— Тут сказано, что в ожидании стражников Верховного Трибунала он провел три дня и три ночи в замке Варьель — связанный, с кляпом во рту. Так начался его собственный ад.
— Да...
— Уже здесь Проклятый бредил во сне несколько раз. Называл меня Дарсьером и спрашивал о каком-то Флоримоне, жив ли он. Он повторил это раз сто... Я не мог не пожалеть его, сеньор, просто не мог.
При этих словах Эммануэль вспомнил свой великодушный порыв напоить юношу водой.
— Помните, когда нашего подопечного при-везлисюда,наплечеунегобыларана? — спросил лекарь.— Несколько странных глубоких порезов. Я заметил шрамы, когда лечил его тогда. Так вот, думаю, это — метка.
— Что за метка?
— Подобные раны можно нанести только кинжалом, причем вполне сознательно. Треугольник, внутри которого находится крест. Я не нашел ни единого упоминания об этом знаке в судебных бумагах.
— А его самого ты спрашивал о нем?
— Да. Он ответил, что не помнит... Говорит, кто-то его ударил. Но это явная ложь, и не особо искусная, рисунок слишком ровный.
Несколько минут они сидели погрузившись в размышления. Эммануэль первым прервал молчание:
— Вполне вероятно, палач Трибунала просто коротал время, вырезая узор на плече подсудимого. Вот и вся загадка... Мне гораздо интереснее узнать, почему тот бродячий музыкант, с которым встречался наш подопечный, не стал входить в замок? Для них было бы куда проще встретиться здесь. И никакого наказания не последовало бы!
Сальвиус мрачно взглянул на него:
— Не делайте больше этого, сеньор. Он очень слаб.
— Мне придется это сделать, если он еще раз выйдет за ворота. И добавил, видя, как помрачнел старик: — Не беспокойся. Я думаю, он усвоил урок.
* * *
С самого первого дня своего заточения узник вел с браслетом настоящую войну. Со временем выигранных сражений становилось все больше. Он стал кричать реже и только в самую последнюю минуту приступа.
Легкие припадки случались по нескольку раз в день. Посторонний мог их вообще не заметить, поскольку в эти моменты юноша практически ничем себя не выдавал, только сильно бледнел и задерживал дыхание. С острой болью он еще не мог справиться, хотя как можно дольше сдерживал крики и, если руки были свободны, крепко сжимал запястье. Если же агония продолжала нарастать, то в конце концов тело уступало: пленник сильно наклонялся вперед, начинал глухо стонать, словно раненый зверь, и в конце испускал дикий, рвущий душу крик. Золотистые кудри Проклятого, отросшие за несколько месяцев пребывания в замке, свободно ниспадали ему на плечи. Он не собирал их в узел, как все другие мужчины, и во время сильных приступов они волной закрывали от невольных свидетелей его искаженное болью лицо. Каким ему представлялся мир в эти кошмарные минуты, звал ли он смерть — неизвестно.
Эта борьба была настолько упорной, что не могла оставить равнодушными никого из тех, кто присутствовал при ней,— ни Сальвиуса, ни Эммануэля, ни охранников. Они замирали вместе с юношей, задерживали дыхание и с тревогой дожидались окончания приступа, чтобы, в конце концов, облегченно вздохнуть и расслабиться.
Однажды июньским утром де Лувар и капитан Сент-Люк стали свидетелями того, как пленник в первый раз за все время пребывания в замке выдержал сильнейший приступ без единого стона. Когда страдалец разогнулся, на его руке кровоточила глубокая рана — он прокусил себе ладонь, стараясь сдержать крик. После этой первой победы только самые жесточайшие приступы одерживали над ним верх.
Все это время Сальвиус пытался найти хоть какую-то закономерность в припадках, но не мог. Большинство были совсем короткими, другие — длинными, некоторые казались бесконечными. Самых сильных Проклятый мог ждать сутками, а иногда они повторялись по нескольку раз за день.
— Как можно жить в постоянном ожидании такой пытки? — удивлялся старик.— Не понимаю.
Узник, которого все чаще и чаще стали называть просто по имени, Олег, тем не менее, продолжал жить. И если люди обращали внимание на его браслет, что случалось редко, то лишь ради какой-нибудь безобидной шутки.
