Историк наш, как истиный патриот, посчитал, что должна была наступить наконец некая дата коренного просветления. Ибо не может такой умный, сметливый, изобретательный, смелый, родной наш русский народ вечно пребывать в доисторическом дуроломстве! Сначала Историк зацепился за смерть Ивана III: с окончанием татарского ига он ожидал перемен. Не дождался.
Теперь он будто-бы учуял некий западный wind of change, но я заподозрил Историка в «обратной тяге». Его учили, и он верил, что эпоха Петра Алексеича Романова — это и есть наш национальный взлет. Вот он и стал задним числом выискивать в предшествующих Петру годах соответствующие весенние настроения. Вот он и провел анализ состояния Руси у гроба Тишайшего. Анализ вышел на полтора тома. Но если отбросить пустопорожние дипломатические экивоки, то в результате этого анализа выпадал обычный сухой осадок: без взятки русский чиновник готов дать себя распять, а дело не сделает. Поэтому торговле и вольному бизнесу у нас быть нельзя. Так что, рановато нам в 1676 году браться за перестройку. А надо нам крепко выпить и с достойной, 40-градусной слезой идти хоронить дорогого Алексея Михайловича.
Но вот торжества позади, давайте считать остатки мелочи.
Итак, от первого брака царя Алексея остались: наследник Федор, царевич Иоанн, царевны Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина и Марья. От второго брака успели появиться мальчик Петя и девочки — Наташа и Феодора. В последний путь царя проводили три сестры — Ирина, Анна и Татьяна Михайловны. У гроба беспокоились также многочисленные потребители от первого брака, Милославские и Нарышкины — от второго. И к каждому безутешному родственнику покойного царя от всей души прислонялось немалое количество придворных чинов. Две партии люто ненавидели друг друга. На этом кадровом поле предстояло разыграть следующую партию нашего турнира.
Наследник Федор при воцарении в 14 лет свободно владел польским, умел делать с него стихотворные переводы, знал латынь, но страдал жесточайшей цингой. Его организму не хватало каких-то витаминов, и он гнил потихоньку с детских лет.
Второй сын Иван в полной мере повторял царя Федора Иоанновича. Он был слаб телом, скорбен духом и уже слеп от болезни. Шесть выживших сестер были так себе, зато одна — Софья Алексеевна — была что надо: «Великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполненая дева». Боюсь только, что этот стих написан Васькой Голициным в постели «мужеской девы» во времена ее регентства.
Ну, и не забыли мы, конечно, маленького царевича Петю, в котором Историк как-то сразу стал угадывать «богатыря физически и духовно».
По смерти царя Алексея большой боярин Артемон Матвеев собрался провозгласить царем Петра. Он приводил очевидный аргумент: царевичи Федор и Иоанн — не жильцы и не правители. Но семейство Милославских подняло вой, бояре вынесли Федора из спальни на подушках, — сам он ходить уже не мог, — и водрузили стонущего принца на престол. Матвеев и царица Наталья Кирилловна подверглись опале и ссылке, причем Матвееву кроме обычного казнокрадства пришили еще колдовство — чтение черной книги и общение с духами. Горбун Захарка, избитый во время шутовского представления, отлёживался у врача Спафария за печкой и сквозь сон слышал чтение черной книги Спафарием и Матвеевым. На колдовскую декламацию будто бы явились тёмные тани и завизжали, что «есть у вас в комнате третий человек». Теперь Захарка всё это донёс, и Матвеев оказался в Пустозёрске.
Милославские и Хитрово расправились с партией Нарышкиных и собрались спокойно править. Нужно было закрепить престолонаследие, потому что за больным Федором мог последовать только умалишенный Иоанн. На этом правление Милославских легко пресекалось. Стали они сватать царя и хотеть наследника престола. Но царь решил эту проблему сам и вопреки партийной воле.
Однажды, с трудом переступая распухшими ногами в крестном ходе, Федор приметил в толпе симпатичную девицу. Это была Агафья Семеновна Грушецкая, племянница думного дьяка. Немедленно последовал приказ никому Агафью не отдавать. После коротких придворных интриг, в июле 1680 года состоялась свадьба. Дворянин Языков — «глубокий московских площадных и дворцовых обхождений проникатель», торопивший свадьбу и оклеветанный Милославскими, пошел на взлет, а Милославские — соответственно — получили указание не являться ко двору. Языков, его друг Лихачев и молодой боярин Василий Васильевич Голицын составили ближний круг больного царя. Это правительство занялось тяжбами с польским двором, разборками с бывшим гетманом Дорошенко и войной с Турцией.
