Чтобы для отъезда Тиберия из столицы найти приличествующий повод, Сеян посоветовал ему заявить, что он едет в Капую — освящать храм Юпитера, а потом в Нолу — освящать храм Августа. Такова была официальная версия.
41
Отдельно был издан эдикт, по которому запрещалось беспокоить императора. Во время поездки он не собирался рассматривать никаких жалоб, никаких просьб и даже почестей принимать не хотел. Его должна была окружать только свита, состоявшая из Сеяна, нескольких сенаторов, слуг и германской стражи. Тиберий собирался поначалу оставить Сеяна в Риме, но потом все же решил взять его с собой — надежного друга всегда приятно видеть рядом.
Путь их лежал в Таррацину — небольшой городок на побережье Гаэтанского залива. Там, в уютном уголке, в дубовом лесу над морем, у Тиберия была вилла под названием «Грот». Называлась она так потому, что главная ее комната была сложена в виде естественного грота, из почти не обработанных каменных плит. Раньше вилла принадлежала богатому римскому всаднику, который оставил ее императору по завещанию, вместе с изрядной денежной суммой. Так поступали почти все — составляя завещания в пользу Тиберия и оглашая их в надежде на то, что император станет к ним благосклоннее при их жизни и, когда они умрут, не будет преследовать семью. Тиберий ни разу не отказался от такого наследства, он принимал его даже у тех людей, что находились под подозрением в измене или других преступлениях. Но не всем наследодателям это помогло. Отец Луция Аррунция, например, отказал Тиберию все свое состояние, а Тиберий потом довел его угрозами до самоубийства.
Так или иначе, семья покойного владельца виллы «Грот» пока могла жить спокойно. Тиберию вилла нравилась, и он любил здесь бывать, всякий раз невольно вспоминая добром бывшего хозяина. И именно сюда он захотел приехать, чтобы отдохнуть от столичной суеты.
Главная комната, где раньше, возможно, предавались любовным утехам или философским спорам, теперь была превращена в триклиний — Тиберий велел поставить здесь обеденные столы, ложа для гостей и, поскольку комната, не имеющая окон, была темноватой, несколько больших светильников на треножных подставках. Ему, говорил Тиберий, здесь всегда почему-то хочется есть, словно моряку, выброшенному на необитаемый остров и спасающемуся от бури в пещере.
Вот и в этот раз, едва войдя в дом, он распорядился готовить основательный обед, переходящий в ужин, а пока слуги занимаются стряпней и накрывают на столы — всем приказал идти купаться. Солнце грело достаточно сильно, а купание, как всем известно, должно поднимать аппетит, и без того разгулявшийся от долгой езды на лошадях. Спутники Тиберия приняли идею купания с восторгом, как, впрочем, они принимали и все другие его идеи.
Потом, когда все наконец возлегли к накрытым столам и отдали должное еде и вину, Тиберию захотелось насладиться высоким искусством. С ним в свите находился Азеллий Сабин — человек, умеющий писать забавные стихи. Недавно Тиберий присудил ему награду в двести тысяч сестерциев за диалог, в котором спорили рыба, устрица, белый гриб и дрозд — кому из них по праву принадлежит первенство за столом. Вот и сейчас Тиберий попросил Сабина еще раз прочитать затейливое стихотворение.
Тот с готовностью начал, изображая по очереди всех действующих лиц. Даже грибом попытался притворяться, низко надвинув брови и забасив. Тиберию все это очень было по душе. Описываемые предметы напропалую ругали друг дружку и расхваливали себя. Например, устрица отвечала белому грибу, что хотя они оба достаточно скользкие, но от гриба бывает понос и несварение, а от нее, устрицы, — никогда. Дрозда же ругали все — за то, что он не брезгует питаться червями и прочей гадостью. Тиберий ухмылялся каждый раз, когда слышал какое-то особо крепкое ругательство. Но потом вдруг ему наскучило, и он махнул Сабину рукой, приказывая тому прерваться.
— Помолчи, Сабин. Мы еще успеем насладиться твоим чтением, — сказал Тиберий, и все притихли, потому что голос императора вдруг посерьезнел. — Скажите-ка мне, любезные друзья, — обратился он ко всем сразу, — не делаю ли я ошибки, надолго уезжая из Рима? Ты, Сеян, не отвечай, твое мнение мне известно. Но вот ты, Помпоний? Что скажешь, римский префект? Может, хочешь кого-нибудь посадить на мое место, пока меня нет? Что думаешь о молодом Нероне Цезаре Германике?
