— А почему на бывшем?
— Так сожгли его, ещё лет двадцать назад. Капище искали Белбога. Не слышал?
— Не слышал. Как-то мимо прошло. Я же все с сапогами, иногда, что на соседней улице делается, не ведаю.
— Вот теперь знаешь. Так-то.
— Из-за капища людей не пожалели?
— А кто людей жалеет, когда боги меж собой разобраться не могут?
Клёнка опустил помрачневшее лицо.
— Негоже так. Люди-то причем?
— Это ты так думаешь, хоть и христианин, а другие считают, что староверов только огнем исправить можно, в смысле сжечь. А капище они так и не нашли.
— Капище мне не жаль, а вот людей зачем порешили — не пойму.
— А потому и порешили, что веру отцов своих не предали.
Клёнка тяжело оперся на скрипнувшие плахи стола:
— Не понимаю, что происходит. Мы же все внуки Даждьбога, чего поделить не можем? Христос же учил, что хорошим людям объединяться надо в борьбе со злом. А у нас все наоборот — русичи — почти родственники, а ненавидят друг друга, как чужие…
— Это хорошо, что ты это понимаешь, плохо, что высокие мужи наши до этой простой истины додуматься не могут.
Вошла Светозара с чугунком ухи и поставила его на стол. Мужики замолчали. Клёнка потянул носом:
— Какой запах! У нас в городе уха так не пахнет.
Зардевшаяся Светозара зачерпнула полный половник ухи:
— Скажешь, Клёнка, тоже. Уха — она везде уха.
— Неправда твоя. У вас на природе все вкусней, чем в городе.
Женщина налила две полные глиняные тарелки, Вавила тем временем нарезал печеный каравай, прижимая его к груди.
— А себе что не налила? — Вавила замер с занесенной ложкой. — Садись с нами.
Светозара стянула с плеча узорчатое полотенце и кинула его на стол:
— Нет, побегу. У меня там заготовки остывают — хочу глянуть, что получилось.
— Ну, беги, раз хочешь глянуть, — усмехнулся кузнец и повернулся к гостю, — как дите малое. Первые стрелки мне помогла сделать — вот и невтерпеж.
Светозара махнула подолом, разукрашенным оберегами-коловратами, и умчалась. Мужики глухо застучали деревянными ложками.
После обеда Клёнка собрался уходить. Вавила не удерживал гостя:
— За книги не переживай. Я как передам их, тебе сообщу.
— Узнай у него. Могу ли я когда к нему зайти — почитать их?
— Узнаю. Думаю, не откажет старик.
— Ну, тогда здоровые будьте. Светозаре поклон передай, да скажи — уха у нее замечательная. Я лучше нигде не пробовал.
— Передам с удовольствием, ей приятно будет.
Мужики коротко поклонились друг другу и на том расстались.
Рарог Бранко раскинул широкие, как у всех молодых соколов-кречетов, крылья и, оттолкнувшись от руки, в толстой кожаной перчатке, сорвался в планирующий полет над высоким разнотравьем луга. Пролетев пару саженей, он сильно забил крыльями, с каждым мигом все ближе приближаясь к жертве. Впереди летел заяц, словно горный ручей пробил тугую щель в зарослях, и сейчас мощная травяная струя, шелестя метелками и цветами, уходила к лесу. Князь Владислав опустил сжатый кулак, с которого только что сильная птица бросилась в погоню за улепетывающей добычей, и, перехватив повод, резко поддал пятками жеребцу под ребра. Тот даже присел в первый момент от неожиданности, но тут же исправил ошибку и, набирая с места в галоп, скосил недоуменно сливообразный черный глаз на хозяина: «Чего это он? Мог бы и помягче, я конь понятливый».
Князь был уверен, что русак обречен. Так уверенно и сильно заходил на дичь молодой рарог, что всем уже казалось — зайцу не уйти. Правда, тот еще не знал об этом и, нарезая зигзаги, упорно приближался к спасительным елкам. В густом переплетении разлапистых веток он бы легко нашел укрытие. Сокол налетел на русака как ураган, смел неодолимой силой. Князь приподнялся на стременах, невольно переходя на медленную рысь, чтобы лучше видеть битву в траве. Заяц пару раз с разбегу перевернулся, мелькая в траве белым брюхом и дергающимися лапами и, не дожидаясь того момента, когда кречет опустится и прижмет его когтями и весом, изловчился и сильно махнул навстречу ему крепкими задними ногами. Удар пришелся в мягкое подбрюшье птицы. Сокола отбросило на пару саженей в сторону. Бранка пискнул сильно и возмущённо — его еще так крепко не били. С возросшей силой, не обращая внимания на боль в брюхе, сокол бросился в новую атаку, но заяц уже летел по прямой к первым елкам. Птица запаздывала. Еще мгновение — и он укрылся в их спасительной тени. Кречет, навернув круг перед колючими лапами, уселся на нижнюю ветку, наклонив ее почти до земли.
