Этот языческий храм был одновременно и военной, и княжеской сокровищницей. И днем, и ночью здесь стояла стража.
От священной рощи было одинаково близко и к городу, и к княжескому двору. Княжеский замок представлял собой большое здание, построенное на каменном фундаменте из бревен, покрытых тонкой резьбою и окрашенных в яркие краски. Кое-где в виде украшения чудовищная голова какого-нибудь зверя возвышалась на углах дома и на его фронтоне.
В передней части дома были устроены большие для важных заседаний залы, где вся утварь состояла из скамеек, столов и княжеского трона, покрытого красным сукном.
Наряду с простотой здесь замечалась необыкновенная роскошь, составлявшая с ней странную противоположность. В горницах, где собирались по праздникам, стояла серебряная и даже золотая посуда, украшенная еле отшлифованными драгоценными камнями.
А в сокровищнице, где хранилась вся военная добыча, лежали сваленными в кучу золото, драгоценные камни, оружие всякого рода, отнятое отчасти во время войн с немцами, частью у разных народов востока и запада. Здесь можно было найти старинное и римское оружие, и восточное вооружение, принесенное из Азии: мастерски вышитые блестящей чешуей кафтаны, куски железной и медной брони, лук, из которого стреляли народы, жившие около Черного моря, нормандские топоры, секиры из стран вдоль Рейна, мечи из таких краев, о которых здесь ничего не знали, изделия севера и юга, итальянские и скифские и разных других стран, купленные и награбленные во время войн.
Свита у князя была очень большая. Так как она составляла часть его войска, то Мешко выбирал лучших воинов, которые все время должны были находиться при нем, остальная же часть войска была размещена в городах и селениях со своими начальниками-старшинами и жупанами, всегда готовыми следовать за князем.
Число этих легионов с каждым годом увеличивалось, но и боязнь нашествия немцев, живущих по берегам Одры и Лабы, тоже усиливалась. На границе все время шли сражения с маркграфами, вторгавшимися внутрь страны.
Сербы, жившие по реке Лабе, все слабее защищались против немцев, а многие народности, истощенные борьбою, перешли к неприятелю и вместе с ними предпринимали набеги на своих же; вскоре немцы со своими союзниками чехами начали угрожать Мешку и его стране.
Мешко понял, что пришло время стать на защиту родственных народов, или же подпасть под владычество немцев.
Устраивали собрания, на которых уже не говорилось о старой свободе, а о том, как бы себя защитить от немецкого ига, и никто теперь не восставал против княжеской власти.
Славяне между собою не ладили; то они шли к немцам с данью, то восставали против них и отчаянно защищались; одни переходили к немцам и принимали крещение, а другая часть их соединялась между собою для защиты. Все время у них были внутренние беспорядки. Каждое племя боролось в отдельности, как умело, вместо того чтобы соединиться против общего врага. Когда наконец чехи и моравы образовали одно государство и хитростью начали бороться с врагом, тогда Мешко собрал полян и другие разъединенные племена.
Очагом всех приготовлений к борьбе была Познань, и все младшие князья должны были исполнять приказания Мешка.
В самом городе и за крепостным валом, на гумнах и в хатах, и в дворах, расположенных на реке Варте, на правом берегу ее, жили княжеские солдаты-сотники и тысячники, в самом же замке жили те, которые знали какие-либо ремесла или исполнявшие должность охотников, затем сторожа, батраки и невольники.
Город был большой, но имел вид невзрачный, из-за потемневших старых деревянных домов. Население, которое насчитывалось здесь тысячами, вполне подчинялось князю. Сюда съезжались с востока и запада самые богатые купцы с товарами.
Военные старшины жили в лесах, дворах и маленьких городках по берегам рек и озер.
Свита князя была большая и пышная. Князь выбирал самую блестящую молодежь, которая жила при нем в замке.
В отдаленной и уединенной части дома находились покои его жен и женской прислуги.
Образ жизни в замке был не как обыкновенно принято при дворах, а скорее на военный лад, так как все должно было быть готово на случай тревоги.
Иногда делали набеги на Поморье, куда их звал какой-нибудь маленький князь, обещая вести туда, где побольше можно награбить, а иногда нападали на немцев, пользуясь их случайной беспечностью. В этих набегах принимал участие почти весь город.
