— На берегу?
— Да,—Несколько секунд Проклятый задумчиво рассматривал свои длинные тонкие пальцы.
Де Лувар отвел взгляд, вспомнив вдруг о том, что совершили эти нежные руки несколько месяцев назад в замке Варьель. «Надо будет заставить Сальвиуса прочесть свидетельские показания, чтобы лекарь перестал сомневаться»,— напомнил он себе.
— Я, наверное, никогда больше не смогу писать,— тихо произнес узник.— Как вам кажется, они сломаны?
— Сомневаюсь. Скорее всего, слегка онемели,— разговор получался странным. «Сальвиус прав, этот юноша очень непрост»,— подумал Эммануэль, а вслух спросил: — Почему музыкант не вошел в замок вместе с караванами, мессир? Вам было бы куда проще увидеться с ним здесь.
И этот вопрос узник оставил без ответа, только задумчиво посмотрел на каменные своды.
— Почему? — Голос де Лувара стал тверже.
— Валиа рассюмэ ние сита милатин,— произнес юноша в ответ,— елла вуссамэ фак-тюль...
Эммануэль положил ему руку на плечо, что-.бы заставить замолчать, но, почувствовав, как тот болезненно сжался, отдернул ее. Ладонь была вся в крови.
— Простите.
— Что вы, продолжайте, прошу вас,— прошептал юноша.— Только я бы посоветовал позвать палача — вы можете запачкаться.
Эммануэль ничего не ответил, подивившись дерзости узника, истекающего кровью и дрожащего от лихорадки на полу в холодной и темной клетке. Редко кто осмеливался так разговаривать с господином Лувара!
... И тут же жестоко за это не поплатился. Ты видишь, малышка, что Эммануэль, сам того еще не осознавая, начал испытывать к юноше сильную симпатию?
— Сальвиус приходил к вам? — спросил Эммануэль.
— Да. Мне кажется. Яне уверен. Плохо помню...— Голос юноши, и до этого очень слабый, стал еле слышным. Он закрыл глаза.
Эммануэль смотрел на его удивительно правильные черты лица и в сотый раз задавал себе один и тот же вопрос: как мог такой гордый и мужественный человек решиться на столь гнусное убийство?
Минуту он стоял неподвижно, затем развернулся и опустил руку в чан с водой. Очень осторожно, не поднимая всплесков, вымыл ладонь — ему не хотелось усугублять и без того суровые мучения узника. Перед тем как уйти, он обернулся и поймал на себе взгляд Проклятого, который тут же по своему обыкновению отвел глаза в сторону. Движимый внезапным и странным порывом, Эммануэль протянул мокрую руку и провел ею по горячим потрескавшимся губам осужденного.
— Подождите. Я сейчас принесу вам воды.
Де Лувар нашел несколько кружек у одной
из клеток и, взяв самую большую, до краев наполнил ее. Пленник пристально следил за каждым его движением. Он впервые не отвел глаз и смотрел на своего тюремщика чистым и ясным взором.
— Судьи Трибунала не хотели бы, чтобы я сейчас пил.
— Тем хуже для них,—улыбнулся Эммануэль.— Попробуем обойтись без их разрешения.
Он просунул руку под голову юноше и приподнял ее, помогая ему напиться. Когда узник откинул голову, де Лувар во второй раз поймал на себе его взгляд, спокойный и безмятежный, как у ребенка.
— Вас выпустят на рассвете. Это совсем скоро,— бросил он и поспешно вышел из подвала.
* * *
В следующий раз они увиделись лишь в конце недели. Три дня у Проклятого был сильнейший жар, и Сальвиус настоял на отмене ежевечерних аудиенций. Утром в субботу температура немного спала, и, когда вечером Эммануэль вошел к юноше, тот уже сидел с книгой у окна. При появлении сеньора узник встал, но тот жестом усадил его обратно.
— Сейчас только без десяти двенадцать. Вам придется потерпеть меня еще десять минут.
Юноша улыбнулся так искренне и радостно, словно они были друзьями детства, проводившими дни в беззаботных играх и развлечениях.
— Расскажите мне о птицах, обитающих в ваших краях, монсеньор,— его голос был настолько слаб, что ему пришлось дважды повторить свой вопрос. Такое случалось и раньше, когда браслет изматывал свою жертву частыми приступами.
Эммануэль, с тревогой поглядывая на него, рассказал о птицах все, что знал, предварительно извинившись за столь скудные сведения,— пернатые его мало интересовали.
— Но вам известен остров, где они обитают в большом количестве и вьют гнезда по весне? Он должен быть где-то недалеко отсюда. Об этом упоминается в книгах вельтов.
— Вам хотелось бы там побывать?
