Твоя вина!
И палка опускалась на плечи.
Ни звука.
Мужчина молчал, только плечи вздрагивали всякий раз, как палка опускалась на них.
Елень, замерев от ужаса, едва дышала. Пальцы разжались, и покрывало соскользнуло на землю. Женщина шагнула и вновь замерла, вдруг осознав, если она сейчас выйдет к этим людям и бросится им в ноги, чтоб отвести наказание от капитана, Соджун встанет на ее защиту. Он не допустит, чтоб ее опять избили в этом доме, и тогда… и тогда может пролиться кровь. И тогда… тогда…
Горячие слезы, обжигая, скользнули по замерзшим щекам. Женщина не отводила глаз со спины Соджуна, а тот молчал. Он сидел и смиренно принимал свое наказание за любовь к ней, и Елень всякий раз, когда палка опускалась на его плечи, вздрагивала всем телом. Анпё тоже узнал господина, уже, было, шагнул, но женщина его остановила, отдала чан с рыбой, а руки дрожали.
— Ступай и… и не говори господину, что я… что я видела. Отдашь на кухне и возвращайся домой, — наставляла она слугу.
Мужчина перенял чан, Елень наклонилась, подобрала покрывало и, замотавшись в него, быстро ушла.
Она шла домой, а сердце горело! Так горело, что дышать было трудно.
«Если бы капитан не спас нас, то жил бы как все. Его бы не ругали, не попрекали. Он бы не ушел из родительского дома. Он не стал бы преступником в глазах целого мира. И сейчас… сейчас он не терпел бы такого унижения!»— обжигало сознание.
Из-за слез она почти не видела дороги. Шла, не разбирая пути, пока не столкнулась с кем-то. Быстро поклонилась, вытерла слезы и поспешила домой.
Сонъи хотела что-то сказать, но встретилась с матерью глазами, и промолчала.
— Ужинайте без меня, — проговорила Елень и собралась уходить.
— Матушка, — в спину ей сказала Сонъи, — а господин капитан и Чжонку?
— Они будут поздно, если вообще придут сегодня, — и с этими словами мать зашла в гончарную мастерскую.
Она стояла посреди мастерской, от бессилия сжимая кулаки.
«Если бы он… если бы он…»,— не отпускала сознание одна единственная мысль.
Елень закрыла глаза, и вновь увидела перед собой беззащитную спину капитана. Она вновь слышала удары палки. Она вновь слышала слова, которые выливала на голову Соджуна тетка.
«А ему-то каково? Как он все это терпит? Зачем?»
На душе так тяжело уже давно не было. И тут ее осенило:
«Если я уйду… Если мы уйдем, то все изменится»,— и воодушевленная этой мыслью она направилась к себе в комнату.
Расстелила на полу покрывало и стала складывать на него одежду. Она металась по комнате, лихорадочно соображая, что взять, а что оставить. Освободила огромный сундук, вытащив рулоны шелка и хлопка. Все это ей не пригодится. Она составила шкатулки в сундук, потом вытащила их, решив, что и они не нужны. Присела к книгам, стала перебирать их и вдруг огляделась. В комнате царил хаос, как если бы сюда залезли воры. Женщина поднялась и осмотрелась. Кроме меча на подставке да лука, висящего на стене, здесь ей ничего не принадлежало. Все, что на ней надето, включая белье, купил капитан. Конечно, она тоже вкладывала деньги, которые они забрали из поместья семьи Пак, но все здесь, не только в этой комнате, но и во всем поместье было отремонтировано руками Соджуна. Сам оклеивал окна этой комнаты, Елень тогда и ходила-то с трудом. Сам таскал мебель, сам все обустроил. Для нее. Чтобы ей было хорошо. И в бессилии женщина опустилась на пол.
Соджун и Чжонку наконец-то возвращались домой, где не были со смерти старого политика. Шли пешком, ведя коней в поводу. Чжонку поддерживал отца и едва не плакал. Эта вредная тетка! Каждый день она ругала отца, и обвиняла его в смерти своего брата. Каждый день источала яд, а отец терпел. Он просто стоял и молчал, будто ему отрезали язык. За все время, пока готовились к похоронам, он произнес лишь одну фразу:
— Я ни о чем не жалею!
О! Что тут началось! Как они все, эти приехавшие родственники, загалдели разом! Как кричали и проклинали его! Да они даже решили сжечь дом, в котором проживал извергнувшийся из рода! Вот только отец… Он промолчал, но его взгляд в тот момент заставил всех закрыть рты. Даже сам Чжонку опешил, потому что в глазах отца была написана смерть. А сегодня…
Капитан, споткнувшись, охнул. Чжонку подхватил его, Соджун скривился от боли.
«Ребра вроде целы»,— мелькнула мысль.
— Может, за доктором Хваном сбегать? — спросил участливо ребенок.
— Идем домой, — проворчал отец и улыбнулся.
К ним вышел Анпё, вздыхал и молчал, что не походило на него. Капитан насторожился.
— Что случилось? — спросил он.
— Госпожа… госпожа взяла два кувшина вина и ушла к себе.
Соджун растерялся.
— Что?
— Госпожа… она видела… видела, как вас… она видела.
Чжонку охнул, а его отец побледнел.
«Если видела, значит и слышала»,— с горечью подумал капитан.
— И когда она… сколько времени прошло?
Анпё задумался, глянул на небо.
— Только темнеть начинало.
«Значит, часа два прошло»,— решил Соджун.
Он глянул на сына, похлопал его по плечу и направился на женскую сторону. Разулся на пороге, подошел к двери в комнату госпожи и замер, прислушиваясь. Из-за двери доносился не то бессвязный лепет, не то мычание, не то пение. Капитан толкнул дверь и вошел.
В комнате царил погром, и, хоть свеча находилась рядом с Елень, Соджун не мог не рассмотреть обстановки. Какие-то связанные кули были брошены у порога, выпотрошенный сундук стоял, разинув пасть. Книги громоздились стопками то здесь, то там. А на разостланной постели перед двумя кувшинами вина, чуть покачиваясь, сидела Елень. Она подпирала кулаком тяжелую, клонившуюся вниз голову и не сразу заметила мужчину, а когда заметила, отвернулась. Он подошел к ней, опустился рядом, еще раз обвел взглядом комнату, а потом посмотрел на любимую.
Он сразу все понял. Эта непреклонная женщина плакала. Плакала из-за него. Потому что чувствовала себя виноватой, потому что больше ничего сделать не могла. А когда женщине ничего не остается, кроме