Несколько лет назад Дорошенко, косившего в сторону Турции, вроде бы успокоили, забрали у него булаву и прочие знаки отличия. Но турецкий султан провозгласил новым гетманом своего пленника Юрия Хмельницкого. Хмельницкий, крымский хан и турецкий командующий Ибрагим-бей осадили гетманскую столицу Чигирин. На помощь осажденным явились промосковский гетман Самойлович и князь Ромодановский. Они ударили в тыл туркам и нанесли им страшное поражение. Одних только янычар — султанских гвардейцев — похоронили четыре тысячи.
Через год 11 августа 1678 года новая турецкая осада имела успех, Чигирин был сожжен отступающими казаками, столица Богдана Хмельницкого была уничтожена его младшим сыном.
Дипломаты кое-как утихомирили султана уступкой юго-западной части Украины, но все остальные окраины начали потихоньку дымиться. Волновались башкиры, самоеды не хотели платить ясака, киргизы грабили пограничные поселения, якуты и тунгусы увиливали от налогов, русские тоже бунтовали против местных начальников. Царствование Федора было, впрочем, достаточно гуманным. Отменили отсечение членов у преступников, женщин за убийство грубых мужей стали миловать при согласии на пожизненное пострижение в монастырь. Запрещено было допрашивать священников о грехах раскаивающихся прихожан — это уж и вовсе придумали в духе Хельсинки!
Молодой царь торопился, жить ему оставалось немного. Правительство подготавливало финансовую реформу. Федор созвал думу и уничтожил местничество на государственной службе, — объемистые разрядные книги, за которые Писец отдал жизнь, Историк отдал бы душу, а я — новогоднюю премию, — запылали прямо в дворцовых сенях. Царь собирался провести также реформу армии. То есть, эволюция была налицо, а революции можно было бы избежать, дай бог нашему Федору здоровья. Историк прямо умилялся перечисляя проекты молодых реформаторов: введение гражданских чинов, основание высшего училища, сиречь академии! Уже были назначены 8 монастырей для обеспечения семи факультетов гуманитарного и одного естественного профиля, уже разрабатывался их внутренний распорядок, уже договорились, что можно преподавать всё, что не запрещено, и сжигать живьем преподавателей и их учеников, коль скоро в таком ученом месте заведутся ереси и чернокнижные факультативы. Все государственные запасы книг передавались в единую академическую библиотеку, запрещалось держать домашних учителей иностранного языка — желающие должны были в академии учиться единообразному произношению. И бюджетная строка под это славное дело уже была готова. Вот вам и университет, без Петра, без графа Шувалова, без немцев и французов, при обычном русском мальчишке Я недоумевал, но Историк вычислил подвох — это церковь наша подбивала базис под мечту об инквизиции. Появлялся инструмент для разбирательства: чуть что не так, и пожалуйста, — «виновен в неправославии». На костер!
А надо сказать, наш русский костер решительно отличается от европейского, пионерского костра с центральным столбом, к которому наглядно привязывается еретик. Наш костер более вместителен, интимен, органичен. Называется он «сруб». И строится в виде избушки без курьих ножек и крыши. Происходит сруб не от изобретательности инквизиторов, а от оплошностей русского быта. Святая Ольга, как мы помним, первой использовала загоревшуюся баньку для наказания нахальных древлян.
На полезной площади внутри сруба могут — в зависимости от задачи — уютно разместиться и один почетный саламандр, и целая стая поджариваемых рядовых ящериц. Есть у сруба еще одно достоинство: казнимые привязываются к его внутренним стенам и образуют некий кружок последнего общения. Проклятого раскольника протопопа Аввакума Петрова сжигали с двумя его товарищами, правда беседовать с ними он не мог, потому что у них были отрезаны языки, а сам Аввакум возносил к небу отборный мат, адресованный царю Алексею Михайловичу, уже покойному. Никон при этом почему-то был забыт. В смысле интимности старорусский огненный сруб похож на современную индийскую виселицу: во время казни приговоренный корчится внутри и не смущает нежную публику непристойными телодвижениями:
Но всем этим прогрессивным, пожароопасным и прочим академическим проектам не суждено было осуществиться. Время опять изменилось.