— А это возможно?
— В моем присутствии — конечно.
— Я был бы вам очень признателен.
Эммануэль смотрел на его бледное, осунувшееся лицо и думал о том, каким беззащитным и хрупким кажется этот безжалостный убийца.
— Только не вздумайте снова в одиночку выходить из замка, мессир. Иначе вам это обойдется гораздо дороже.
— А я не скупой,— шутка была невеселой, но остроумной, и они дружно расхохотались. От смеха у пленника разболелось горло.
— Мне еще рано так громко смеяться,— поморщился он.
В первый раз за все время заключения Проклятый позволил себе пожаловаться. Эммануэль был тронут. Что-то новое появилось в их отношениях. Узник больше не отводил глаз в сторону, а, даже напротив, смотрел на сеньора с некоторым любопытством.
— Кажется, вы что-то хотите спросить? — спросил напрямик де Лувар.
— Да,— признался юноша и тихо добавил: — Извините.
Эммануэль улыбнулся ему:
— Что вы, мессир. Понимание узника — покой для тюремщика. Помните?
Юноша улыбнулся. Это была старая систель-янская поговорка:
— Вы так невозмутимы и так спокойны. Это то, что поражает в вас с первого взгляда.
— Вы с виду тоже вполне безмятежны, но, кажется, о вашей душе того же сказать нельзя,— при этих словах Эммануэль посмотрел на часы — было уже три минуты первого. Чтобы снять браслет, ему теперь требовалось всего несколько секунд.
Проклятый осторожно освободил руку — рваные раны на запястьях еще не затянулись.
— А знаете такую пословицу, монсеньор: «Все вернется на круги своя»? Я в том смысле, что создание рано или поздно возвращается к своему создателю.
— Вы про браслет?
— Да.
Эммануэль задумался. Ему давно хотелось задать один вопрос. Он несколько секунд колебался, потом все же спросил:
— Что вы чувствуете во время приступов? Что-то вроде ожога?
— Не совсем. Сначала, когда капля попадает на кожу, появляется ощущение сильного холода. Затем оно становится сильнее, и запястье словно сдавливает ледяной обруч. Это обжигающая стужа, но ее еще можно терпеть... Трудно объяснить.
— Боль затрагивает только запястье?
— Иногда она охватывает всю руку,— пленник задумался на несколько секунд, подбирая сравнения. — Похоже на ледяную шпагу, которая проникает так глубоко, что кажется, будто ломаются кости. Боль медленно поднимается от запястья к локтю, затем к плечу... Это трудно описать словами. Попробуйте сами, если хотите, монсеньор,— улыбнулся он.
— Нет, благодарю вас. Поверю вам на слово, мессир.
* * *
Когда Эммануэль вошел в зал, Сальвиус уже заканчивал читать описание преступления Проклятого. Было видно, что он в крайнем замешательстве.
— Это омерзительно! — Лекарь с отвращением швырнул листки на стол.
— Согласен,— кивнул де Лувар.— Я уже несколько месяцев пытаюсь заставить тебя их прочесть.
— Но его ответы похожи на ответы безумца! Вы были правы... Хотя, может, это кратковременное помешательство. А, может, он просто прикидывался сумасшедшим, дабы избежать наказания?! — Ученый постучал пальцем по бумагам и продолжил: — Обвинительный акт составлен мэтром Фортье. Я бы не обратил внимания на эту деталь, если бы она была просто деталью. Мэтр — самый справедливый и самый неподкупный судья из всех, кто когда-либо жил на этой земле. Он не подписался бы ни под единым словом, если бы хоть немного сомневался в нем. Он относится к своим обязанностям так, словно от этого зависит его собственная жизнь или жизнь его детей. Это же он, если вы помните, отказался подписать первые указы Регента касательно епископов три года назад... Мэтр страшно рисковал. Этот человек — олицетворение чести и отваги! Если Фортье подписал приговор, значит, все это правда до последней запятой.
— Я никогда в этом не сомневался. Это ты...— улыбнулся Эммануэль.
— В двух местах он называет убийцу душевнобольным,— перебил его лекарь.
— Я обратил на это внимание.
— Трое судей хотели смертного приговора. В том числе и мэтр. Странно, что подсудимому сохранили жизнь. Авторитет Фортье огромен.
— Но сам Регент настоял на Зеленом браслете. А уж его авторитет точно не подлежит сомнению.
Сальвиус вздохнул и уставился на пляшущий в камине огонь, бормоча себе под нос:
— Столько крови... Он так молод, а его руки уже по локоть в крови... Не понимаю... Такая жестокость... Как он мог?!
— Не знаю, Сальвиус. Знаю только, что это убийство — дело его рук.
