Олег видел лица константинопольцев, глаза их горели жаждой зрелища, но он не увидел в них той испепеляющей ненависти, которая могла бы вызвать фанатический приступ мгновенной мести к пришельцам. Он вспомнил, как много лет назад через Киев проходили молчаливой ордой мадьяры, и усмехнулся. До чего похоже! То он идет войной на кого-нибудь, то к нему приводит войной кто-то. «Боги! Неужели вы только для войн создали нас?» Он посмотрел на небо, и ему показалось, что он увидел там усмехающегося Перуна. «Нет-нет, грозный Перун! Я доволен всем, что выпало на мою долю! Слава тебе, могучий бог!..»
— Князь, посмотри на собор Святой Софии! Здесь был Аскольд! — сказал Стемир, указывая на мощное каменное здание, украшенное колоннами и красивыми железными дверьми.
— Некоторые утверждают, что купол этого храма был спущен с неба, — улыбнулся Стемир и предложил князю войти внутрь храма.
— У этого храма вид мощной крепости, — заметил Олег и тихо воскликнул: — О люди! Боимся себе подобных! — Он спешился с коня, вошел в открытые ворота храма, немного постоял в них, проникаясь древним духом, затем в окружении своих «Лучеперых» вошел в древнее святилище византийских христиан.
Когда он вышел из храма, то сказал только одно:
— Поразительно, как силен человек верою!
Объехав вокруг храма Святой Софии, он позволил себе еще раз полюбоваться им с южной стороны, а затем дал команду приблизиться к императорскому дворцу, краше которого он ничего не видел на всем свете.
Олег постоял немного возле подножия одной из колонн, подпирающих антаблемент[61] дворца, и, высоко задрав голову, полюбовался на его размах и мощь. «Люди, обитающие в этих огромных дворцах, так же великодушны и сильны духом, как пытаются доказать это великолепием своих жилищ! Или это их очередной обман?» Он в раздумье покачал головой и тяжело ступил на мраморное крыльцо императорского дворца.
Встретили русичей смуглолицые стражники, охраняющие покои императорского дворца, который украшали гермы[62] и гризайли[63] на стенах и пролетах высокой. из розового мрамора лестницы, ведущей в центральную императорскую залу, где должна была состояться церемония заключения мирного договора между победителями и побежденными. Но вот перед глазами русичей предстала великолепная зала, по боковым стенам которой выстроилась стража. В руках у каждого был золотой щит, на голове — золотой шлем с развевающимся красным султаном, у бедра — меч, а на плече — обоюдоострая секира; впереди них стояли знаменосцы с гордо поднятыми разноцветными знаменами.
«Да, я сохранил вам все это! Да не помянете меня лихом вы и ваши потомки, лживые греки!.. Ну-ну, кичитесь своим богатством и дальше! Главное для нас — торговый путь через Царьград! Остальное приложится, не обеднеет Киевская Русь!» — Олег спокойным взором окинул всю эту бьющую в глаза роскошь и с любопытством посмотрел направо, в южную часть залы, закрытую пурпурной завесой, окаймленной густой золотой кисеей. «Победителей не заставляют ждать! Опасно испытывать их терпение!» Но ожидание длилось недолго. Пурпурная завеса медленно раздвинулась, и их взорам предстало запоминающееся зрелище. На широком пурпурном, отделанном золотой затейливой каймой кресле, верх которого венчал золотой герб, восседали оба брата-императора, облаченные в темно-синие парчовые длинные одеяния, отороченные поверху горностаем. Подол и рукава были отделаны золотистой парчой и жемчугом, благодаря чему каждое движение рук этих царствующих особ сопровождалось дополнительным сиянием. На головах императоров сияли золотом, яхонтами и жемчугом императорские короны.
«Так вон каких золотых пташек склонили мы к мирному договору! — усмехнулся про себя Олег. — Что-то я не вижу их богатырских плеч, кои особенно высоко почитают любые воины! Уж больно изнежены их лица и руки! Да и вера их не тверда», — удивился Олег, заметив на южной стороне залы, к которой примыкал трон византийских императоров, картину, изображающую двух греческих богинь Победы, держащих в изящных руках лавровый венок.
Рядом с троном императоров теснились телохранители в белых туниках с золотыми ожерельями на шеях, а поодаль, в пышных одеяниях, сидели представители византийского синклита[64].
