Когда Русин украдет что-либо у Христианина или Христианин у Русина и, пойманный на воровстве, захочет сопротивляться, то хозяин может убить вора и не бысть за то наказуем.
Когда ветром выкинет Греческую ладью на землю чуждую, где случимся мы, Русь, то будем охранять оную вместе с ее грузом, отправим в землю Греческую и проводим сквозь всякое страшное место до бесстрашного…». Олег читал без устали, бормоча про себя особо понравившиеся выражения, а иногда вытирал слезы, текущие помимо его воли. «Ах как жаль, что стал я так стар, что не мог сам… Надо бы отблагодарить моих верных «Лучеперых», да и христиан тоже. И Исидор, и Айлан знают, что делают! Помогли и слог, и суть определить. Гляди-ка, все изложили так, как я и требовал!» — бормотал про себя великий князь и гордо прочитал следующие строки:
«Ежели между купцами и другими людьми Русьскими в Греции будут виновные и ежели потребуют их в отечество для наказания, то Царь Христианский должен отправить сих преступников в Русь, хотя бы они и не хотели туда возвращаться!.. Да поступают тако и Русьские в отношении ко Грекам!
Для верного исполнения сих условий между нами, Русью и Греками, велели мы написать оные киноварью на двух хартиях. Царь Греческий скрепил их своею рукою, клялся Святым Крестом, нераздельною Животворящею Троицей единого Бога и дал хартию нашей Светлости; а мы, Послы Русьские, дали ему другую и клялися по закону своему, за себя и за всех Русьских, исполнять утвержденные главы мира и любви между нами, Русью, и Греками. Сентября во вторую неделю… девятьсот одиннадцатого года».
— Ты бы, великий князь, сначала на дары императора Льва посмотрел! Смотри, сколько золота, парчи и диковинных фруктов прислали тебе братья-императоры, чтобы ты поправлял здоровье свое! — проговорил Стемир, глядя на великого князя с сожалением: как быстро мы состарились, друже, говорил его взгляд, и Олег, поняв его, отмахнулся:
— А, это не мне! Это надо всем вам! За ваш тяжкий труд! За любовь ко мне! Низко кланяюсь вам за это! — И он поклонился в пояс своим «Лучеперым» друзьям, а затем проговорил извиняющимся тоном: — Правда, я должен и христолюбцев наших отблагодарить. Айлан, прошу тебя, подойди ко мне.
Айлан, как всегда стоявший в самом дальнем углу княжеской гридни, услышал приказ великого князя и вздрогнул: неужели князь снизошел до христиан? Он медленно, стараясь не показывать ни своей рыцарской выучки, ни торжества своего терпения, подошел к великому князю и, поклонившись ему, спокойно спросил:
— Князь изволит меня о чем-то спросить?
— Да, Айлан. Сначала скажи, что бы ты хотел получить за то, что написал договор с греками, — Олег с любопытством разглядывал зятя, облаченного в стихарь[66], подпоясанный широким поясом, и фелонь[67].
— Я хотел бы получить от тебя, великий князь, только одно — любовь и веру, — искренне ответил Айлан и понял, что совершил ошибку.
— Неужели тебе мало того, что я выделил твоей пастве весь западный угол Киева? Строй там чего хочешь! Учи своих прихожан чему хочешь! Разве я обидел хоть одного твоего христианина? — Олега обидел отказ зятя взять хоть немного золота.
— Хорошо, великий князь! Я возьму двадцать литр золота, чтобы украсить алтарь в своем храме, — спохватившись, проговорил Айлан, и все засмеялись.
— Ладно! Возьми сто литр золота и укрась алтарь и иконостас в своем храме Илии Пророка яко подобает! — раздобрился Олег, и Айлан велел Исидору подойти к княжескому столу и взять выделенную им долю.
— А что еще хочет от меня великий киевский князь? — спросил Айлан после того, как Исидор забрал золото и отошел в дальний угол гридни.
— Я хочу, чтобы ты поведал нам, как живут оба брата-императора в Византии, — строго спросил Олег, и Айлан понял, куда он целит.
— Они живут не по заповедям Христа, великий князь, — нехотя ответил Айлан.
— Расскажи, Айлан, — повелительным тоном потребовал Олег.
Все расселись вокруг огромного стола, на котором еще лежала груда дорогих подарков от византийских императоров, и приготовились слушать монаха.
— Оба брата-императора сейчас тяжело больны, — с трудом начал Айлан.
— Чем они хворы?
— Невоздержанием.
— Объясни толково, — снова потребовал Олег.
