Власт обнял его.
— Если Гожа любит тебя, а отец согласен, так разве я буду вам мешать! Поверь мне, брат мой, что я ничего и ни у кого не хочу и не желаю отнимать, а, наоборот, я охотно отрекусь от всего, что мне следует. Я даже не сумел бы всем этим владеть. К тому же я слаб и не воин…
Говоря это, он грустно опустил голову… Ярмежу стало жаль его, и он пожал руку Власта.
— Я ведь тоже не думаю отнимать у вас наследства и не только не мог бы этого сделать, но и не желал бы. Помогите мне только взять в жены Гожу, и будемте друзьями. Побратаемся и будем, как принято по старому обычаю, служить друг другу.
— Ах, друг мой, поверь и без клятвы, что я был тебе братом и буду.
— А я вам дам первое доказательство, что я искренно отношусь к вам… Вас бабушка, отец и окружающие подозревают в том, что вы христианин, — сказал Ярмеж.
— А если это так? — вздыхая, тихо спросил Власт.
— Ой, чур, чур меня и вас!.. Не рассказывайте этого, не сознавайтесь и не думайте об этом!.. Вы не знаете старой Доброгневы: она отравила бы вас, хоть вы и внук ей. И отца не знаете, он проклял бы вас, как врага!
Говорил он это дрожащим голосом, но испугавшись, что услышат, продолжал уже шепотом:
— Молчите, Власт, и об этом никому ни полслова, этого быть не должно и не может… Любонь никогда этого не позволит… Но вас подозревают… может быть, я в этом и сам виноват… я, право, не знаю! Меня спрашивали, а я — каюсь в этом — рассказал, что вы совершаете по утрам и вечерам какие-то странные обряды… Может быть, я не должен был говорить об этом?
Власт молчал.
— А если вас научили у немцев ненужным вещам, то теперь, вернувшись домой, надо об этом забыть и вернуться к старым богам. Да вас и заставят… Сегодня я слышал, что старик уговаривался со Сломкой женить вас на Младе.
Власт закрыл глаза руками и простонал:
— Не говори мне об этом.
— Ничего это не поможет, — ответил Ярмеж. — Млада, прекрасная, как богиня цветов, видел я ее раз в лесу, с матерью гуляла… Стройная, красивая, веселая, с голубыми глазами, с золотистыми длинными косами… Она вас, а вы ее полюбите…
— Брат мой, — грустно проговорил Власт, — все это вы говорите по своей доброте. И я вам скажу всю правду. Да, я христианин и никогда не отрекусь от моей веры, даже если бы пришлось умереть!
Наступило долгое молчание. Ярмеж смотрел на юношу с удивлением и только качал головою.
— А ведь придется вам повиноваться отцу.
— Да, но на небесах у меня Отец, которому я должен повиноваться с еще большим послушанием.
Это совсем уже было непонятно для Ярмежа, но спросить его он не посмел, пожал только руку Власта, исподволь приходившего в себя после волнения.
— Будь покоен, — обратился он к Ярмежу. — Бог о нас заботится и творит чудеса, и надо верить в Его силу. Если мой мирской отец велит мне забыть небесного Отца, тогда уйду отсюда… ты останешься здесь один и заменишь ему родного сына, и будешь ему утешением.
— Как? Ты все бы бросил? И отца, и сестру, и дом, и все богатства? Для…
— Да, — ответил Власт. — Не спрашивай, почему и для кого. Сегодня я тебе больше сказать не могу… но клянусь, все брошу, чтобы спасти гораздо больше!
Ярмеж стоял перед Властом, задумавшись, и не знал, наяву или во сне он все это слышит и видит, так как на лице Власта вместо грусти и тревоги отражались какая-то радость и торжество.
Затем Власт подошел к Ярмежу и почти весело обнял его и, не скрываясь больше, стал на колени, чтобы помолиться.
И молитва Власта показалась молодому язычнику странным явлением, так как во время языческих обрядов он видел только исступление, но никогда не думал, что можно молиться так тихо и со слезами на глазах, как бы разговаривая с кем-то невидимым, с каким-то духом. Он понял, что это была как бы беседа с кем-то непонятным, неуловимым для обыкновенного смертного и что в этом слабом на вид юноше была какая-то великая сила, которая придавала ему столько удивительного мужества. Все, что ему рассказывал Власт и что он теперь видел, заставляло его задумываться и наполняло его сердце тревогой.
Ярмеж, задумавшись, смотрел на Власта и почувствовал, как какая-то дрожь пробежала по его телу.
У молящегося удивительно менялось лицо, глаза испускали лучи, и он делался в такие моменты прекрасным. И Ярмежу. даже показалось, что он видит какое-то сияние кругом головы юноши.
Тихонько, на цыпочках удалился Ярмеж с гумна и, остановившись на пороге, он стал наблюдать за Властом. Ему было и жаль его, и в то же время он со жгучим любопытством хотел узнать, какая вера дает этому слабому юноше столько мужества, силы воли и столько презрения к земным благам.
