Срочно завозилось зерно из Галлии, Мавретании, Испании и Египта. Хлебная гавань в Путеолах напоминала Большой рынок, где вместо людей теснились и сталкивались боками галеры. Август был вынужден издать эдикт, согласно которому вводилась временная ежедневная раздача хлеба при предъявлении тессера - медного жетона, которым обычно пользовались малоимущие раз в месяц во время государственных раздач.
Хлебные выдачи были введены еще при Гае Гракхе* . Сулле удалось на время прекратить их, но уже Цезарю пришлось опять восстановить эту процедуру - льготами на покупку дешевого хлеба в Риме пользовались в его правление сто пятьдесят тысяч римлян. Но город разрастался и Августу ничего не оставалось делать, как увеличить число льготников до двухсот тысяч.
Просочился слух, что Марк Випсаний Агриппа вернулся в Рим, что сделал он это неохотно, уступая настойчивости Августа. При этом многозначительно добавляли, что Ливия не присутствовала на торжественной церемонии по случаю возвращения Агриппы в храме Юпитера-Громовержца, незадолго до всех этих событий освещенного жрецами. Еще более неожиданной выглядела новость о приготовлениях к свадьбе, где роль невесты исполняла овдовевшая Юлия, а роль жениха - Марк Агриппа. Пикантность ситуации заключалась в том, что Агриппа был женат. О, если бы его женой была хотя бы даже дочь сенатора… Он взял бы развод и никто не посмел бы его упрекнуть. Но женой Агриппы и матерью его детей была Марцелла, дочь Октавии - родной сестры Августа.
Ирод воодушевился:"Этот брак - свидетельство мудрости и дальновидности принцепса, не пройдет и года, как Палатин огласится криком новорожденного - сладостным для Августа и скорбным для Ливии. Первый в сраженьи - Агриппа не станет последним в брачной постели и очень скоро, будь уверен, мой бесценный друг, Августа будут окружать счастливые внуки и его перестанут терзать думы о наследнике. Ради этого стоило пожертвовать благополучием Октавии* ".
В результате всех этих непредвиденных обстоятельств давно задуманная поездка на Восток несколько раз перекладывалась и лишь весной в консульство Марка Лоллия Павлина и Квинта Эмилия Лепида из Рима выступила пышная процессия, снаряженная удобными повозками для длительных путешествий. В авангарде, возглавляемый молодым Тиберием двигался один легион, составленный из опытных войнов. Отставая от него на расстояние пяти-шести миль следовал кортеж Августа, сопровождаемый огромным корпусом гражданских лиц: чиновниками различного ранга, жрецами, послами, красивыми женщинами и рабами. В ближайшей свите следовали правители как подчиненных провинций, так и покуда свободных земель. И те, и другие были облачены в простые одежды и наперебой предлагали свои услуги человеку, чья власть, как гигантская тень, покрывала полмира. В этом состязании льстецов особенно выделялись двое: претендент на армянский престол, в черных кудрях, Тигран и царь Каппадокии - Архелай, не упускавший возможности продемонстрировать свою преданность. Впрочем, и тому и другому доставались от Августа благосклонные ободряющие улыбки. Армения, не смея противостоять Парфии, преклонила колени перед воинственным соседом и теперь смотрела на Рим с мольбой, тщась надеждой заполучить в лице Августа заступника. Красавец Тигран подобострастно вился возле повозки могущественного покровителя, откликаясь на любое его движение, на любой поворот головы; на любое, брошенное им, слово, чтобы успеть, ни в коем случае не пропустить выгодного случая и заговорить о парфянах. Умный армянин знал, что нет такого римлянина, который не испытывал бы при этом чувство постыдного раздражения - не так уж много времени прошло с тех пор, как легионы Марка Красса в сражении при Каррах, рассеянные парфянской конницей, смешивая боевые порядки позорно отступили, оставив на поле брани гордые знамена, а затем, спустя время, все повторилось, только на этот раз во главе неудачливых войск оказался Марк Антоний. Златоглавые римские орлы до сих пор стояли напоказ, в насмешку, во дворце Фраата Четвертого и тешили его самолюбие. Так что Тигран вполне мог бы и умерить свое усердие, легко тонущее в бездонных водах мстительных переживаний римлян - надежным средством, лучше всего обещавшем определить судьбу в его пользу, но он продолжал с восточными церемониями изощренно унижаться и радовался, когда замечал в спокойных светлых глазах Августа многообещающую улыбку.
