всякие церемонии, длинные речи — на его лице не должно читаться, что он думает лишь о том, как дотерпеть до уборной. Где же его братец, наконец? Неспешность когда-нибудь его погубит…
Король приехал только в четверть пятого: он добирался другой дорогой. Встречающие засуетились; Людовик проследовал к церемониальной карете, куда уселись также его братья, герцог Орлеанский, его сын, герцог Шартрский, и принц Конде; процессия выстроилась и двинулась в город.
Впереди кортежа гарцевали трусцой королевские мушкетёры в голубых плащах поверх красных мундиров, на серых и вороных лошадях. Следом катили кареты министров и королевских чиновников, между ними и колесницей встроился отряд королевских пажей. Капитаны конной гвардии маршал де Ноайль и князь де Бово трусили верхом рядом с дверцами королевского экипажа, а командиры обеих мушкетёрских рот, лёгкой кавалерии и гвардейцев — рядом с задними колёсами. Далее шли двадцать четыре пеших лакея, за ними снова всадники — лёгкая кавалерия и лейб-гвардия короля, губернатор и генеральный наместник в Шампани, жандармы и чиновники.
Толпа зевак колыхалась, словно море; задние до боли вытягивали шеи и напирали на передних, солдаты отпихивали их назад. У городских ворот кортеж остановился. Людовик вышел к городским эшевенам, опустившимся перед ним на одно колено.
— О великий миг, сир! — заговорил бургомистр, словно читал монолог с театральных подмостков. — Сложить к ногам вашего величества смиреннейшее почтение и полнейшую покорность народа, который не нарадуется на вас, ведь ваше величество уже самим началом прекрасного царствования снискал всевозможные похвалы! Ликование народа, возгласы, идущие из самого сердца, исполненного любви к лучшему из королей, вернее моего слабого голоса убедят его в наших чувствах. Соблаговолите, сир, удостоить нас благоприятного взгляда, дабы наше счастье стало полным! Да здравствует король! — закричал он, обратившись к народу.
Возглас тотчас подхватили, он эхом прокатился в обе стороны: по городу и по окрестным полям. Бургомистр взял обеими руками большой серебряный ключ от города и передал его губернатору Шампани, тот вручил его королю, который принял ключ и отдал капитану своей охраны, после чего снова сел в карету. Колокольный звон слился с пушечным грохотом.
На процессию взирали сверху вниз статуи Благочестия и Правосудия — двух главных добродетелей нового монарха. Благочестие держало в левой руке французскую корону, а в правой — оливковую ветвь, Правосудие — весы, находящиеся в полнейшем равновесии, и фасцию, пряча её в складках своих одежд. На пьедесталах были начертаны латинские стихи, утверждавшие, что возлюбленный король, при котором правит закон, утвердит всеобщее равенство в своих владениях. Через улицу Ведь перекинулась Триумфальная арка, посвящённая Благотворительности — ещё одной королевской добродетели; у выезда на Новую улицу возвышался алтарь Верности, а чуть поодаль, у Госпитальной стены, — другой, в честь Милосердия.
Колесница остановилась возле ажурного и величественного кафедрального собора, на паперти которого давно дожидалось духовенство в праздничном облачении во главе с архиепископом Реймсским. Король преклонил колено у входа в храм и поцеловал Евангелие, поднесённое ему каноником. Архиепископ произнёс небольшую приветственную речь, отслужил молебен, получил в дар от короля золотую дароносицу, дал ему своё благословение и проводил в свой дворец, для прохода в который специально построили галерею в двадцать один арочный пролёт, раскрашенную под мрамор и с расписным потолком. Мария-Антуанетта была уже во дворце — она приехала в Реймс самой первой, в час ночи. Уставшему с дороги Людовику пришлось выслушать напыщенные речи ректора университета, главного судьи и купеческого головы, которые, казалось, никогда не кончатся. Наконец, городские чиновники вручили ему подарки (шестнадцать дюжин бутылок вина и корзину фруктов), и король с облегчением позволил им удалиться.
На следующий день, сразу после полудня, Людовик XVI в сопровождении братьев, принцев крови и всего двора проследовал по галерее в ярко освещённый собор. Была суббота, десятое июня 1775 года; в цветных витражах под стрельчатыми сводами играло солнце, но в люстрах и светильниках горело множество свечей. Алые кардинальские мантии перемежались с фиолетовыми епископскими и белым облачением каноников; места для публики пестрели нарядами знати, сверкавшими золотым шитьём и украшениями из драгоценных камней; в воздухе пахло ладаном и духами. Грянул орган, запели певчие, затем вступил оркестр из сотни музыкантов. По окончании службы архиепископ Реймсский произнёс проповедь, умело подбирая простые и звучные слова. Закончил он латинской фразой: мудрый король воссядет на троне, дабы править по совести и справедливости. После этого Людовик вернулся во дворец, чтобы исповедаться перед грядущим великим событием.
В воскресенье, в праздник Троицы, каноники заняли свои места на хорах уже в шесть часов утра. Там же были устроены две ложи: одна — для королевы, тётушек короля и дам, другая — для папского нунция и иностранных послов. В пресвитерии установили королевский трон под фиолетовым балдахином, усеянным золотыми лилиями. По обе стороны от трона расположились пэры Франции, а у его подножия стояли кресла обер-камергера, главного распорядителя гардероба, коннетабля и канцлера. Месье представлял герцога Бургундского; его кресло стояло на ступеньку выше, чем места остальных пэров, Артуа — герцога Нормандского, а герцог Орлеанский — герцога Аквитанского. У них на головах были герцогские короны с листовидными зубцами, у прочих пэров — графские, с жемчужинами на зубцах. Мария-Антуанетта произвела фурор высоко взбитой прической, украшенной страусовыми перьями, газовой тканью, жемчугом и бриллиантовой брошью, с ниспадающими на плечи локонами, перевитыми жемчужной нитью; мастер Леонар аккуратно присыпал свой шедевр фиолетовой пудрой с запахом фиалок.
На рассаживание ушло более часа. В это время два епископа и трое певчих, которые несли зажжённые свечи и чашу со святой водой, отправились за королём. Дважды певчий стучал в двери королевской спальни, и дважды обер-камергер отвечал ему: «Король спит». На третий раз, когда прибывшие потребовали «Людовика XVI, дарованного Господом нам в короли», двери распахнулись, и епископов провели к королю, возлежавшему на парадной кровати в длинном платье из серебряной парчи поверх алой рубашки с прорезями для помазания и в круглой шапочке из чёрного бархата, украшенной бриллиантами и белым пером цапли. Его подняли и с пением молитв под руки повели в собор вслед за длинной процессией из духовенства, швейцарских гвардейцев в церемониальных нарядах, музыкантов, дворян в средневековых костюмах разных французских провинций, кавалеров Ордена Святого Духа, военных и гражданских офицеров. Обер-шталмейстер нёс королевский шлейф; на маршале де Ноайле и князе де Бово тоже были роскошные мантии. За королём шли шесть шотландских гвардейцев в белых атласных костюмах, с протазанами в руках, и канцлер в алой атласной сутане под ярко-красной мантией, подбитой горностаем. Замыкали шествие четыре камергера и лейб-гвардия короля во главе с тремя