Набеги делались очень часто и отчасти из-за добычи, но главным образом для того, чтобы держать врага в страхе. Возвращались они то с радостью, с песнями, большой добычей и взятыми в плен невольниками, а то бывало и так, что подобные набеги кончались очень плачевно для них самих, и тогда они старались вернуться в город ночью.
Но в правление князя Мешка поляне почти всегда бывали победителями, так как князь был не только храбрым, но и умным правителем, он не торопился предпринимать походы, прежде чем не взвесит всех обстоятельств.
После охоты Власт со свитою приехал в княжеский замок. Здесь со всех сторон сбежалась толпа придворных слуг, делая догадки, кто он и зачем сюда приехал.
Власт не походил на воина и тем более на знатного вельможу, так как он был одет бедно и смотрел на людей с боязнью.
Стогнев, заметив любопытство товарищей, сказал им, что гость — сын Любоня, вельможи из Красногоры, что он недавно вернулся из немецкого плена и своим знанием немецкого двора и обычаев мог быть полезным князю.
Власт между тем не знал, что с собою делать, так как князь, отправившись на половину своих жен, оставил его на попечение Стогнева, а тот в свою очередь должен был куда-то уйти… Власт наконец сел на скамью под столбами и задумался.
Все разошлись, только несколько собак остались с ним, как бы не доверяя незнакомцу и посматривая все время на него, ворчали. Вдруг со стороны земляного вала стал приближаться к юноше какой-то человек и, остановившись перед Властом, бгзцеремонно стал всматриваться в него.
Власт в свою очередь смотрел на него с любопытством, так как подошедший к нему человек был какой-то странный, и никак нельзя было отгадать, что он имел общего с княжескими людьми.
Наружность его была отталкивающая: при коренастом росте, коротких кривых ногах поверх корпуса торчала громадная голова, покрытая курчавыми волосами. Вместо зубов виднелись желтые клыки, и на всем его лице застыла какая-то страшная гримаса. Большие руки, крепкие, толстые, с длинными острыми ногтями пальцы, короткая жилистая шея, узкий лоб и маленькие блестящие глазки, как у кота, дополняли безобразие его фигуры. Одет он был в старую сермягу и холщовые порты, на ногах у него были рваные сапоги.
Казалось, что он исполнял в замке роль ручного волка или медведя.
Когда собаки, лежавшие возле Власта, завидели его, то вскочили со своих мест и, поджав хвосты, отошли от него подальше.
Этот дикарь, так как он производил именно такое впечатление, подошел вплотную к Власту и начал нахально осматривать его со всех сторон.
— Ты кто такой? — проворчал он наконец. — Ты чей будешь?…
Власт медленно и спокойно спросил его в свою очередь:
— А ты кто?
— Я?… Разве не видишь, что я смотрю за собаками, за навозом, за виселицей… Зовут меня Псяюхой… А ты?
— Не все ли тебе равно, кто я?… Оставь меня в покое, — ответил Власт. — Какое тебе до меня дело?
— Э, кто знает? Ты откуда?
— Из Красногоры, — ответил Власт.
— Слыхал про такое место, — сказал Псяюха. — Ты, значит, слуга Любоня?
— Не слуга, а его сын, — поправил Власт.
— Ого-го! — захохотал урод и, насмешливо поклонившись, прибавил: — Жаль только, что у Любоня нет сына.
— Не было, а теперь есть, — ответил кротко юноша.
Власт надеялся, что Псяюха, удовлетворив свое любопытство, отойдет от него прочь, но Псяюха не уходил и еще пристальнее стал смотреть на него.
— Чахлый какой, — опять начал про себя ворчать Псяюха, — бледный, несчастный… На что он здесь пригодится? Куры заклюют его… а хлеб-то будет жрать наравне с другими.
Власт посмотрел на него, но холоп не трогался с места.
— И какая польза от него?… На что его сюда привели?… Мне в помощники, что ли? Да я его не приму… Эй, — проговорил он, громко хохоча, — милостивейший вельможа… зачем это вы сюда пожаловали?
— С князем приехал сюда, — ответил Власт.
Услыхав это, мужик ушел, но спустя некоторое время опять вернулся и, по-прежнему, уставившись на Власта, стал смотреть на него в упор.
— Это ты был двенадцать лет в немецкой неволе? — вдруг спросил он. — И, верно, исповедуешь новую веру, — прибавил он. — С твоей новой верою тебя здесь повесят!
Власт слушал молча.
Псяюха, сделав страшную гримасу, начал грозить ему кулаками и, скрежеща зубами, повторял:
