Небритый, всклокоченный, с потемневшим, лицом, он метался, точно зверь в клетке, по своей тесной, как шкаф, комнатушке, на четвертом этаже.
А когда пришел и ушел десятый день его пребывания в Вене, Павел вскочил поутру как бешеный, потребовал парикмахера и начал приводить себя в порядок: бриться, мыть голову, душить свою косицу.
Тщетно г-жа Гуммель выражала опасение, что парикмахер может выдать ее тайну, донести, что она прячет у себя в доме сербского офицера, хотя даже не знает его имени. Агагияниян так и не захотел его назвать.
Словно подхваченный ураганом, Исакович потребовал, чтобы ему купили сапоги, новое жабо, новую рубаху, новую гусарскую треуголку, кисти которой спускались бы до плеч, и принялся расспрашивать молодого армянина, как добраться до русского посольства, где можно нанять экипаж и как узнать посольский особняк в Леопольдштадте? Павел решил отправиться к русскому послу открыто, на глазах у всех.
А там — будь что будет.
Он считал недостойным дольше оставаться в таком месте и в таком положении.
Кир Анастас только смеялся.
В ту ночь в нижнем этаже возникла драка, по всему дому разносился крик, визг, грохот и женский плач. Исакович все это слышал. На следующее утро г-жа Гуммель рассказала, что у ее подружки из театра графа Дураццо начались нелады с кавалером, который пьянствует и поколачивает ее.
Услышав знакомую фамилию, Исакович насторожился.
Когда переводчик Копши впервые упомянул о графе Дураццо, Исакович пропустил эту фамилию мимо ушей. Но теперь, услыхав ее вторично, он все вспомнил и обомлел.
Фамилия знаменитого мецената графа Дураццо была в те времена хорошо известна в Вене. Исакович знал, что венка, с которой он жил до женитьбы, — актриса этого театра. И теперь при одной мысли о том, что он может сейчас в Вене встретить свою бывшую содержанку, мороз прошел у него по коже.
Видимо, это и стало той самой каплей, которая переполнила чашу его терпения. Он умолк и о театре с г-жой Гуммель больше не заговаривал.
Не расспрашивал он и о своей былой подружке.
Павел успокаивал себя тем, что Вена большой город — макрокосмос, как выражался Божич, — что та женщина неизвестно где живет и встретиться они никак не могут. Верно, та бедняжка, которую любовник поколотил прошлой ночью, ее не знает, хотя речь, конечно, идет о том же театре. Да еще неизвестно, жива ли его бывшая любовница и живет ли она теперь в Вене.
Однако она вдруг встала как живая в его памяти.
В конце войны «за австрийское наследство», после заключения мира в 1748 году в городке Экс, труппа артистов одного из венских театров случайно попала в Темишвар во время торжеств, устроенных австрийскими властями по случаю окончания войны.
Театр этот, подобно всем театрам того времени, не был театром в нынешнем понимании этого слова, а всего лишь бродячей труппой венецианских комедиантов, выступавших в трактирах вместе с несколькими хорошенькими венками. Первый, настоящий французский театр появился позднее, да и то лишь в самой Вене.
Выступала с ними в Темишваре и прехорошенькая блондинка, некая фрейлейн Бергхаммер, любовница одного кирасира, который привез ее из Вены, бросив там свою жену. Фрейлейн эта изображала на канате месяц и королеву ночи со звездой во лбу. Она была ловка, как бесенок, достаточно образованна, весела, да еще и с изюминкой. Настоящих пьес в то время не ставили, и представление обычно было импровизацией. Грету Бергхаммер очень ценили в труппе благодаря ее острому язычку: у нее на все сразу же был готовый ответ.
Закончив представление, она обычно играла на виолончели и, надо сказать, играла хорошо.
Наверно, из-за пышных округлых форм у нее не было детей: она то и дело переходила из рук в руки.
Будь у такой актрисы семья или муж-актер, она ничем бы не отличалась от всех прочих. Но у нее не было никого, и Грета почти каждую ночь ложилась спать с другим.
Эту молодую женщину привез из Темишвара в Варадин один из лучших наездников среди кирасир графа Сербеллони, маленький, черный, похожий на обезьяну, но весьма богатый капитан Падовани.