«Ну вот, оказывается, все в сборе! А я волновал себе душу!» — подумал Олег и занял отведенное ему место за большим столом из черного дерева.
Некоторое время в зале была тишина. Никто ничего не говорил, но шорох одежды высоких особ, усаживающихся за круглый черный стол переговоров, напоминал осенний шелест опавшей листвы. Олег не спеша положил свой меч на стол переговоров.
Император Лев встал и на славянском языке произнес короткую речь:
— Мы, императоры Византии, император Лев, император Александр и наследник Константин, совместно с главой византийской Христианской церкви патриархом Евфимием и синклитом обсудили условия мира, которые милостиво предложены были могучим князем Киевской Руси, великим Олегом, и его послами, и решили согласиться на оные.
Олег склонил голову, внимательно слушая медленно и важно произносящего каждое слово императора Льва, стараясь ничего не пропустить.
— Мы согласны, — продолжал далее император Лев, глядя уставшими карими глазами на могучего богатыря-русича, заставившего всего за неделю изменить мнение о себе не только членов синклита, но и обоих братьев-императоров, — чтобы из государственной казны были выданы великому князю Олегу по двенадцать гривен серебром на каждого человека, прибывшего с ним к нашей столице, и сверх того уклады на города: Киев, Чернигов, Переяславль, Полтеск или Полоцк, Ростов, Любеч и другие, где властвуют князья и воеводы Олеговы.
Олег молча кивал после каждого слова, срывающегося с уст старшего брата-императора, и ждал, что византийцы не выдержат и где-нибудь да схитрят.
А император Лев продолжал:
— Послы, которых отправит великий киевский князь Олег к нам в столицу, в град Константинополь, будут у нас довольствоваться из казны императорской!.. Русским гостям или торговым людям, которые приедут в Грецию, император будет давать на шесть месяцев хлеба, вина, мяса, рыбы и плодов: они будут иметь доступ в народные бани, получать на возвратный путь съестные припасы, якори, снасти и все необходимое.
Император говорил четко и спокойно, стараясь не возвеличивать победителей, но и не унижать себя.
— Русичи, которые прибудут в Константинополь не для торговли, не могут требовать месячного содержания! — продолжил далее император Лев, скользнув холодным взглядом по лицам русичей. — Да запретит великий киевский князь своим послам творить обиду жителям в греческих поселениях, — продолжил он свои условия, дабы не прослыть в глазах потомков уж совсем поверженным и униженным, и, набрав воздуха в легкие, провозгласил: — Жить русичи могут только у церкви, что стоит между городскими стенами и Босфором. Места там достаточно. Там рядом портик, да и гавань уютная прямо возле портика.
Олег кивал императору Льву, подтверждая свое согласие с условиями византийцев, и ждал продолжения.
— Русичи, прибывшие в Константинополь для торга, должны уведомлять о своем прибытии городские власти, которые выдадут месячное содержание киевским, черниговским, переяславским и другим гражданам Киевской Руси, посланным для торговли в нашу столицу. Но более пятидесяти торговцев из Киевской Руси Константинополь сразу принять и содержать не может, — уведомил напоследок император Лев и проверил себя, все ли сказал. Нет, оказывается, не все. — Русичи, прибывшие в Константинополь для торга, входить будут только в одни городские ворота и непременно в сопровождении императорской стражи. Торговать могут в Константинополе свободно, не платя никакой пошлины! — завершил с глубоким вздохом свою речь император Лев и вопросительно глянул на бородатого богатыря — князя русичей.
Олег тоже вздохнул. Да, учтены выгоды обеих сторон. Права соблюдены и победителей, и побежденных. Чего же еще надо?
— Я готов поклясться на Евангелии, что сей договор, заключенный ныне, пятого сентября девятьсот шестого года, будет исполняться императорами Византии вечно! — торжественно заверил всех присутствующих император Лев и посмотрел на патриарха Евфимия, облаченного в митру и белую праздничную одежду первосвященника. Рядом с патриархом стоял монах-схимник в черной кукуле и мантии, который, держа в руках священную книгу христиан, шагнул вместе с нею навстречу императору.
Царь Лев подождал, когда к нему поднесут Евангелие, и положил на него правую руку.
Клятва звучала немного скорбно, но в тоне, приемлемом для завершения церемониала, посвященного заключению мирного договора с одним из самых отчаянных захватчиков Византии.
