Все взволнованно загомонили.
— Цезарь! Клянусь, ты ошибаешься!
— Мы чисты перед тобой! Не надо нам нового Германика!
— Будь прокляты твои враги, цезарь!
— Мы с тобой до конца!
Сеян опять рассмеялся, перекрывая общий тревожный юмон:
— Хорошо ты прижал их, цезарь, — видишь, как испугались? Но сейчас пощади их… пока. Мы еще не выпили и третьей части того, что нам полагается выпить за таким роскошным столом!
Тиберий решил вернуться к хозяйским обязанностям. Этим людям он верил, а кроме того, всегда есть верный Сеян, который последит за ними. Действительно, не стоит портить хороший обед политикой. Он трижды хлопнул в ладони, призывая слуг нести новые перемены блюд и кувшины с вином.
Сразу же с десяток человек, неся подносы и тяжелые сосуды, вошли в комнату и, скользя между столами, принялись передвигать, расставлять, протирать. А в самом разгаре их работы произошло нечто странное.
Раздался откуда-то сверху непонятный шум, напоминающий смесь шороха со скрипом трущихся камней — и вдруг потолок начал рушиться.
Плита, выпавшая первой, ребром ударила по голове Азел-лия Сабина. Тиберий, как раз смотревший на него, успел в долю секунды заметить, как у поэта выпало что-то изо рта и он ничком повалился на свое ложе. Ничего не понимающий Тиберий попытался вскочить на ноги, чтобы бежать, но не смог. Сбоку на него бросился Сеян, столкнул с лежанки и накрыл своим телом. Наступила тьма — это от обваливающихся камней погасли светильники, да вдобавок Сеян сдернул покрывало и накрылся им. Тиберий понемногу начал приходить в себя, когда грохот утих, стали слышны громкие вопли покалеченных, и тяжесть тела Сеяна, лежавшего сверху, уменьшилась из-за того, что Сеян оперся на руки, образовав над хозяином некое подобие крыши.
— Что это, Сеян? — с трудом спросил Тиберий.
Тому говорить было еще труднее, но все же он ответил сквозь натужное кряхтенье:
— Крыша… упала… откопают… скоро… держись, цезарь…
И вправду их уже откапывали — германская стража и оставшиеся в кухне слуги разбрасывали камни, окликая императора — главной задачей было спасти его.
Сеян из последних сил стал звать на помощь, и его услышали. Через несколько минут голоса германцев уже звучали совсем рядом, потом стало светло — и вот уже Сеян, пошатываясь от боли и усталости, помог Тиберию подняться на ноги.
Тиберий огляделся, не обращая внимания на восторженные вопли германцев, спасших своего вождя. Картина была ужасная. Дом, казавшийся нерушимым, как скала, полностью развалился. По непонятной причине рухнул свод искусственного грота — и оставалось только удивляться, как Сеяну удалось так быстро среагировать и закрыть Тиберия от падающих камней. И как все-таки получилось, что огромная сыпучая масса их обоих не раздавила, как произошло со всеми остальными.
Их тоже понемногу откапывали — и Азеллия Сабина с размозженной головой, так и не дочитавшего свой диалог, и толстяка Помпония, превратившегося в бесформенную груду переломанных костей и сала, и других, не менее страшно изуродованных. На мертвых рабов, естественно, никто не смотрел с сожалением.
— Ох, цезарь, — едва отдышавшись, сказал почтительно Сеян (Тиберий давно не слышал в его голосе такой почтительности). — Мне страшно находиться рядом с тобой! Ты ведь пригрозил им, помнишь? И твоя угроза будто по воле богов тут же исполнилась.
— Но я ведь и тебе грозил вместе с остальными, — недовольно поморщился Тиберий. Сеян словно намекал на его причастность к этой катастрофе, — Почему же ты жив?
— А мне ты не грозил, цезарь! — убежденно выговорил Сеян, — Как ты мог меня равнять с ними? Ведь я твой самый преданный слуга! Поверь — здесь чувствуется божественная воля! Я ведь тоже остался жив благодаря этой воле! Мною что-то руководило извне — иначе я не смог бы так хорошо защитить тебя…
Тиберий пристально вгляделся в лицо Сеяна. Выглядело оно неважно — глаз заплыл, в уголке рта запеклась кровь. «Этот человек только что спас мне жизнь, — подумал Тиберий. — Все, что он говорит насчет божественных сил — чепуха. Он просто натренирован на постоянную опасность, грозящую мне, — и натренирован мною. А если он и в дальнейшем станет ждать, не придет ли к нему извне какое-нибудь озарение, то не станет ли Сеян думать о себе как об избранном? Его верность может не выдержать такого соблазна. Ведь человек, которым управляют боги, не захочет иметь над собой хозяином другого человека, пусть и такого, как я. Над этим надо подумать, и как следует».
