— Бежать! Бежать! Туда, где всегда солнце. И днем и ночью. Там даже вороньё не черного, а белого цвета. С голубыми глазами птички. А смерть приходит не с косой, а в белой фате, чтобы не убить тебя, а, напротив, наградить вечными ласками неземными. От зла надо бежать!
И подмастерья во главе с Рябым бежали. Но зло, которое на этот раз выступило в обличье цепаков (стражников, вооруженных цепями), оказалось проворнее. Беглецов настигли и забили до смерти.
— Не бойтесь, братья! — кричал Рябой, закрывая лицо от ударов. — Сейчас она придет — смерть. В фате. Красивая. И спасет от боли и крови.
Через год после гибели подмастерьев и Рябого стали собирать деньги, чтобы на могилах беглецов воздвигнуть храм. Сначала поставили деревянный. Но его кто-то поджег. По чьему приказу или наущению? Однако горожане не успокоились. Сгорел деревянный храм? Значит, здесь будет поставлен каменный. Он огня не боится. Новый храм уже строится. Правда, медленно. И я тоже отдал на строительство три злотых…»
Как вы видите по этому отрывку, Геворк был человеком любознательным и думающим.
«…Кто сегодня самый могущественный человек в Польше? Наверное, князь Константин Острожский. Король в Кракове и тот побаивается князя Константина. Не ровен час, соберет Константин войска и двинет на Краков. Острожским к войне не привыкать. Бивали их полки и татар и тевтонов. Случалось — гнали из Львова королевские войска. А вот недавно взяли верх над Константином не с помощью оружия, а хитростью.
Есть у князя любимая племянница — Елизавета Гальшка. Мне ее видать не довелось, но все говорят, что женщина эта красоты необыкновенной. Золотые волосы и голубые глаза, а лицо такое светлое и ясное, что никаких белил не надо. Значит, не в Острожских пошла. Острожские — уроды. Сам Константин — человек без шеи. Голова прямо к телу прилеплена. Даже на голос он оборачивается, как волк, всем корпусом. Видел я, как князь однажды шел по улице, — он не просто шел, а топтал эту улицу. И под княжьим сапогом торцовая мостовая скрипела, вздыхала, молила не давить ее так тяжко. И все же занесли на грозного Константина руку. Сделали это, конечно же, иезуиты. Кто же другой? Поначалу обратили в свою веру мать Елизаветы — желчную, злую, завистливую и недовольную своей судьбой княгиню Беату. Страшна Беата, как смертный грех. Всех ненавидит. На все жалуется. Считают, что старуха выжила из ума. И напрасно. Она даже очень себе на уме. Глядите-ка, чего она наделала за последние годы. Воспротивилась браку дочери, Елизаветы, с православным князем Дмитрием Сангушко. Об этом князе рассказывают разное. Ясно одно — человеком он был решительным: взял приступом замок Гальшки, выкрал невесту и увез в Чехию. И это было ошибкой. В Чехии отыскал Дмитрия родственник Беаты Мартин Зборовский, который изящным манерам учен не был и умом не блистал. Но рубакой слыл отличным. И доказал это. Он вызвал Сангушко на поединок и в пять минут сделал Гальшку вдовой. Тут уж старая Беата помчалась в Краков к королеве Боне с просьбой найти Гальшке такого жениха, который был бы мил не только невесте, но и двору в Кракове.
Престарелая вдовствующая королева, которую в Польше не любили, во всем старалась доказать свою самостоятельность и часто перечила своему сыну — королю.
Поэты тех времен любили писать на балу эпиграммы, подчеркивая, что она вздорна, склочна, не понимает характера страны, что все ее помыслы — возвратиться на родину, в Италию. Одна из таких эпиграмм дожила до наших дней. Вот точный текст ее:
Сколь Парки[9] нас щадят и светел сколько ад,
Столь Бона хороша и столько в ней отрад.
Итак, старая королева Бона то ли по капризу, то ли из желания досадить королю, склонявшемуся в ту пору на сторону католиков, назвала православного князя Семена Слуцкого. Но в то самое время, когда Слуцкий готовился к свадьбе, магнат Лукаш Гурка стоял на коленях перед королем и просил дать другую „королевскую бумагу“ — разрешение жениться на Гальшке. Подумать только: десятки городов, леса, поля в приданое. Можно ли такое упустить? Все это может перейти в руки схизматиков… Король теребил редкую бородку. Король о чем-то думал… Король любил впадать в задумчивость. Это спасало от необходимости действовать…
— Вот как мы поступим, — сказал он наконец. — Ты получишь от меня одну грамоту: я разрешу тебе жениться на княжне Острожской. Но больше вмешиваться в эту историю не буду. Как ты заполучишь Гальшку, не мое дело…
Лукаш Гурка в благодарности склонил голову и поцеловал руку королю. Он все понял.
