Он поднялся с места.
― Вы говорите о торговле. Но торговля ― игра, такая же, как часы в виде слона. Между мной и демуазель нет никаких долгов, точно так же, как нет обязательств между демуазель и Катериной или погибшим Феликсом, или Тильдой, второй ее дочерью.
― Так она ничем тебе не обязана? ― спросила женщина, и он улыбнулся, чтобы скрыть гнев… гадая, к чему ей понадобилось причинять ему боль.
Протянув ладони, Николас все с той же улыбкой сказал:
― Взгляните на меня.
― О, да, я смотрю на тебя, ― подтвердила Виоланта Наксосская.
* * *
В понедельник, пятнадцатого июня, укрепленный город и гавань Синопа сдались султану Мехмету, его главнокомандующему, великому визирю Махмуду и адмиралу Касим-паше. С великим визирем были Турсум-бек и Фома Касаболено, соответственно его турецкий и греческий секретари. Как и следовало ожидать, флот несколько дней оставался в гавани, пользуясь всеми благами, какие мог предоставить город, и готовя флот эмира к отправке в Стамбул под конвоем. Сам эмир покинул Синоп, дабы перебраться в свой новый дом в Филиппополисе, подаренный султаном в обмен на эмират Кастамону, близ коего располагались медные рудники. Брат эмира, все это время остававшийся верным советником султана, получил от того в награду лучшие земли эмира.
Все ожидали, что, завладев Омасрой и Синопом, султан успокоится на этот год и не пойдет дальше. Однако он поступил иначе. Флот оставался в гавани, но армия султана вышла из Синопа под проливным дождем и пешим ходом двинулась через горы на юго-восток. Их ближайшей целью был Койюрхисар, приграничная крепость Узум-Хасана, в двухдневном переходе к востоку от Сиваза. От Синопа до Сиваза было то ли двести, то ли триста миль, ― сплошные крутые подъемы и спуски. Вероятнее всего, достигнув Койюрхисара, войско султана должно было утомиться до такой степени, что у них едва ли хватило бы сил взять крепость.
После этого им следовало бы обосноваться там, передохнуть и как следует поразмыслить. Эрзерум лежал в двухстах милях, на укрепленных и защищенных землях Белой орды. Оттуда до Трапезунда оставалось еще две сотни миль, ― а была уже середина лета и шли проливные дожди. Греки, наблюдая за действиями султана, радовались, что тот, похоже, оказался в западне. Трапезунд, под защитой гор, чувствовал себя в безопасности и тратил всю свою энергию на подготовку величайшего из всех годовых праздников ― дня святого Евгения, покровителя города.
Уже вполне освоившись с придворными обычаями, Николас и Асторре постарались завершить все дела до праздника. Галера под покровом ночной тьмы ушла на запад, в Керасус, унося на борту Джона Легранта, а также, помимо прочих ценностей, целый сундук великолепных книг, из-за которых на несколько месяцев сорок монахов-переписчиков потеряли сон. Шотландец при прощании был не многословнее обычного. Тоби сомневался, что шкипер радовался перспективе несколько месяцев провести бок о бок с Юлиусом…
Хотя кто знает? Как бы то ни было, увидятся они с ним не раньше, чем галера вернется на будущий год. Разумеется, при условии, что она вообще сумеет покинуть Керасус и добраться до дома.
Если бы все было нормально, то именно Николас, а не стряпчий повел бы «Чиаретти» домой. Глядя на Николаса, лекарь гадал, что тот испытывает при мысли об отложенном возвращении на родину: ведь он не был во Фландрии уже целых два года. Два года без жены и даже без случайных подружек. Два года беспрестанного труда… А в перерывах между куплей и продажей ― бесцельное, томное существование в жаркой роскоши Азии, с ее плодами, цветами, ореховыми рощами и виноградниками, млеком и отравленным медом… А в это время в Брюгге жена его трудилась и старела, а в Шотландии подрастал ребенок, называвший Саймона де Сент-Пола Килмиррена своим отцом.
Хотя бы в одном, похоже, удалось навести порядок. Малышка Шаретти наконец прозрела и попросилась домой. Основная сложность была в том, чтобы переправить ее в Керасус, к Юлиусу, не дав мужу заподозрить неладное. Дориа пребывал в уверенности, что галера компании Шаретти застряла в Батуме, а их шелк лежит на складах в Цитадели. Стоит ему проведать о существовании склада в Керасусе, ― и он сможет сполна расплатиться с Николасом за все. А тем временем, хотя, судя по его поведению, узы брака не слишком связывали Пагано Дориа, он начал проявлять неожиданную заботу о безопасности девочки. Куда бы она ни отправилась ― даже во дворец ― ее повсюду сопровождали вооруженные слуги. А во дворец Катерина ходила довольно часто, наверное, желая поплакаться там в своих горестях. При этом к Николасу она так и не обратилась. Когда Тоби устроил ему допрос, тот стал оправдываться, что у обитателей дворца куда больше возможностей, и к тому же Дориа наверняка здорово очернил бывшего подмастерья в глазах Катерины.
― Если так, то ему известно куда больше, чем мне, ― ответил лекарь. ― А может, она по-прежнему сердится, что ты женился на ее матери?
― Возможно, ― кивнул Николас.
К ним подошел Годскалк.
― Ты говорил, что девочка не хочет уезжать прямо сейчас. Но почему? Может быть, она по-прежнему привязана к мужу и просто пытается вновь пробудить его интерес?
― Трудно сказать…
Годскалк уставился на фламандца во все глаза.
― Трудно сказать?
