лавиной на крестоносных пленников и, верёвки набрасывая на шею, начала душить. Одним из первых пал комтур эльблонгский, тело которого вытащили прочь, сняли броню. За ним пошли другие. Из командующих не щадили никого. Ярость была невыразимая.
Король, не в состоянии предотвратить взрыва этой мести и не желая на неё смотреть, вошёл в свой шатёр.
Обильную добычу из лагеря маршала стягивали теперь отовсюду, бросая его в кучи перед королевским шатром.
Ночь прошла на подсчёте людских потерь и обдумывании эффективного противостояния ордену, в мстительном наступлении которого, как скоро весть о поражении дойдёт до Мальборка, не сомневались.
Стоять тут долго старый король не имел ни охоты, ни времени; доносили ему, что король чешский, Ян, с довольно значительной силой шёл на Познань. Не был он теперь таким страшным, потому что надеялся на поддержку крестоносцев, в которой ему должны были отказать.
Локоток хотел идти против него с юношеским нетерпением, уверенный в победе. Познань отдать ему не годилось.
На завтра, однако, уйти с поля боя под Пловцами было невозможно; король должен был свои полки стянуть заново, отослать добычу; спешил отправить послов к жене и сыну с радостной новостью о победе.
Утро проходило на этих приготовлениях.
Было уже около полудня, когда на тракте от Бреста Куявского показался маленький конный отряд, медленно направляющийся к шатру короля. Во главе его медленно ехал мужчина, согнутый возрастом, седой, с чётками в руке, в меховой шапке на голове и крестом на груди.
Начатая молитва застыла на его губах, а глаза были уставлены в грустный вид поля боя, на котором лежали обнажённые, синие, оборванные тела убитых.
Ночь, во время которой слуги не бездельничали, уже все эти трупы избавила от одежды, стаи воронов летали над ними, то опускаясь на поле, то поднимаясь и испуганно кружась…
От лесов сновали как бы тени, показывающиеся и исчезающие в долинах… собаки или волки?
Старец ехал, глядел, и слёзы стояли в его глазах. Не знал даже, когда конь его довёз до королевского шатра и остановился перед ними.
Этим старцем был Матиаш, епископ Куявский.
Локоток в своей серой опонче вышел ему навстречу. Поглядел на епископа, улыбаясь, но этого взгляда хватило, чтобы убедиться, что епископ прибыл сюда не от радости победы, но с болью над столькими людскими жизнями, которыми она была оплачена.
Король видел в этом триумф, духовный плакал над жертвами.
Матиаш склонил седеющую голову перед приветствующим его паном.
– Видите, – произнёс король, – Бог это устроил. Он мне дал победу над гордым врагом, пусть ему навеки будет хвала, что сжалился надо мной.
– Тот же Бог, – спокойно отозвался епископ, – привёл меня сюда, милостивый пане, чтобы я, слуга его, исполнил христианский долг, – врагам также, как и своим, надлежит погребение и молитва… Позволь мне, чтобы я мог похоронить эти тела и показать врагам, что мы – христиане и исполняем свои обязанности.
Король молча склонил голову.
– Понёс и я ощутимые потери, – проговорил он. – Погиб мой верный Жегота из Моравицы, нет Кристиана с Острова, Прандоты и Якоба из Шумска… защищали мои хоругви и положили головы.
Епископ с грустью поглядывал на обнажённые трупы убитых крестоносцев, на шеях которых были ещё заметны верёвки, которыми их придушили.
– Дал бы Бог, чтобы за это дорого и долго не заплатить! – сказал он. – Они могущественные, они сильные, мстительные и жестокие! Остался кто-нибудь живой из их вождей? – спросил он тихо.
Локоток с неприязнью вымолвил имя маршала.
– Одного его я мог спасти, – сказал он, – остальных убили те, которые на их зверские убийства смотрели.
Епископ, тут же слезши с коня, с кучкой своих людей и добавленной ему лагерной службой, пошёл, следя, чтобы все тела собрали и копали могилы.
Утром из лесов притянулся оставленный в них королевский обоз. С ним вместе прибыла жена воеводы, которая со страдающим сердцем пошла искать мужа.
Воевода со своими стоял в стороне. Весь люд его охотно мешался с королевским, он один остался в одиночестве. В его лице не столько было видно радости, как беспокойства.
Среди войска короля находилось немало землевладельцев, имения которых уничтожили крестоносцы. Вину этого опустошения приписывали воеводе. Также его и Наленчей, хоть теперь они присоединились к Локотку, не очень любезно приветствовали. Многие отворачивались с угрозами и грубой бранью. Наленчи рады не рады указывали на Винча.
Простили его было – но те, что пострадали, потерь своих простить не могли.
Винч также после первой встречи с королём, упрекаемый полусловами и взглядами, пошёл с горьким чувством схорониться в свой шатёр и сидел, страдая над тем, что прошлое не стиралось.
Тут застала его жена, словно не победителем вышел из сражения, но почти как побитый и униженный. В молчании он обнял её. Она читала по лицу мужа, что страдал.
– Не дано мне было умереть, – сказал он, – хоть желал смерти… Тяжкая будет жизнь моя…
– Всё простили, – прервала Халка, – король милостив.
Воевода показал за пределы шатра, на кучки, которые сновали.
– А кто у них память отнимет? – сказал он. – Эти мне не прощают… Король, – прибавил он после паузы, – идёт к Познани, отстать от него не могу, пойду и я. Но там попрошу, чтобы тяжесть с плеч моих снял. Не хочу командовать – хочу покоя… Сядем на деревне.
Халка старалась его утешить, но его лицо было занавешено тучами. Он сам себе простить не мог.
Флориан Шарый, старанием Хебды положенный в его шатре, перевязанный каноником Вацлавом, в страшной горячке бредил о поле боя.
Помня опеку, какую он имел над ней, Халка тут же пошла его искать, проведав о жестоких ранах, какие ему нанесли.
Ксендз Вацлав поведал о нём, что может вылечиться от них, но требовалось много времени и стараний, прежде чем жизнь можно считать спасённой. Сам король, помня слова, которые услышал на поле боя от храброго рыцаря, поручил опекать его.
Прямо из-под Пловцев, Локоток, не теряя времени, вместе с воеводой должен был идти в Познань, дабы опередить чехов.
Епископ Матиаш, сострадательный к умершим, к раненым также имел отцовское сердце; Флориану и другим, тяжело покалеченным, раны которых нуждались в покое и беспечном духе, пожертвовал схоронение в своей усадьбе в Бресте Куявском. Сюда легко их даже было перенести на носилках.
Воеводина, которая должна была ждать с возвращением домой, пока закончится война в Познаньском, была вынуждена по воле мужа схорониться в Бресте.
Таким образом, Шарый, который раньше опекал её, теперь приобрёл в ней заботливую опекуншу.
Брест и Радзеёв наполнились ранеными, численность которых была значительной.