Вскоре королева Бона выехала на отдых в Италию. И, как говорят, король поспособствовал отъезду строптивой матери.
Час пробил! У Гурки к тому времени уже был готов отряд в триста человек. Но и этого ему было мало. Гурка нашел где-то пятерых ребят из Плоцка, которые отрекомендовались мастерами по осаде крепостей. Ребята эти привели своих друзей. И в конце концов на Львов выступила полутысяча вооруженных головорезов, готовых на все, только бы получить свою долю от богатств Гальшки.
Львов считался свободным городом. Им управлял выборный орган, а королевскую власть на месте представлял староста. Вот ему-то король Сигизмунд II и отправил распоряжение оказать помощь Гурке.
Но львовский староста только руками развел — княжна вместе с матерью спрятались в монастыре доминиканцев. А доминиканцы, как известно, люди решительные и пребольно кусающиеся. Недаром они сами себя назвали божьими собаками: „домини“ — божьи, „кани“ — собаки. Попробуйте их выкурить оттуда! Стены у монастыря толстые. Братья монахи молятся, быть может, и не очень усердно, но стреляют метко. Вскоре Гурка убедился в этом лично. Ни мастера по осаде из Плоцка, ни осадные лестницы, ни вино, которое лилось рекой в глотки осаждающих, не помогли. Монастырь оборонялся. По нему вели огонь из только что отстроенной Пороховой башни, с близлежащих холмов, перекрыли все пути подвоза. Никто не смог бы пройти в монастырь или выйти из него.
Гурка нервничал. Он звал мастеров по осаде, кричал на них, требовал, чтобы они показали наконец свое умение.
— Все идет правильно! — отвечали мастера. — Закончатся когда-то у монахов запасы пороха и харчей. Вот мы их тогда, голубчиков, и возьмем тепленькими. Как птенцов в гнездышке.
— Не вижу конца этой истории! — кричал Гурка. — Басурманам понадобилось меньше времени, чтоб взять Константинополь! Может, у них там пороха и солонины на тысячу лет хватит! Почем я знаю?
— А ведь можно узнать точнее. Тут к ним нищий просится. Мы его не пропустили. Надо дать ему злотый, а пообещать еще три, если он разведает, что делается в монастыре.
— Привести нищего сюда! — распорядился Гурка.
Это был не человек, а жалкий ком грязи, спутанных волос и дырявого холста.
— Зачем тебе в монастырь? — спросил Гурка.
— Там вкусный суп! — ответил человечьим голосом грязный ком. — Вкусный пахучий суп.
— Тебя монахи любят?
— Очень любят. Соломы дают постелить на ночь. На камнях не сплю. В святой обители такого не бывает.
— И тебе в монастыре повсюду разрешают ходить? В любую келью, в любой зал?
— А как же! — воскликнул нищий. — Я ведь юродивый. Значит, тоже святой. Меня богородица охраняет. Все любят. И люди любят, и всякая прочая божья тварь. Меня собаки, к примеру, никогда не кусают. Рядом кто-нибудь идет — так того могут на куски разорвать. А меня никогда. Напротив, даже угощение предлагают.
— Кто? Какое угощение?
— Ну, собаки… Если которая где лишнюю косточку раздобыла, а я поблизости, так обязательно и мне предложит полакомиться… Понимает. Не так, как некоторые.
Гурка бросил нищему грош, тот не поднял.
— Деньги мне ни к чему. Я человек святой…
Его отпустили. И он пошел себе сквозь оцепление в монастырь. Он был слишком уж безумен и никаких поручений не выполнил бы.
А через два дня львовскому старосте пришла на ум счастливая мысль перекрыть водопровод к монастырю. И осажденные сдались.
Злой и надменный, шел в окружении телохранителей Лукаш Гурка по длинному коридору. Где княжна? Ее нашли в монастырской церкви. Гальшка в фате стояла рядом с алтарем и держала за руку высокого юношу. Юноша тоже был весь в белом с голубым. С его плеч спускалась горностаевая накидка на атласном подбое.
— Здравствуй, Лукаш Гурка! — сказал юноша голосом юродивого. — Я князь Семен Слуцкий, а это моя законная жена Елизавета.
— Когда венчались?
— Час назад.
— Это мы разберемся! Кто шумит во дворе?
Действительно, у стен монастыря слышались крики и звон оружия.
— Это мои люди, — сказал князь Слуцкий. — Передовой отряд. К вечеру должны подойти остальные.
