не мог не идти, поэтому шел. А уж если он шел куда, он не останавливался – шел. – Он сам ей об этом сказал? – спросил Пашка.
– О чем?
– Что он больше ее не любит.
– Не знаю, – Ивану не хотелось передавать Зоин рассказ о том, как учителя и Марию застала где-то школьная уборщица. Даже думать об этом было противно. Чудилось что-то нехорошее, насильственное в этом содружестве учителя и Марии. Одно из двух: или учитель – тот самый никем не признанный гений, какого искала Мария, или он ловкий и нахальный гад, который сумел обвести ее вокруг пальца.
«Дура ты, дура… Дуреха большая».
Озлобления, какое он испытывал днем, не было. Было тоскливо и грустно. Было жалко Марию.
Майя была одна дома. Сидела у стола спокойная, не рвала на себе волосы, не рыдала… Даже улыбнулась, здороваясь.
– Здравствуйте, ребята. Садитесь.
Может, это и сбило Пашку с панталыку, он оробел. Одно дело, когда человек убит горем, когда он от отчаяния на стенку лезет, и совсем другое – когда он, как говорят, ничем ничего.
– Как живешь? – спросил Пашка.
– Хорошо.
– Попроведать зашли тебя…
– Спасибо, что не забываете…
Иван видел, какая Майя была в райкоме. Удивляла разительная перемена, которая произошла с ней.
«Может, помирились уже, – подумал он. – Наверно, это была сплетня и сейчас все, слава богу, выяснилось».
– А мы, значит зашли вот… – заговорил было Пашка, но Иван сделал свирепое лицо, наступил ему на ногу и мотнул головой – «молчи». -…Зашли вот попроведать.
– Еще раз спасибо. – Майя улыбнулась. – Вы как живете?
– Тоже хорошо, – Пашка уловил момент, когда Майя не смотрела на него, тоже сделал свирепое лицо и тоже молча спросил у Ивана: «В чем дело?».
«Молчи».
Майя заметила, что братья что-то мнутся, вопросительно уставилась на Ивана; она только сейчас вспомнила, что видела его днем в райкоме, а значит, и он видел ее. Иван, встретив такой откровенно вопросительный взгляд молодой женщины, смутился.
– Ну, пойдем, Павел?
– Пошли.
Попрощались с Майей, вышли на улицу.
– По-моему, они помирились. Вранье, наверно, это все, сплетни.
– Да?
– Давеча так плакала, а сейчас… Нет, кумушка какая-нибудь болтанула давеча, она и взвилась… Молодая еще.
– Значит, все, – Пашка сплюнул на дорогу. – Ну как тут не напиться?
– Брось, это не выход.
– А что делать?
– Влюбиться в кого-нибудь.
– Да я всю жизнь только и влюбляюсь!… А видишь, что получается.
– Значит, не так что-то.
– Что не так?
– В чем-то ошибаешься. Может, хамить сразу начинаешь – баба не выносит этого. Вообще я тебе откровенно скажу: будь я бабой, я бы тоже не посмотрел на тебя – болтаешь ты много, куда к черту!
– Так ведь стараешься, чтоб ей веселее было! Не умирать же от скуки.
– Ты говори, только не пустозвонь. Дельные какие-нибудь слова… А то как пойдешь: «пирамидон», «сфотографирую», «тапочки в гробу»… Трепач получаешься. А девки трепачей не любят. Посмеиваться посмеиваются, а как до дела доходит, выбирают скромного.
– Зараза – язык! Все, с этого дня кончаю трепаться. Молчать буду. Пусть лучше сохнет от скуки, а буду молчать. Верно? Пусть, если хочет, сама трепется.
– Кто?
– Ну, с кем познакомлюсь.
– А-а… Ну, конечно! – Иван думал о себе. Понятно, почему Пашку не любят, но почему Мария его не полюбила – это непонятно. Обычно, когда он хотел, чтобы его любили, его любили.
«Что– то у меня тоже не так».
Дома их ждал Андрей. От нечего делать зажег факел и копался в моторе Пашкиной полуторки. Он был в комбинезоне, грязный – видно, как пришел с работы, так сразу сюда.
– Ну, что? – спросил он.
– Что?…
Андрей погасил набензиненную тряпку, затоптал сапогами.
– Пойдем в дом.
Вошли в дом, включили свет.
– Тебя милиция ищет, – сказал Андрей, сурово глядя на Пашку. – Что ты делаешь? Когда ты бросишь свои дурацкие замашки?
