И он тоже никогда не получит твоего венца! Ибо, кроме того, что он слаб, он второй после тебя! А ежели у него не будет детей, то у твоих потомков не будет возможных врагов после!
Царевич застыл, чувствуя, что еще трясется от не исторгнутого гнева. Слова эти были ужасны, и во фразе этой реки пролитой крови в междоусобных войнах Рюриковичей, приведших когда-то едва ли не к гибели Руси. Борьба эта происходила и до недавнего времени. Казалось, появилась в этой полутемной сокровищнице еще одна тень — душа убиенного Владимира Старицкого…
— Годуновы окружили Федора, через Ирину управляют им, и это мне ведомо! — продолжал Иоанн. — Потому никогда, никогда не получит он вышней власти!
Он замолчал и молвил уже тихо:
— И ты не дозволяй Захарьиным управлять тобой!
Иван услышал то, чего не ожидал и боялся услышать, у него сперло дыхание.
— Однажды они немало совершили, дабы у власти оказаться. Кровь Лешки Адашева не на мне… На них! Видит Бог, не хотел я его смерти… А они поплатятся за все, поплатятся! Весь род их в ответе за то…
Он глядел поверх головы сына, и взгляд его был устремлен в ничто, откуда будто все приходили и приходили тени из прошлого, которые и без того часто тревожат государя по ночам, мешая спать и молиться. Для чего вы снова здесь? Что хотите сказать? Предостеречь? Поздно, самое страшное уже происходит сейчас — Россия, снедаемая врагами со всех сторон, уже у края пропасти…
Но царевич не видит и не чувствует чье-либо присутствие, он осмысляет сказанное — его задели слова о Никите Романовиче, о том, на чьих глазах росли Иван и Федор!
— Дядя Никита никогда не строил заговоры против тебя! — возразил Иван, чуть задрав подбородок.
— Возможно и так, — отвечал Иоанн. — Но и обладать властью, как и многие прочие, он так же стремился!
Царевич молчал, сведя к переносице брови.
— Чего так смотришь на меня? Думаешь, не ведаю, что он тебя с Шереметева дочерью свел?
— Что? — бледнея, вопросил Иван. Ухмыльнувшись, Иоанн кивнул.
— Я все знаю! Все! Никитка решил, что ежели на ней женит тебя, то будет единовластным твоим соправителем, когда меня не станет! Будь его воля, он бы и свою дочерь за тебя выдал! Проклятый род!
Иван чувствовал, как кровь гулко начинает стучать в голове. Он глядел на отца, не в силах что-либо ответить ему. Он видел, как сухие крючковатые пальцы Иоанна вцепились в посох, и этот резной скипетр, украшенный цветастыми крупными камнями, словно вобрал в себя то доброе и светлое, что Иван видел в отце только что, и царь тут же снова постарел, обрюзг, и вновь появилась страшная личина старческого, изможденного страданиями, лица.
— Он думает, ежели Насте родным братом приходится, то я его к ногтю не прижму? Уже не раз упреждал его, дабы не играл со мною!
— Он никогда не предавал тебя! — возразил Иван.
— Шереметевы напрочь все изменники! Федька Шереметев, дядя невесты твоей, предал крестоцелование и присягнул Баторию! А ты посмел взять ее в жены!
— Я выбрал Елену сам! Сам! — Иван говорил и не слышал своего голоса из-за гула все громче и чаще стучащей в голове крови, а у самого перед глазами стоял улыбающийся Федор Захарьин, зовущий проехаться мимо палат Шереметевых, и Никита Романович, называющий Елену своей дочерью, и взгляд Елены, игриво-застенчивый, с коим протягивала она ему кувшин с молоком в тот день… Неужели это все ложь?
— Не верю я тебе! И не верю всем им! — продолжал неистовствовать Иоанн и громко стукнул посохом о каменный пол. — Они теперь заставили меня отказаться от Нарвы! Заставили! Они хотят, дабы я проиграл эту войну! Они не исполняют мои приказы и обманывают меня! Изменники! Из-за них я даже не ведаю того, что происходит на войне! Псы! Они хотят гибели державы…
Перед глазами Ивана палата, и бояре, сидящие по лавкам, глядят на него бесстрастно и надменно… А за их спинами горящие деревни, трупы, льющаяся рекой кровь…
— Ты даже мне не веришь! Мне! — выпалил вдруг Иван, силясь отогнать навязчивые видения. — Я просил тебя дать мне войско, дабы я сам вышел биться против Батория! Ты сам не желаешь спасения державы своей! Ты сам ведешь ее к гибели, ибо не веришь никому, медлишь, боишься каждого шага!
— Замолчи! — прошипел Иоанн, съежившись в своем кресле.
— Ты медлишь, а мы уже потеряли Полоцк, Великие Луки, скоро потеряем Нарву и, возможно, Псков! Чего ты ждешь, отец? Ежели ты не можешь повести войска, дай их мне! Ты болен!
— Замолчи!! — исступленно выкрикнул Иоанн и бросил в сына свой посох, но царевич успел закрыться рукой, и скипетр, отбившись от его плеча, тяжело, со звоном упал на каменный пол. Иван убрал от лица руки и с болью взглянул на отца. В глазах его блеснули злые слезы.
— Убирайся, — опустошенно вымолвил Иоанн. Он уже не видел, как сын бросился прочь, услышал лишь, как тяжело грохнула кованая железная дверь. Свечи уже оплывали, и сокровищница постепенно укрывалась тьмой. Тень Анастасии, как и прочих, исчезла, оставив живых наедине с их невзгодами и болью. Иоанн видел, как тьма подступает к нему, поглотив уже лежащий на полу посох. Слабый свет лился из маленьких зарешеченных окон, но вскоре и он погас.
А Иван тем временем, пылая от гнева, несся вверх по лестницам, летел по переходам, расталкивая стражников и попадавшихся по пути слуг. Не в силах излить на отца скопившуюся злобу, он бросился отыгрываться на Елене, которая волей Захарьиных стала его женой, будучи с ними в сговоре. «Как суку на случку!» — думал он гневно.
— В монастырь пойдешь! Покажу я вам, как пользовать меня! — шипел он сквозь зубы, злясь уже и на Елену, и на Захарьиных, самых близких прежде ему людей. Ведь не о его счастье пеклись, устроив Ивану знакомство с будущей женой! Иван лишь орудие в грядущей придворной борьбе…
Боярыни кинулись врассыпную, когда он явился на женскую сторону дворца, чего не должен был делать. Едва отворил двери покоя жены, тут же увидел Елену на пороге, она тревожно и пристально глядела