* * *
Однажды в четверг утром, в час, отведенный для приема страждущих внимания господина и подачи прошений, Проклятый вместе со всеми подателями сидел в ожидании аудиенции у кабинета сеньора. Это было необычно, поскольку он никогда еще не обращался к нему с просьбами. Кому-то отказав, кого-то удовольствовав, Эммануэль вызвал следующего и с удивлением узнал во входившем своего узника. Кресло де Лувара располагалось на некотором возвышении. Просящему приходилось смотреть на него снизу вверх. Несколько минут прошли в молчании, пока Эммануэль, наконец, не вспомнил, что юноше запрещено протоколом заговаривать с ним первым.
— Простите, вы чего-то хотели?
— Я пришел просить у вас разрешения сопровождать дозорный отряд.
Просьба была настолько неожиданной, что Эммануэль не сразу нашелся с ответом.
— Вы же знаете, патруль выходит за ворота замка пересекая мост, а вам это строжайше запрещено без моего сопровождения... Надеюсь, вы еще не забыли об этом?
Юноша покраснел и уточнил свою просьбу:
— Я помню, монсеньор. Я имел в виду отряд, которым командуете лично вы. Ведь иногда вы отправляетесь к границам.
— Но патруль часто выезжает за пределы самого Лувара, а это вам запрещено даже в моем присутствии.
— Я знаю, монсеньор. Но у меня нет желания пересекать границу.
Эммануэль задумался. Орды варваров готовились к набегам. Последний патруль понес потери. И подвергать опасности жизнь узника, которая по сути принадлежала лично Регенту, ему очень не хотелось. Конечно, вероятность случайной перестрелки в его владениях была невелика, но риск все-таки существовал.
— Если я разрешу, то придется вдвое увеличить охрану для сопровождения и обеспечения вашей безопасности. А в моем отряде не больше десяти человек.— Де Лувар опасался, что более многочисленный отряд привлечет слишком много внимания и может спровоцировать варваров на нападение, а крики Проклятого, если приступ начнется в походе, могут послужить лишним поводом, потому отрезал в своей обычной манере: — Нет.
* * *
— Интересно, что он задумал? — Просьба узника не давала Эммануэлю покоя.— Как ты думаешь, почему он хочет ехать с моим отрядом?
— Не знаю... Может, из любопытства — он ведь никогда не был в северных землях. А может, от скуки, просто развлечься,— задумчиво ответил Сальвиус.— Но, если бы я выезжал, я бы взял его с собой...
— Посмотрим, если будет такая возможность...
Она вскоре представилась — де Лувар отправился на встречу с сеньором Ларви, которая по взаимному уговору должна была произойти на границе их владений.
Казалось, узник напросился в поездку с одной целью — насладиться верховой ездой. Он галопом носился по холмам; это явно доставляло ему неописуемое удовольствие. К тому же Проклятый великолепно сидел в седле.
Эммануэль не мог противиться столь бурному проявлению искренней радости. Он пригласил пленника с собой и в следующий раз, а потом еще и еще. Постепенно юноша стал сопровождать его всюду, если только речь не шла о пересечении границ Лувара. Словно эльф, заключенный носился на изящном черном коне, которого обожал и которого сеньор решил однажды ему подарить.
— Вы единственный, кто в состоянии справиться с Вороным Дьяволом. Прошу вас, примите его в подарок.
— Вы же знаете, монсеньор, мне запрещено иметь какую-либо собственность,— смутился узник.
— Да, простите меня... В таком случае, вменяю его вам в обязанность.
Вороной Дьявол и его хозяин обожали друг друга. Это было изумительным зрелищем — смотреть, как они, всадник и скакун, сливаясь в единое целое, несутся вдоль берега, легкие словно ветер.
— Он когда-нибудь сломает себе шею... вдруг начнется сильный приступ?.. Всякое может случиться,— переживал Сальвиус.
И однажды его предчувствия оправдались. Правда, ничего страшного не произошло. Юноша спрыгнул на землю и опустился на колени переждать припадок. Но мучения усилились, и боль долго не отпускала. Эскорт остановился как по команде. Эммануэль подумал тогда, что никогда не сможет забыть эту картину: двенадцать всадников в полной экипировке молча, терпеливо ждут, пока свершится правосудие Регента. Вороной Дьявол время от времени нетерпеливо бил копытом. Через какое-то время скорчившийся на земле человек испустил несколько глухих криков и затих. Спустя еще пару минут юноша выпрямился и, тяжело дыша, медленно сел в седло. Де Лувар с удивлением наблюдал, как отряд, не сговариваясь, тронулся с места. Они неторопливо ехали до тех пор, пока Проклятый окончательно не пришел в себя и первым не понесся в галоп.
— Солдаты любят его,— вечером Эммануэль поделился увиденным с Сальвиусом.
— И все остальные тоже. Как и я, сеньор,— лекарь смутился.
