Стоя на коленях, как и подобает подданному перед лицом Владыки, Павах сосредоточенно изучал золочёные сандалии Императора, не в силах поднять взгляд. Каким же трудным, жестоким испытанием было после всего предстать перед живым воплощением Силы Ваэссира! Слова таяли на его губах, так и не успев родиться, в горле пересохло. Конечно же, он видел Владыку Секенэфа и прежде, но сейчас это было словно впервые. Павах построил свой доклад так, чтобы не солгать ни единым словом, но и всего он не рассказал.
– Значит, их была большая стая? – прозвучал глубокий голос Императора.
Паваху показалось, что этот голос заставлял резонировать все кости в его теле.
– Да, Владыка. Никогда прежде мне не доводилось видеть их так много за раз, ведь они не уживаются даже друг с другом, – подтвердил воин, радуясь, что у него снова был шанс говорить правду.
– Плохой знак, – вздохнул Великий Управитель Хатепер. – Ша – вестники Отца Войны. То, что они оказались там, да ещё в таком количестве… почти полтора десятка, ты сказал?
– Да, Великий Управитель, – подтвердил Павах.
– Очень плохой знак… – повторил брат Владыки. – Когда божественное столь ощутимо вмешивается в земное, только глухой не прислушается.
Воин отметил про себя, как Великий Управитель Хатепер посмотрел на жреца Таэху. Тот по-прежнему не проронил ни слова, только кивнул.
– Они пришли уже после нападения из засады? – уточнил Император.
– Да, Владыка, – ответил Павах. – С их приходом всё окончательно смешалось. Они уже не делали различий между сражавшимися. Кто-то пытался сбежать, но разве сбежишь от них?
Бывший телохранитель покачал головой и мрачно подумал, что остаться там на милость ша было, пожалуй, менее страшно, чем попасть в плен после.
– Ты уверен, что наследника не могли взять в плен – так же, как тебя и Метджена? – в который уже раз спросил Император.
– Владыка мой… последнее, что я помню из произошедшего там – это то, как ша начали своё кровавое пиршество, – дрогнувшим голосом ответил Павах, не солгав и на этот раз. – Сатех никогда не был дружен со Стражем Порога и Его сыном, божественным Ваэссиром, занявшим трон Таур-Дуат. Разве пощадили бы Его звери императорскую кровь?..
– Да. Если бы это были чёрные шакалы или дикие псы, я бы мог надеяться на их защиту, – голос Императора звучал ровно, и невозможно было понять, каково истинное настроение правителя. – Но красногривые ша… Должно быть, ты прав, как ни тяжело мне признать это. И хотя Проклятие Ваэссира падёт на тех, кто повинен в убийстве Его родной крови… это – слабое утешение.
При упоминании о Проклятии Ваэссира Павах ощутил пронизывающий холод. Оно не было легендой. Силы в крови Его потомков было достаточно для того, чтобы деяния осквернителей вернулись к ним же. Разве не настигло уже это Проклятие бедного Метджена? И что тогда ожидало его, Паваха?.. О проклятии говорил и Колдун…
– Ты многое перенёс рядом со своим господином, Павах из вельможного рода Мерха, но у меня всё же будет к тебе ещё одна просьба.
– Я послужу тебе и памяти моего господина с радостью и честью, великий Владыка, – с готовностью и совершенно искренне заверил воин.
– Хорошо. В двух-трёх часах пешего пути от места нападения лежит заброшенный храм Стража Порога. Я выделю тебе отряд и велю лучшим жрецам перенести вас порталом в ближайший к храму город. Я хочу, чтобы ты посетил сам храм и разузнал всё, что только можно узнать. Возможно, бальзамировщикам, если там остались живые, известно что-то, от нас пока сокрытое. С собой я дам тебе дары для них – драгоценные благовония для ритуалов и чёрный оникс, освящённый в столичном храме Ануи. Если там тебя встретят, будь учтив и добр, разузнай всё мягко и принеси мне вести, сколь бы ни были они скудны.
Павах, всё ещё стоя на коленях, склонил голову ниже.
– Всё будет сделано, Владыка мой.
С трепетом он ожидал, чтобы Император поскорее отпустил его, но тот всё медлил.
– Посмотри на меня, Павах, последний телохранитель моего сына, – велел Владыка, наконец.
Противостоять этому голосу – этой стальной воле, выраженной в столь мягких интонациях – было невозможно. Павах собрал всё своё самообладание и поднял голову, натолкнувшись на взгляд золотых глаз – нездешний, какого не могло быть ни у одного смертного.
– Ты не солгал мне… но и всей правды не сказал, – всё так же мягко проговорил Владыка.
Павах подавил в себе желание открыть всё, что только мог… Но вспомнил вкрадчивый приказ Колдуна, надёжно впечатавшийся в его сознание. Сейчас всё пережитое казалось кошмарным сном, но эти слова жгли его разум, как проклятие: «Ты никому не расскажешь».