Владислав, наблюдавший на скаку всю картину короткой битвы, сморщился и натянул поводья, удерживая жеребца на месте сильной рукой. По бокам заворачивали лошадей товарищи князя и приближенные. Потрава не удалась. Князь поднял высоко сжатый кулак в перчатке. Ученый сокол, заметив призывный жест, сорвался с ветки и опустился на выставленную руку, ловя равновесие откинутыми назад крыльями. Владислав опустил на его глаза кожаный клобучок, расшитый золотой нитью, и птица успокоилась. Подъехал сокольничий и пересадил кречета на свою перчатку. Друг детства князя, поджарый и гибкий воевода Бронислав с широко разлетевшейся в разные стороны клиньями бородой, для друзей — Броник, участливо молвил:
— Не переживай, Владик, наша охота еще впереди. Мы сейчас по гриве пройдемся, что за лугом начинается. Там наверняка Бранка кого-нибудь возьмет. Не зайца, так куропатку выбьет.
Владислав поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо:
— Нет, Броник, на сегодня хватит. Нет удачи, а без нее только коней мучить. Да и погода, похоже, портится.
В последние сиги* ветер заметно окреп, на светлое недавно небо выплыли, словно из рукава волшебника, низкие тучи и затихли птахи над лугом.
Бронислав окинул горизонт задумчивым взглядом:
— Пожалуй, да. Может и дождь пойти, не зря сегодня так парило.
Князь приподнялся в седле:
— Поворачивай коней, други, едем на заимку.
Сын Алексей — крепкий с широкой шеей и плечами, на которые волнами падали волнистые волосы, чем-то неуловимым похожий на отца, гикнул и в сопровождении нескольких друзей направил коней вперед, сразу переходя в галоп. Князь невольно залюбовался статью и лихостью сына, но для приближенных нахмурился:
— Молодежь, один ветер в голове.
Бранислав поддакнул — его сын тоже только что умчался с наследником.
В отличие от молодой поросли, князь с десятком товарищей ехал шагом. Порывы ветра трепали гривы лошадей, начинало что-то капать на головы. Небо темнело. Зато разогнало так докучавших комаров и слепней. В этот момент он просто наслаждался прохладой, такой отрадной после раскаленного дня, проведенного в седле. Сегодня они охотились с молодым кречетом, который делал только первые шаги в сложной науке хищника, и большой удачей похвастаться не могли. Пару крякв — весь результат напряженного дня. К вечеру его впервые выпустили за зайцем да еще и «в угон» и не удивительно, что он не справился. До заимки оставалось не больше трехсот саженей, и князь давал отдых запаренным животным. Вспомнился последний неприятный разговор с Никифором. Тот застал князя в самом благодушном настроении после короткой сечи на мечах с одним из дружинников. Владислав вышел из учебной схватки победителем и, несмотря на то, что — он подозревал — напарник слегка поддался князю, было приятно почувствовать себя лучшим.
Никифир вошел в палаты решительно и хмуро. С порога бросил отрывисто:
— Здравь буде, княже.
Владислав улыбнулся навстречу протоиерею:
— Здравь будь, Никифор. Заходи, сейчас сурью, кликну, принесут.
Никифор присел на стул рядом и шумно выдохнул:
— Не до распитий мне.
— Что так?
— Твои городские так называемые христиане опять к соколиному камню бесовскому пошли — требы класть. Сколько им уже говорю, что от дьявола те камни — никто не спорит, а как выходят из храма — вот к валуну идут. Что мне делать, скажи? Как их отучить от старых привычек?
Князь представил известный валун с контуром соколиной головы на боку, у которого сам не раз бывал по молодости и не нашел в себе твердости поддержать попа.
— Зря ты так уж сердишься, брат мой. Этому валуну сотни лет, может быть. И ведь, ты знаешь, он и, правда, помогает. Матушку мою от лихорадки избавил, когда она водицей на камне освященной облилась. Да и другим тоже.
— Не по христиански это, — протоиерей упрямо наклонил голову. — Все камни и капища — от дьявола. Запретить надо.
— Да как же я запрещу? Меня никто и не послушает. И взбунтовать могут. Одно дело — к христианству их привечать, другое дело к святому валуну, который для них и тебя и меня вместе взятых более уважаем будет, ходить запретить. Не выйдет. Все равно пойдут. Только вред греческой вере нанесем. С горяча-то такие дела не делаются. Надо чтобы попривыкли, потом как-нибудь, может, и сладим.