Он улыбнулся Сеяну и похлопал его по плечу. Сеян даже не заметил, что в жесте Тиберия сквозила некая покровительственная небрежность — он весь был еще во власти ощущений от неожиданного происшествия. Он еще прислушивался к голосам богов.
Оставаться в Таррацине Тиберий больше не пожелал. Он велел закладывать себе коляску — верхом ехать не стоило — и отправляться в сторону Кампании, в Гаэту, где можно было переночевать перед завтрашней дорогой. Тела погибших на вилле «Грот» префект Таррацины, до смерти испуганный возможным императорским гневом, отправил в Рим со всеми почестями.
На следующий день Тиберий сообщил Сеяну о своих намерениях поселиться на острове Капри. Переезд туда должен быть осуществлен без особой огласки — пусть в Риме узнают об этом, когда все уже произойдет. Разумеется, Сеян получил задание привезти на Капри всех спинтрий, весь штат дворцовой прислуги — хватило бы на все двенадцать вилл, в которых Тиберию предстояло отныне проводить свои дни. Кроме этого, нужно было обеспечить надежную охрану острова — собрать целую маленькую армию. Помимо батавов Тиберий приказал Сеяну выделить две, а лучше — три роты отборных преторианцев, из Остии привести десяток военных кораблей. Но каждого моряка проверить и перепроверить, потому что в Остии моряки хоть и самые лучшие, но среди них много бывших заступников Агриппы Постума и скрытых бунтовщиков.
И еще Тиберий высказал одно пожелание, удивившее Сеяна. Хотя тот и не подал виду, что удивлен. На Капри Тиберий захотел иметь рядом с собой сенатора Марка Кокцея Нерву — глубокого старика, еще с Августом дружившего, а теперь по просьбе Тиберия занимавшего в Риме ответственную должность сенатора — надзирателя за городскими водопроводами. А вообще Нерва был знаменитым юристом и знатоком законов и, наверное, самым добрым и незлобивым в Риме человеком. Все ужасы последних лет словно проходили мимо него, им не замеченные, и не оставляли следа в его нежной душе. Когда-то вместе с Тиберием он выполнял поручение Августа о наведении порядка в кварталах бедноты.
В Риме не знали о том, что император выбрал себе новое место для жилья, почти целый месяц, потому что Тиберий в течение этого времени объезжал Кампанию, как и обещал — принимал участие в освящениях храма Юпитера в Капуе и храма Августа в Ноле. Но потом, когда жители столицы все-таки узнали о Капри, то не могли сразу решить — огорчаться им или радоваться. Рим не увидит Тиберия, может быть, никогда? Прекрасно! Но кто останется вместо старого козлища? Сеян. Это пугало многих куда больше, чем перспектива постоянно прятать молоденьких дочек и сыновей от похотливых взглядов Тиберия. Император, что ни говори, был человеком старой закваски, он много отличился в боях с врагами и на гражданском поприще. К его совести можно было воззвать — и надеяться получить отклик. К тому же все еще была жива Ливия, и она в случае надобности, наверное, могла стать Риму защитой от Тиберия. Но Сеян — совсем другое дело. Выскочка, безродный приемыш, для которого нет ничего святого, кроме своих вечно неутоленных желаний богатства и власти — богатства ради власти и власти ради унижения себе подобных. Тиберию Рим подчиняется потому, что так завещал Август. Сеяну же подчиняться не будут, пока он не заставит. У Сеяна в руках гвардия и целый сонм доносчиков. Тиберий, уезжая из Рима, отныне будет знать только то, что Сеян соизволит ему сообщить. А что станет с семьей несчастного Германика?
Этот вопрос волновал всех. Люди знали, с каким пренебрежением относился Германик к Сеяну. Когда он был консулом в Риме — Сеяна как будто не существовало, и никто не помнил, чем тогда занимался начальник преторианцев, ныне всесильный, как сам император. Еще бы — коварство и подлость Сеяна перед честностью и доблестью Германика растаяли вмиг, словно кусок грязного льда на ярком солнце. И теперь Сеян, как все были уверены, являлся главным провокатором, главным науськивателем Тиберия на Агриппину и ее сыновей.
Молчал и сенат, не осмеливаясь издавать никаких постановлений по поводу отъезда императора, хотя само по себе это было делом неожиданным! Невозможно было представить себе Августа или Юлия Цезаря, которые бросили бы свой город и отдали его на растерзание временщикам. Императорская власть оборачивалась к Риму неожиданной стороной. Правда, распоряжения Тиберия в сенат поступали исправно, и, в конце концов, слухи об окончательном решении императора покинуть Рим навсегда были только слухами — от самого Тиберия не приходило ни опровержений, ни подтверждений.