― Трудно? ― с тревогой переспросил Тоби. ― Тебе лучше бы выяснить это наверняка, прежде чем мы исполним ее просьбу. Потому что если на самом деле она надеется, что муж последует за ней, то мы сами приведем мессера Пагано Дориа в Керасус.
― Я думал об этом, ― подтвердил Николас. ― Но и отказать ей мы не можем. Вероятнее всего, он что-то задумал, и она хочет выяснить, что именно. И я тоже.
― Она готова шпионить для тебя? ― уточнил Тоби. ― А может, и для Дориа, как Параскевас? Думаю, хватит слушать, что твердит тебе фра Годскалк, твоя христианская совесть. Забирай девочку и отправляй ее в Керасус немедленно, хочет она того или нет. Что касается Дориа, то мое мнение тебе известно. Думаю, он ей нравился, когда был богат, а как только обанкротился ― вся любовь прошла. Убей ты его завтра ― и она не прольет ни слезинки.
― Может, оно и так, ― отозвался Николас. ― В одном ты прав наверняка: нам пора увезти ее отсюда. Весь вопрос в том, как отвлечь Дориа.
― Один отличный способ я тебе предложил, ― тут же подметил лекарь. ― Что это ты делаешь?
― Играю в мяч, ― ответил фламандец. И действительно, мяч лежал перед ним на траве, а в руке у него неведомо откуда отказалась длинная палка с утолщением на конце.
― И что это за игра? Мне кажется, они играют в это верхом на лошадях…
― Верно, ― подтвердил Николас. ― Во время празднеств состоится большой турнир. Меня тоже пригласили попробовать. Катерина и Дориа будут там.
Фламандец ударил палкой по мячу, и тот отлетел куда-то прочь, застряв среди ветвей дерева.
― И что дальше? ― поинтересовался Тоби.
― А ты как думаешь? Двадцать четвертое июня ― День Похищения. Но на этот раз игру выбираем мы, а не Пагано Дориа.
Если пасхальные празднества по традиции проводились на Мейдане, то для торжеств, посвященных святому Евгению, император выбирал иной стадион, и иную церковь для богослужения. Накануне, на вечерней молитве, придворные, как обычно, совершили ежегодное поклонение святому. Торговцы-католики со слугами и свитой заняли место в процессии, чтобы почтить императора, когда тот выезжал из дворца. На сей раз шествие пересекло восточное ущелье и двинулось на юг, вверх по склону, к монастырю и храму святого Евгения, построенному на том месте, где святой принял мученическую кончину. Еще дальше на восток лежал холм Митры, ― место бывшего языческого капища, отважно уничтоженного святым Евгением.
Три месяца назад, еще совсем недавно покинув деловитую Фландрию, роскошную Флоренцию, суматошный Стамбул, члены компании Шаретти наблюдали подобное же шествие, с благоговением созерцая неземной красоты лошадей в пышных попонах и их недвижных всадников, убранных в золото и драгоценности, словно иконы в окладе. Их поражали лица юношей, пажей, детей, солдат и священнослужителей, будоражили непривычные острые и пряные запахи. Теперь же все это сделалось знакомым и привычным, и в процессии, следовавшей за распятием митрополита и стягом с изображением святого Евгения, избранного защитника басилевса и народа Трапезунда, почти не осталось чужих лиц. На сей раз земной наместник Христа ехал в одиночестве; его белоснежное шелковое одеяние было расшито золотыми одноглавыми орлами; надменное лицо припудрено, а на голове красовалась императорская митра с завесой из драгоценных камней.
Тоби, наблюдая за процессией, вспоминал все сплетни и слухи, которыми щедро делились с ним пациенты в городе. Вон там, в диадеме и вуали, едет принцесса, всего на год старше, чем Катерина, которая, несмотря на заикание, с презрением отзывалась обо всех женихах, которые сватались к ней… С юными принцами лекарь также был знаком, ― все они сейчас были здесь, кроме Георгия, которому еще не исполнилось и года; для него в свое время Тоби изготовил снадобье от простуды, которое мало чем отличалось от верблюжьего, но оказалось столь же действенным. А вон там, незаметно подмигнув коллеге, прошествовал придворный лекарь, утомленный вечными заказами на афродизиаки, краску для глаз и мазь для губ, ― с ним Тоби поддерживал весьма оживленную переписку, обсуждая различные случаи из практики и медицинские советы, почерпнутые в книгах, доставленных Николасом… Именно этим Тоби и занимался все лето: он много читал. Кроме того, лечил детей и женщин, испытывал новые лекарства и слушал сплетни… Дальше тесными рядами шествовали священнослужители в высоких жестких шапках с покровами и епископы в белоснежных одеяниях с распятиями, ― с ними в последнее время немало общался отец Годскалк. Следом двигались католические священники с лицами, скрытыми под капюшонами, ― они служили в церквях при иноземных сообществах, как в самом городе, так и за его пределами. Впрочем, при необходимости, они с готовностью помогли бы и греческому лесорубу, обратившемуся за духовной помощью… Точно так же, как и православный поп при необходимости утешил бы скорбящего католика. Тоби много доводилось слышать, как и всем вокруг, об алчности восточных священников. В городе, возможно, это было правдой, но за его пределами имелось немало приличных людей, которые никогда и не слышали о вражде между Римской и Греческой церквями, о ледяном непонимании по вопросам ритуалов и обычаев, о спорах по поводу опресноков для причастия, о непреодолимом расколе в вопросе происхождения и формы Троицы. Троица!.. Умирающему ребенку все равно, ― хоть бы эта Троица состояла из воробьев!