— Оба брата с ранней молодости вели распутный образ жизни, который всегда имеет плачевный результат — раннюю смерть. Никто не знает, сколько точно у них жен и наложниц… Оба брата ненавидят друг друга. У императора Льва есть сын, наследник Константин[68]. А у императора Александра детей нет. Но он питает страстную любовь к двум сановникам славянского происхождения и одного из них хочет сделать своим преемником, — тяжело проговорил Айлан.
— Но ведь есть наследник по крови — Константин! — возмутился Олег.
— Воспользовавшись тяжелой болезнью старшего брата, император Александр хотел сделать Константина евнухом своего гарема, — еле слышно продолжил Айлан и переждал бурю возмущенных восклицаний.
«Зачем ты это говоришь! — горел злостью взгляд Ингваря, устремленный на Айлана. — А ты, Олег, зачем заставил этого епископа рассказывать при всех эти подлые вести из жизни греков-императоров? Чтобы я отвесил тебе, великий князь Киевской Руси, низкий поклон за то, что ты позволил мне жить в тишине и полном покое?» — едва не закричал Ингварь, метнув взгляд на Олега, и понял, почему его великому дяде понадобилось потешать нынче всех тайнами из жизни византийского двора.
— Так спасли императора Константина от дядюшки? А, Айлан? — в установившейся тишине спросила Ольга, как всегда в последнее время сидевшая рядом с великим князем.
— Патриарх Евфимий молился Христу и днем, и ночью о спасении наследника и вымолил у Бога достойную жизнь для императора Константина, — тихо оповестил всех Айлан и тяжело вздохнул.
— Ну, я это к тому, что Христос твой еще не покарал царствующих во зле императоров, ну да Бог твой им судья; а я одного прошу, дорогой мой зятюшка, меня в свою веру больше не сватай! Я язычник, и хоть дюже бедовый по молодости бывал, но сравниваться с делами твоих христиан-правителей не собираюсь! Ибо мой верховный жрец больше мне пользы приносил, чем твои советы! — сердито сказал Олег.
Все громко и беззаботно посмеялись, а Олег, выждав тишину, вдруг объявил:
— Бастарн! Мне нынче… Рюрик приснился!
В гридне все замолчали, настороженно посматривая то на верховного жреца, то на великого князя, а тот вдруг, обращаясь к Ингварю, спросил:
— А тебе, сынок, отец не снится?
— Нет пока, — угрюмо ответил Ингварь и отвернулся от дяди.
— Ему все время снится почему-то наша плесковская смотровая вышка, — удивленно проговорилась Ольга.
— Ах да! Вальдс в Плескове построил высокую сторожевую вышку! Надо бы и в Киеве подрастить старожилку, а то маловата становится: город растет вширь, и не все теперь с нее видать! — подхватил Олег, но быстро оборвал себя. — Вот умру, тогда Ингварь для тебя, красавица, построит в Киеве самую высокую старожилку! — неожиданно сказал он мрачно и глянул племяннику в затылок.
— Готовься, Ингварь, к государевым делам присматривайся!.. Но прежде мы с тобой объедем всю нашу Русь, и ты полюбишь ее всем сердцем, как родину! Да будет тако, молчаливый племянничек? — с угрозой в голосе спросил Олег, и снова в гридне воцарилась напряженная тишина.
Все смотрели на Ингваря и ждали от него ответа.
Княжич нахмурил свое красивое женственное лицо и изучающе посмотрел на дядю. «Вот уж не знаю, вытерплю ли я тебя в такой долгой поездке! Никуда я не хочу с тобою ехать! Надоел ты мне со своими советами!..»
Ингварь с откровенной ненавистью смотрел на дядю и молчал с тем упорством, с каким дядя ожидал от него ответа.
— Все ясно, — глухо сказал Олег, так и не дождавшись ответа от племянника. — Ты никогда не хотел разделять со мной риска нашей жизни и набираться опыта в княжеских делах Не мне нужно твое желание объехать всю нашу Русь! — закипел Олег от негодования. — А тебе это необходимо! Силой повезу и в одной ладье с собою! И только тогда надену тебе на шею отцову цепь с соколом, когда увижу, что ты достоин ее носить! — гневно завершил он и троекратно заключил: — Да будет тако!
Оставив Киев на своих зятьев, Олег через неделю отправился в небольшой поход всего на трех ладьях, со своими преданными людьми вверх по Днепру, в город Любеч, чтобы показать Ингварю все тайные сторожевые вышки, поставленные им в тех ключевых местах, где пролегал путь из одного городища в другие. Так, высокая деревянная башня, скрытая ветвями березы, ясеня и тополя, стоявшая на подступах к Любечу на высоком правом берегу Днепра, следила сразу за водными и сухопутными дорогами, ведущими с запада к Чернигову, Новгород-Северскому, Турову и от Искоростеня на Киев.
