— Я послан Капарном, о, достойный вождь! Саубараг… Объявился Саубараг!
При этом известии Фамаюрс переглянулся со старшим сыном, отважным Проскорном, после чего выразительно щелкнул пальцами. Настороженно следившая за вождем женщина принесла от шатра большую, долбленую из дерева чашу. Гонец припал к ней, ключевая вода залила запылившийся подбородок, дождем окропила грудь, прорисовав вытатуированного меж сосков орла.
— Говори, — велел вождь, дождавшись, когда гонец напьется.
— Он явился вчера на закате солнца и повелел, чтобы все семь племен готовились к набегу на запад.
Фамаюрс нахмурился.
— Почему мы должны воевать против скифов? Скифы — наши соседи, в последние годы мы ладим с ними. Наш враг — саки, варящие хаому.
— Скифы прогневили бога и замышляют дурное! Так сказал Саубараг!
Лоб Фамаюрса рассекла глубокая вертикальная борозда, — печать раздумья, — затерявшаяся среди морщин и многочисленных шрамов. Ему не хотелось враждовать со скифами, ближайшими, да к тому же добрыми в последнее время соседями. Но никто не смел ослушаться Саубарага — бога ночных набегов. Он появлялся нечасто — раз в три или четыре весны — и вел визжащие орды в поход против обманутых ложным спокойствием соседних племен.
Видя колебания вождя, гонец торопливо прибавил:
— Наш вождь, отважный Капарн немедля, в ночь, разослал гонцов по племенам. Сегодня к вечеру все, кто готовы пойти с Саубарагом, должны собраться у Большого ручья.
Фамаюрс кивнул. Он не сомневался, что остальные шесть племен пришлют воинов к Большому ручью. Никто не ослушается Саубарага, никто не откажется от добычи. Скифы, владеющие стадами скота и плодородными угодьями, богаты; они торгуют с эллинами, обменивая зерно и шкуры на оружие, украшения и драгоценные сосуды. Вожди сарматов нуждаются в сосудах для пиров и достойного погребения, воинам нужны острые мечи, женщины ждут украшений. И хотя лучше пасти скот, сеять хлеб, ловить рыбу, торговать… И хотя скифы — добрые соседи…
— Я приведу своих людей к Большому ручью! — торжественно, чтобы слышали все вокруг, произнес Фамаюрс. — Будь моим гостем, гонец. Тебя накормят, ты сможешь отдохнуть.
Вождь кивнул одному из сыновей, приказывая тому позаботиться о госте, а сам повелел созвать воинов. Привычные к брани витязи снаряжались к набегу. Каждый облачился в чистую рубаху с длинными рукавами, поверх нее лег чешуйчатый панцирь с оплечьем, живот прикрыл широкий пояс со стальными пластинами, под который поддевали штаны с мелкими чешуйками. Шлем каждый подбирал по себе — от глухого с одними лишь прорезями для глаз, до открытого, едва прикрывавшего темя. Коней в этот раз доспехами не обременяли: набег должен был стать неожиданным и стремительным.
Вооружение также решено было взять лишь легкое — для ближнего боя: клееный лук с малым горитом втринадесять стрел, мечи да кинжалы. Немногие воины переменяли мечи на топоры — изукрашенные чеканкой, с длинной, перехлестнутой перевязью рукоятью. Славное оружие в ближнем бою!
К вечеру длинная колонна всадников из двенадцати сот отборных воинов отправилась к Большому ручью…
Отряд Племени быстрых коней прибыл на место сбора последним. Все прочие уже были здесь. Без малого тьма крепких, отменно снаряженных бойцов, каждый из которых имел при себе лук, прямой обоюдоострый меч и небольшой круглый шит, закрепленный на локте левой руки так, чтобы не мешал ни стрелять, ни править конем, также небольшим, но выносливым.
Собравшиеся на небольшом взгорке вожди приветствовали Фамаюрса и его сына Проскорна. Те ответили взаимным приветствием, с особым почтением поздоровавшись с Капарном, могущественнейшим из могущественных. Затем принялись ждать, перебрасываясь, время от времени, короткими фразами.
Темнело. Где-то вдалеке появились едва различимые искорки очагов, обозначившие ближнее к границе скифское становище. Там были тишь и покой. Мужчины чинили оружие или конскую сбрую, женщины готовили ужин. Тишь и покой. Фамаюрсу стало не по себе, едва он подумал, что на смену тиши и покою должны скоро придти огонь и острая сталь. Он хорошо знал людей из того самого становища, и они знали его. Они никогда не враждовали, и вот теперь…
Фамаюрс поежился, хотя вечерняя промозглость не в силах была проникнуть под отороченный меховой опушкой доспех. Сидевший подле на вороном скакуне Проскорн слегка подтолкнул отца локтем. Его мучило нетерпение, он не понимал, чего все ждут. Фамаюрс ничего не сказал и лишь многозначительно прижал палец к губам. Ждали Саубарага, того, кто должен возглавить лаву и повести ее в стремительный ночной набег. Ждали…
Тот, кого ждали, появился, когда солнечный диск полностью скрылся за горизонтом. Он появился, словно ниоткуда, а, может и впрямь ниоткуда — с неба ли, из темноты, из напоенного предчувствием грозы воздуха. Громадный силуэт возник прямо перед стоящими в ряд вождями сарматов, черной глыбой рассекши розовеющую линию горизонта. Вороной гигант-конь, увенчанный столь же громадным, закованным в черные доспехи, всадником. Какое-то время тот не шевелился, потом медленно повернул голову, упрятанную в шлем со скрывающей обличье личиной, формою — волчья голова, поманил вождей могучей рукой и тронул коня, направляя его к ручью.
И дрогнула земля, вспугнутая копытами мириада лошадей. Взволновались, плеснутые на берег, неглубокие воды Большого ручья. Фыркая, кони черной массой вылезали на берег и стремительной язвой поглощали пологий склон. Горизонт вновь раздвоил громадный силуэт Саубарага. Вот Черный всадник медленно потянул из ножен меч и бросил своего скакуна прямо навстречу разгоравшимся в ночи очагам. Воины семи племен кинулись следом. Степь заполонили гул копыт и воинственные выкрики.
Атака была стремительной. Скифы, числом врагам уступавшие, да к тому же не ожидавшие нападения, почти не сопротивлялись. Немногие, самые удачливые на неоседланных лошадях ушли в ночную степь, растворившись в темноте. Прочие, суматошно выскакивавшие из землянок, падали под стрелами и ударами мечей. Сарматы полонили женщин и малых детей, беспощадно истребляя тех отроков, что в скором будущем могли взять в руки оружие, хватали скот, самые удачливые с ликующими воплями совали во вьючные мешки серебряные и золотые чаши, горсти монет, срывали с пленниц украшения, чтобы бросить все это потом к ногам победоносных вождей…
Ночь еще не прошла, когда конская лава повернула назад, к своим становищам, спеша навстречу вот-вот должному пробудиться солнцу. Всадники уходили, отягченные богатой добычей. Они уходили, с тревогой поглядывая назад, словно оттуда могла показаться погоня. Они уходили, потеряв совсем немногих, всего по несколько бойцов от каждого племени. Они уходили…
А когда на землю сошли первые лучи, Саубараг исчез. Перед тем он простился с воинами семи племен, сказав на прощанье:
— Мы ушли, но мы непременно вернемся. Мы вернемся, и вновь будет литься кровь, ибо лишь на этой крови возвышается основание мира. Мы вернемся, ибо мы самые сильные, а сильный должен властвовать над миром. Наступит время, мы исчезнем, а потом вернемся. И так будет всегда — вечен круг бытия!
Слова Черного всадника были темны, и никто из вождей не понял их, да, похоже, Саубараг и не рассчитывал на то, что будет понят. Он просто сказал, возвестив некую, запредельную покуда истину. Он сказал и исчез, растворившись в воздухе вместе с конем. Он исчез с тем, чтобы вновь вернуться…
— Обрати-ка внимание на тот ручей. — Ганнибал протянул руку вперед, указывая брату на струящийся чуть правее подножия холма ручей ли, речушку, чьи берега утопали в густых зарослях тростника. — Как тебе это нравится?
— Недурное место для засады, — ответил Магон. Поморщился. — Только, клянусь всеми ваалами и астартами, порядком воняет!
Он был еще совсем молод, лет на пять моложе брата, то есть не достиг и того возраста, когда Ганнибал принял начало над иберским войском, но уже опытен и хитер. В коварстве или что лучше назвать воинской хитростью, Магон, пожалуй, превосходил старшего брата. Вот только имел слабость — побогохульствовать, выражая независимость суждений и положения, отчего нередко получал нагоняй от старшего брата. Но сейчас Ганнибал пропустил замечание про всех ваалов и астарт мимо ушей.
— Вот и займись этим. А вонь можно перенести!
Магон усмехнулся и погладил синеватую от проклюнувшейся щетины щеку. В отличие от брата, он брил бороду, находя в этом особое франтовство.
— Сколько людей мне взять?
— Немного, но самых отборных. Скольких отменных бойцов ты знаешь лично?
— Сотни две.
— Призови их к себе и прикажи каждому отобрать по девять человек, за храбрость которых они ручаются. Этого будет достаточно. Как, по-твоему, Карталон?