Пашка ходил по комнате, покусывал губу, не глядел на братьев.
– Когда были?
– Недавно. Велели утром прийти.
– Что уж я, совсем дурак? Сам пойду…
– А я считаю, надо сходить.
– Зачем? – спросил Иван.
– Затем, что хуже может быть.
– Ничего, он завтра уедет на неделю, а там… забудут. А сейчас, под горячую руку, посадят.
– Докатился!… – Андрей сел на припечье, вздохнул. – С какого горя ты опять напился-то? Хоть бы людей постыдился – сев идет.
Пашка сморщился, потер ладонями виски.
– Тебе мое горе не понять.
– Фу ты!… Сложный какой.
Помолчали.
– Здорово они там? – спросил Андрей Ивана, кивнув в сторону Пашки.
– Да нет… Но суток на десять намахали.
Андрей покачал головой.
– Тц… Дурак, больше я тебе ничего не скажу, – встал и вышел, крепко хлопнув дверью.
– Андрюха в начальство попер, – сказал Пашка.
– Он тебе верно говорит: бросать это надо. Никому ты ничего кулаками не докажешь. Дурость это… Если не умеешь пить, лучше не пей. Без этого тоже можно прожить.
Пашка стал снимать парадный костюм.
– Пойдем посмотрим машину… Я прямо в ночь уеду.
Часов до двух возились с машиной. Наладили. Пашка зашел в дом, взял на дорогу папирос… Хотел было забрать с собой выходной костюм, но махнул рукой.
– Временно прекратим, – сказал он.
– Чего?
– Так… Пока.
– Счастливо. Куда сейчас?
– В город за горючим. Придет милиция, скажи… А вообще-то ничего не надо говорить. Я постараюсь подольше не приезжать.
Иван закрыл за Пашкой ворота, пошел в дом.
«Бабенку, что ли, завести какую-нибудь», – подумал он, представив себе все одинокие долгие вечера в большом пустом доме.
Родионов пришел, как обещал, поздно вечером.
Юрия Александровича не было дома.
Майя сидела все на том же месте – за столом, у окна.
– А где… нету еще? – спросил Кузьма Николаевич.
– Нету еще.
Родионов повесил на гвоздик фуражку, присел к столу, облокотился.
– Подождем.
– Мне ужасно стыдно перед вами, Кузьма Николаич, – призналась Майя. – Я не знаю, зачем я давеча в райком побежала… Я уже все теперь сама решила: мы разойдемся.
Родионов понимающе кивнул головой, достал папиросы, положил перед собой.
– Ничего, мне тоже охота с ним поговорить. Курить можно?
– Пожалуйста.
Родионов закурил.
– Привыкаешь у нас?
– Привыкаю. Трудно, конечно.
Родионов опять понимающе кивнул головой, посмотрел на Майю… Невольно опустил глаза на ее живот, потом опять глянул ей в глаза.
– Ты сама из каких людей?
– Папа у меня научный работник, мама – домашняя хозяйка.
– Трудно, конечно, – согласился Родионов.
– Я не о таких трудностях говорю… Вы подумали, наверно, что вот, мол, одна, без папы с мамой осталась, поэтому трудно.
– И поэтому тоже трудно. А интересно?
– Здесь?
– Да.
– Мне нравится. Здесь как-то… обнаженнее все, здесь работаешь и как-то чувствуешь, нужна твоя работа или не нужна. Я имею в виду нашу, умственную работу. В городе все запутаннее. Мой папа доцент, всю жизнь пишет какие-то брошюры о воспитании, как будто важно все, нужно, а я сейчас понимаю, что не нужно. Никто его брошюры не читает. Это ведь очень обидно. И особенно обидно, когда видишь, сколько еще вокруг работы!… Ну что эти его брошюры?! Все ведь проще и все ужасно труднее.
Родионов с интересом слушал молодую женщину.
– Папу очень уважают все, потому что он хороший, добрый человек, он привык, что его уважают, он очень много работает… А я сейчас лежу иногда ночью и думаю: неужели он не понимает, что не так надо?
– Хорошие брошюры тоже нужны, – заступился Родионов за незнакомого доцента.
– Да я понимаю!… Но это, если бы человек ни на что другое не был способен! Он же очень умный, папа, но вот он уверен, что делает большое дело, и от этого спокойный такой. Сумбурно так выражаюсь… Не знаю, я боюсь, что он возьмет да под старость лет поймет, что всю жизнь обманывал себя, вот тогда… трагедия будет.