– Я знаю, что ты перенёс очень многое, – повторил Император, и взгляд его перестал обжигать так нестерпимо, как ещё пару мгновений назад. – Я дам тебе время и не стану бередить твой разум. Тебе нужно восстановиться, как следует, прежде чем говорить о том, что вам с Метдженом довелось увидеть.
Павах с благодарностью склонил голову, удерживая выступившие на глазах слёзы облегчения. Боги, как же ему повезло! Император не мог не почувствовать, что от него что-то утаивают, но, по крайней мере, он не читал мысли.
– Отправляйся с моим благословением завтра же, – повелел Владыка. – Если же тебе доведётся найти останки предателя – сделай то, что повелит тебе справедливость.
С этими словами Император наконец отпустил Паваха. Пошатываясь, воин поднялся на ноги и с поклоном удалился.
Упоминание о Сенахте отдалось уколом в сердце, но всё равно теперь он был уже более уверен в себе и в том, что ему предстояло сделать.
Молодой царевич пребывал в отвратительном настроении – он был разъярён настолько, что даже самые приближённые не решались подступиться к нему. От его ударов на инкрустированных перламутром столиках эбенового дерева осталось несколько вмятин. Дворцовый управляющий не вмешивался, пока царевич изливал гнев, справедливо решив, что инкрустацию будет заменить гораздо проще, чем собственный проломленный череп. От того, с какой силой царевич закрыл двери, выгнав всех из своих покоев, даже на совесть прибитая бронзовая щеколда отлетела.
Затем пришёл черёд драгоценной вазы, не один год украшавшей нишу у окна. Хрупкий сосуд жалобно звякнул о плиты из редкого тёмно-зелёного мрамора и рассыпался на мельчайшие осколки. В этот момент в покои вошла царица, проигнорировав предупредительный шёпот слуг и управляющего. Окинув взглядом беспорядок, она изогнула бровь, а потом притворила за собой дверь и холодно приказала:
– Возьми себя в руки, сын. Ты не истеричная девица, а царевич, в жилах которого течёт кровь великих родов. Ты и так уже распугал всю челядь, а они ведь рэмеи – не тщедушные эльфы. Жмутся в коридоре, словно мыши в амбаре.
– Не смей мне указывать! – резко ответил Ренэф, оборачиваясь к ней. – Я велел, чтобы все убирались отсюда и оставили меня одного.
Он натолкнулся на взгляд серо-стальных глаз – этот холод мог затушить любой пожар – и его пыл немного поутих. Амахисат даже не поморщилась, только чуть усмехнулась.
– Это ты мудро придумал. В таком виде тебя и правда лучше никому не лицезреть. Но для меня уж изволь сделать исключение, царевич Ренэф Эмхет.
– Прости, мама, – с почтением произнёс юноша и глубоко поклонился ей.
– Твой гнев мне хорошо понятен, – спокойно произнесла женщина. Она смотрела на сына сурово, но в голосе её слышалось сдерживаемое тепло. – Но мы должны помнить о том, кто мы есть, и сохранять достоинство. Наша семья – пример для всех наших подданных.
Ренэф провёл ладонями по лицу в бесплодной попытке успокоиться.
– Отец не принял меня, – процедил он. – Отказал мне в аудиенции, но зато пригласил сестру. Снова. Но я – не слуга, желающий обсудить с ним блюда на ужин! Я хотел говорить о походе на Лебайю, о мести за его сына!
Ярость снова взяла над ним верх, и царевич со всей силы ударил кулаком в стену – на росписи образовалась едва заметная сеточка трещин. Царица даже не вздрогнула и по-прежнему невозмутимо сказала:
– Не беспокойся о сестре. Трон Эмхет наследуется мужчинами.
– История знает и другие случаи.
– Только когда в прямой ветви рода не было достойных претендентов.
– Я могу перечислить тебе нескольких Императриц. Но я не готов быть военачальником при сладенькой сестрёнке, вовремя нашедшей для папочки слова утешения!
– А при своём дипломатичном брате был готов? – усмехнулась царица.
Ренэф глухо прорычал ругательство, исподлобья глядя на мать. Амахисат скрестила руки на груди, встречая его гнев с ледяным бесстрастием.
– Ты учила меня во всём быть лучше, чем он, – сквозь зубы сказал царевич. – Всю свою жизнь я только и делал, что соревновался с ним. Я лучше владею мечом, лучше направляю колесницу, лучше охочусь. Поглоти меня Первородное Пламя! Я даже стихи древних авторов цитирую лучше, чем он, даром что ненавижу эти бесполезные мудрствования! Но отцу безразличен мой успех. И даже сейчас, из своей безымянной могилы, Хэфер как будто смеётся надо мной! Владыка, – Ренэф произнёс этот титул ядовито, не в силах сдержать обиду, – так и не сделал официального изъявления своей воли, не провозгласил меня наследником трона! Зато сестрицу окружил всяческими милостями. Вот уж кто хорошо устроился!