Вскоре он уступил свою любовницу Исаковичу. Как-то, столкнувшись в манеже с другим наездником, Падовани вместе с конем полетел через барьер и остался жив только благодаря Павлу, который в самую последнюю минуту вытащил его из-под лошади. Ушибленный и покалеченный, Падовани беспомощно лежал в постели и думал о том, как избавиться от любовницы, прежде чем приедет жена. Однако выбрасывать ее на улицу он не хотел. Уговаривая Павла взять ее к себе, он твердил, что, помимо всего прочего, фрейлейн Бергхаммер — милое, доброе и ласковое создание.
Неженатые сирмийские гусары часто брали на содержание, по турецкому обычаю, какую-нибудь привезенную из Турции валашку, в большинстве случаев рано созревшую девочку, которая целовала так щекотно, словно пятки чесала. И прятали ее у себя.
Исакович был человек тщеславный и потому охотно взял к себе венку.
В первые дни фрейлейн Бергхаммер удивленно мерила взглядом статного великана-славонца, точно всадник — рослого буланого коня, после того как ездил на низком вороном. Однако она быстро привязалась к Павлу, переехала к нему и из месяца в месяц откладывала свой отъезд в Вену. Таким образом эта пара прожила счастливо, без единой ссоры, два года, прожила в любви, которая если и не была настоящей любовью, то чем-то походила на нее. Никогда эта женщина не требовала у Исаковича денег. И довольствовалась тем, что он давал ей сам, хотя с трудом сводила концы с концами. Он обязался только содержать ее родителей. Единственный ее недостаток заключался в том, что она с утра до вечера, без умолку говорила о них, особенно о матери. Исакович так никогда с ними и не встретился, но хорошо знал доброго, старого Бергхаммера, содержателя гостиницы в небольшом австрийском городке на берегу Дуная, городке, который, по словам Греты, был очень красив, особенно весною, когда расцветали яблони, а еще краше — зимой, когда выпадал снег.
Хорошо он знал и ее мать, которой дочь неизменно посылала все свои сбережения. Знал, по ее рассказам, и мельника из соседнего городка, с которым она впервые согрешила.
Исаковичи вступили в армию в Белграде, которым в то время владели швабы, и поначалу не ощущали никакой ненависти к Австрии. Павлу болтовня любовницы казалась скучной, он засыпал под ее полные грусти рассказы о родине, но не возмущался. Из всей семьи невзлюбил ее с самого начала один только Юрат, да и то потому, что боялся, как бы она не родила. В компании она была особенно приятна. Однако майор Юрат Исакович твердил Павлу свое: «Знаю, что у вас было ночью. Нынче кабачок снять ей не сможешь. Да и у ее матери хороший аппетит!»
Фрейлейн Бергхаммер была счастлива, что ей не нужно ездить с труппой и что чуть ли не целые ночи она проводит со страстным, молодым и сильным мужчиной, который никогда и слова худого не скажет. Она научила Павла многому, в том числе и немецкому языку, который он до тех пор знал очень плохо. Ей пришлось обучать его и тому, как надо ласкать женщину, она просила его иногда позволять ей смотреть на него голого. Требовала, чтобы он глядел ей вслед, когда она уходит, потому что любила синеву его глаз. Она объяснила ему, что женщина иной раз жаждет любви не только ночью, но и днем.
Все это златокудрому красавцу с гладкой кожей было дотоле неведомо, прежде он вел себя с женщинами точно в конной атаке. И хотя за двадцать лет службы в австрийской армии Павел превратился в этакую нарядную куклу в стиле рококо (такую же, как все прочие иностранные офицеры-наемники того времени: венецианцы, ирландцы, якобиты, французы), он, как и другие его соотечественники, а равно и венгры, оставался и для Австрии, и для этакой сладострастной белотелой венки человеком с большими причудами — варваром.
Павел никогда не говорил ей о любви и о женитьбе. Ее ребенка он не признал бы своим. В присутствии людей он был с ней холоден, как с чужой.
И все же благодаря своему терпению и веселому нраву она сделала его наконец таким, каким хотела. И вот именно тогда он однажды утром вдруг объявил ей, что собирается жениться и что им следует расстаться.