Если Тигран старался для того, чтобы заполучить царскую власть, то Архелай был здесь и заискивал изо всех сил из страха лишиться ее. Кроме того, он был не в состоянии унять препротивную дрожь, нападавшую всякий раз под пристальным взглядом Августа; ему казалось, что вот-вот всесильный повелитель скажет: а не желаешь ли ты, верный друг Рима, пригласить нас в Нору и усладить наши глаза блеском изысканных сокровищ? Но недолгая задумчивость сходила с лица Августа и он принимался расспрашивать совсем о другом: хорошо ли устроены римские солдаты в Тиане и Мазаке, в чем нуждаются, как идет строительство военных дорог; надежны ли укрепления в Мелитенах, где разместились два легиона и откуда до Парфии можно было добраться за несколько переходов. Архелай на все отвечал с угодливой мелочной обстоятельностью, какая другого собеседника несомненно ввела бы в уныние, но Август не перебивал его, а наоборот, выслушивал со всей внимательностью и ему как будто даже нравилась такая дотошность каппадокийского царя.
Давно задуманное и осуществляемое теперь путешествие на Восток преследовало, как явные, так и неявные цели. Не опасно, уже безвредно тлели угли, оставленные гражданской войной; римский народ охотно произносил слова, ласкающие слух Августа: "восстановитель республики", "защитник свобод", "спаситель", "сын Божий" и, почитая древний обычай, люди всех сословий ежегодно бросали монетку в Курциево озеро* за его здоровье; и даже пережитый голод обернулся с выгодой для Августа и ущербом для сената - народ оценил и его щедрость, и решительность, и неуступчивость, о которой говорили вполголоса, когда речь заходила о возвращении с Лесбоса Марка Агриппы, его женитьбы на Юлии и очевидном неудовольствии Ливии от всех этих перемен.
Август, прислушиваясь к советам Николая Дамасского, желал теперь распространить подобное же о себе мнение по всем восточным провинциям. Один-единственный легион, выступивший из Рима под командованием Тиберия, должен был внушить каждому мысль о миролюбивом характере предпринятого путешествия, имеющего благородное стремление защитить народы и справедливо воздать почести смирным городам, жалуя одних латинским* , а некоторых и римским гражданством; и во имя все той же справедливости, лишая чересчур своевольные города свободы.
Кто вынашивает агрессивные планы, тот не отправляется в поход с одним-единственным легионом… "Все обратят внимание на то, что с тобой идет один легион и только немногие станут вникать в расположение наших флотов и гарнизонов, - заметил Николай Дамасский, - Этим любопытным остается только пожелать, чтобы они не ошиблись в своих расчетах".
В этом и состояла суть второй, подводной части плана, невидимого глазами простых горожан, ремесленников, торговцев и прочего занятого ежедневным трудом люда; но хорошо различимого из герусий и буле* отцами самых знатных и самых богатых фамилий из местной знати, с чьим мнением не могли не считаться влиятельные тетрархи, стратеги, демиурги, династы и царьки* . Это их имел в виду Николай Дамасский, им желал не ошибиться при подсчете общего числа римских войнов, размещенных в различных областях восточных провинций и, прежде всего, едкое замечание Николая касалось парфянского царя - Фраата Четвертого, от которого особенно не хотелось скрывать истинную мощь Рима. Пусть ему станет известно (и чем скорей, тем лучше) о двух легионах в Вифинии, еще о двух в Галатии, об одном в Сирии и сразу о трех, нашедших гостеприимство в Каппадокии, откуда до парфянина можно было дотянуться рукой. Рукой, облаченной в железную перчатку… Это сделает его более сговорчивым на предстоящих переговорах.
Можно было бы сделать путешествие более приятным и достичь берегов Сирии по морю, но Август предпочел путь более утомительный и более длительный, но зато наилучшим образом отвечающий его целям - он должен собственной персоной, во всем своем божественном величии и не менее божественном великодушии предстать перед разноплеменными народами и навечно покорить их сердца. Он решил пересечь Италию с Запада на Юго-Восток, добраться до Брундизия, а оттуда на галерах переправиться через Адриатическое море в Грецию; пройти ее насквозь, останавливаясь в терпящих нужду городах и одаривая их по мере заслуг; принять подобающие почести от афинян и самому почтить храм, где накануне сражения при Акции, он принял посвящение в элевсинские мистерии Деметры* . Затем через Эгейское море экспедиция попадала в Эфес. А далее Август предполагал двинуться, минуя Смирну и Пергам, в Никомедию и Вифинию, потом в Галатию. В Галатии, по его плану, он должен был расстаться с Тиберием, взяв себе направление на юг, в Сирию и дальше вплоть до Александрии, и определив маршрут для молодого полководца в Каппадокию поближе к берегам Ефрата и границам Парфии. По всем расчетам выходило, что Тиберий окажется в назначенном месте чуть позже дипломатов, выехавших заранее к Фраату Четвертому и уполномоченных вести переговоры без излишних уловок, а дождавшись появления легионов на Ефрате, им было предписано и вовсе отказаться от всяческих приличий, перейдя к разговору в ультимативном тоне. Для пущей уверенности Август присоединил к дипломатам двух военных - Марка Випсания Агриппу и Публия Квинтилия Вара, оба скорей выхватят мечи прямо во дворце парфянского царя, чем отступятся от кровных интересов Рима.