Помпоний Флакк был постоянным собутыльником Тиберия и в посланиях сенату именовался «любезнейшим и повсечасным другом». Как-то раз, в самом начале кампании по исправлению общественных нравов, Тиберий провел с ним и с Пизоном несколько суток в беспробудном пьянстве и после того, как отрезвел, немедленно назначил Помпония префектом Рима, а Пизона, чуть позднее, когда пришла нужда в его услугах, послал в Сирию наместником. В дальнейшем Пизон выполнил то, что от него ожидалось, но плохо кончил, а префект Рима все еще занимал свою должность и был часто приглашаем Тиберием на пиры. Также на Помпонии Флакке лежала обязанность от имени императора (и за свой счет) устраивать развлечения для граждан — игры атлетов, соревнования колесниц и гладиаторские бои. Расходы были огромные, но Помпоний не очень переживал: он благодаря скупости Тиберия пользовался его милостью за то, что освободил Тиберия от таких трат, к тому же у префекта Рима было много источников для пополнения своей казны. Раньше Тиберий всегда хвалил Помпония за то, что тот совершенно чужд политике и интригам, и Помпоний гордился этой похвалой. И вот на тебе — император ни с того ни с сего задает, да еще в присутствии десятка свидетелей, чисто политический вопрос. И какой опасный вопрос! А отвечать надо было сразу, промедление с ответом было так же опасно, как и ответ заведомо неправильный.
— Как я могу судить? — нашелся Помпоний. Это было удачное начало. — Во всем твоя воля, цезарь. Я — всего лишь твой преданный слуга, и твой отъезд меня печалит лишь по одной причине: я буду с тобой видеться не так часто, как мне бы хотелось. А твой вопрос об этом мальчишке Нероне, цезарь, я отношу уже к другой области. При чем здесь твой отъезд? Нерон — мальчик как мальчик, оделся во взрослую тогу и, наверное, рад — не будет видно, как у него член выпирает, когда он идет по улице, а всякие смазливые потаскухи, чтобы привлечь внимание такого красавчика, трясут перед ним своими прелестями. Я хорошо знаю Нерона, да и его братца тоже. Если ты имеешь в виду враждебную к тебе Агриппину, цезарь, то вряд ли козни ее и ее друзей занимают обоих мальчишек. У них свои заботы — им нравятся девицы, они впервые пробуют вино, мечтают совершать подвиги на войне…
— Ты отвечаешь, Помпоний, на те вопросы, которые я не задавал, — язвительно проговорил Тиберий. — И ты слишком многословен. Откуда ты так хорошо знаешь молодого Нерона? Он от Агриппины не отходит ни на шаг — и ты, значит, с ней общаешься?
— Храни меня от этого боги! — только и смог воскликнуть испуганный Помпоний. Он прижал обе руки к груди и умоляюще глядел на Тиберия, как бы желая сказать: «Зачем ты впутываешь меня в эту политику, цезарь?»
— Нет, государь, успокойся, — рассмеялся вдруг Сеян, — Мне было бы известно, если бы наш префект поддерживал связь с твоими врагами — а они пока, к сожалению, у тебя есть. Здесь же только твои друзья, и самые преданные. Позволь им лучше выпить вина за твое здоровье и удачу!
— А ты, Сабин? — не слушая Сеяна, обратился Тиберий к поэту, который, словно желая подольше растянуть свой поэтический успех, по очереди откушивал из нескольких блюд — на столе перед ним лежали и устрицы, и грибы, и рыба, и даже жареная утка, играющая в данном случае роль дрозда. Жуя поочередно то гриб, то кусочек рыбы, Сабин корчил все те же гримасы, что и во время чтения, ожидая, что Тиберий снова захочет слушать. И не ожидал, что его, поэта, заставят говорить о политике. — Прекрати жевать, обжора, если к тебе обращаюсь я! Скажи лучше, похож ли Нерон на своего отца, Германика? Что говорят об этом в ваших банях, где ты целыми днями пропадаешь? Ведь твои поклонники, наверное, не только сами моются, но и мне косточки перемывают?
— Кх-кх, — закашлялся Сабин. С трудом восстановив способность говорить, он попытался все свести к шутке: — В бане, цезарь, всегда стоит такой шум, что невозможно ничего расслышать. Луций Сенека Младший[74] — он сейчас живет в Риме, как раз над общественными банями — прекрасно об этом написал.
— Ты, Сабин, увы, не Сенека Младший, — перебил его Тиберий. — Уходишь от ответа? Это тебе зачтется. — И он погрозил смутившемуся поэту пальцем. — И вы все тоже запомните! — обратился он к пирующим. — Я обязательно узнаю, что у вас на уме! Думаете — явится новый Германик и подарит вам легкую жизнь? Не выйдет!
Все взволнованно загомонили.
— Цезарь! Клянусь, ты ошибаешься!
— Мы чисты перед тобой! Не надо нам нового Германика!