Долго стоял он так, задумавшись и как бы онемевши, и только, когда Власт встал, Ярмеж очнулся и, укрывшись плащом, собрался на отдых; лег, но не сомкнул глаз до рассвета.
На следующий день Любонь, желая приучить сына к мужским забавам, велел Ярмежу поехать с ним на охоту, а сам остался после утомительного дня дома.
Вставши рано утром и помолившись Богу, Власт из повиновения отцу поехал с сотником на охоту. Взяв с собою собак и несколько человек, отправились через лес, надеясь найти в устроенных заранее ловушках зверя.
Власт ехал молча, погруженный в молитву. Ярмеж должен был смотреть за обоих, так как старый Любонь, сам прекрасный охотник, терпеть не мог, когда возвращались с пустыми руками.
Границы леса не были так строго обозначены, как позднее, и владетельный князь пользовался правом охотиться везде, где бы ему ни вздумалось. И когда приблизились уже к месту, где по их мнению должны были наткнуться на стадо коз, вдруг Ярмеж повернул обратно, делая знаки Власту и давая понять, что недалеко охотится князь Мешко. И они сделали уже поворот, чтобы ехать в противоположную сторону, как вдруг Мешко вышел из лесу в сопровождении Доброслава. Казалось, разговор, который они вели, интересовал их более, чем охота. Свита князя осталась позади, а он сам внимательно слушал своего спутника. Вдруг князь поднял голову и, увидев Власта, подозвал его к себе.
Юноша сошел с лошади, снял шапку и подошел к князю, который держал в руке небольшое копье.
Князь был одет очень просто: серый охотничий костюм и такая же шапка, но по его величественной осанке можно было тотчас узнать в нем владетеля страны.
Доброслав тоже обладал прекрасной наружностью и настоящей военной выправкой, но значительно проигрывал осанкой в сравнении с князем, который умел одним взглядом покорять всех.
На вопрос князя, что он делает в этом лесу, Власт ответил, что, исполняя приказание отца, он приехал сюда поохотиться.
— Пусть идут ваши охотники, куда хотят, а вы сами, раз вы здесь, оставайтесь со мною.
Хотя и не с радостью, однако Власт исполнил приказание князя и, шепнув несколько слов Ярмежу, который немедленно удалился с людьми, вернулся к князю и, став позади Доброслава и не зная, что ему делать дальше, стал ждать приказаний.
Князь, кажется, совсем не думал охотиться. Оставив всю свиту где-то далеко, он сам как бы прогуливался и развлекался разговором с Доброславом. Но, когда увидел Власта, задумался и, взяв висевший через плечо маленький рожок, дал сигнал свите.
Немедленно зашумели кусты, и с обеих сторон показалась большая толпа охотников. Князь подозвал к себе Стогнева.
Стояли как раз на маленькой лужайке, на которую падала тень деревьев. Мешко посмотрел вокруг себя; земля была сырая. Тогда он велел снять с лошади попону, и когда ее разостлали на траве, князь лег. Принесли корзины с жареным мясом и бочонок меду, который поставили около князя. Доброслав и Власт остановились невдалеке.
— Стогнев, — обращаясь к нему, сказал князь, — вы продолжайте охоту, а я отдохну. Доброслав и Власт останутся со мною. Приведете нам зверя, тем лучше, а если нет, то не беда.
И сделал знак удалиться.
Поняв желание князя, Стогнев стал давать распоряжения людям, стоявшим поодаль. И несколько минут спустя князь был уже один с двумя спутниками.
Посмотрев в ту сторону, куда удалилась свита, Мешко сделал знак Власту приблизиться.
— Ты жил среди христиан? — спросил он. — Долго ты там был?
— Двенадцать лет, милостивейший князь, — ответил юноша.
— Значит, хорошо их знаешь? — продолжал князь.
— Кажется мне, что лучше, чем мой родной край, — ответил Власт.
Князь хотел еще о чем-то спросить. Власт с ужасом подумал, как ему поступить, если Мешко спросит его, исповедует ли он новую веру. Совесть не позволяла ему отрекаться от Христа, а сказать правду, значило обречь себя на страдания и мученическую смерть. Мысли эти молнией промчались через его мозг, и он решил сознаться во всем.
Но князь, у которого уже готов был сорваться роковой вопрос, вдруг умолк. Доброслав, глядя на Власта, страшно побледнел. Нельзя было никак угадать, как отнесется к ним Мешко. Князь был ревностным язычником и часто ходил в кумирню, которая стояла около замка, спрашивал совета у жрецов и исполнял все обряды. Но и то было известно, что князь с большим интересом слушал о христианах и христианской религии и после таких разговоров как-то странно задумывался. Князь был загадкой: он скоро делал и мало говорил, поэтому никто не знал, что и когда он предпримет. Даже самые близкие ему люди не смели угадать его мыслей, а Стогнев искренно сознавался, что сколько раз он ни хотел проникнуть в мысли князя, то всегда ошибался. Мешко оставался для него загадкою.
