спрашивал. — Одни врачи… Николай Глебович, Петр Григорьевич, объясните, что сие значит: нет ли в этом опасной подоплеки?
— Есть, Николай Михайлович, есть подоплека, — отвечал Корчуганов. — Но не опасная. Напротив. Коли много врачей, опасаться нечего.
— Пожалуй, вы правы: когда рядом доктора, чувствуешь себя спокойнее. Только вот я думаю, — посмеивался сдержанно, переводя взгляд с одного на другого, — сколько же надобно докторов, чтобы избавить Сибирь от всех ее недугов? Да и по силам ли это одним-то докторам, а? Как полагаете?..
— Докторам, Николай Михайлович, многое по силам… — многозначительно сказал Сущинский. — Как вы себя чувствуете? Не утомила дорога?
— Ну, батенька, я старый путешественник и к дорогам привык. А у вас тут прекрасная погода. На Волге дожди…
— Это мы к вашему приезду постарались. Угодили?
— Спасибо, друзья, угодили. Угодили… — рассеянно отвечал, как-то разом отключаясь от этого легкого, как бы даже и не обязательного разговора, опять видя перед собой лишь Боголюбскую, стройную и высокую, в темном глухом платье, со строгою сдержанностью в лице. Он шагнул к ней, охваченный нетерпением, и Александра Семеновна, словно обороняясь, протянула сначала одну руку, потом другую… Ядринцев сжал их с силой, порывисто наклонившись, и спрятал лицо в горячих жестковатых ее ладонях, пахнущих лавандою.
— Вот и все… Теперь все! — сказал он с чувством. — Больше нам нельзя разлучаться. Слышите, Сашенька? Нельзя.
* * *
Однако уже назавтра пришлось расстаться. Хотя на этот раз и ненадолго: Ядринцев вместе со своими друзьями, Корчугановым и Сущинским, уезжал в Барнаул на лошадях, Боголюбская обещала отправиться с первым же пароходом, дня через два…
Кончался май, но жара в Сибири стояла летняя. Изредка налетали сухие трескучие грозы. Короткие дожди не освежали воздуха. Дымное марево текло, струилось над лесами, как воздушная река. И все вокруг — деревья, цветы, кипенное разнотравье, — все было пронизано и прогрето солнцем. Невидимая кукушка вещала долгую жизнь. Ядринцев насчитал полсотни, кукушка не умолкала, он сбился со счета, махнул рукой и засмеялся: «Да куда мне столько!» Настроение поднялось. Все будет хорошо, сказал он себе. Вот приедет Сашенька — и все пойдет по-новому… Главное, он снова в Сибири, на родине! И ехал он не один, а с друзьями — молодыми, крепкоплечими, надежными, рядом с которыми отныне предстояло ему жить и работать. Но мог ли он, Ядринцев, переложить на их плечи хоть часть своего груза? Нет. Не мог. Ибо каждый обязан нести свой груз до конца… До конца! «Но каков же будет конец этой истории? — вдруг вспомнил он слова из последней своей книги и понял, остро, почти до отчаяния осознал, что не сможет, никогда не сумеет ответить на этот вопрос. — Каков же будет конец этой истории? Несомненно, что где-нибудь должна быть поставлена точка…»
Был на исходе май, но жара стояла летняя.
Повозка, запряженная парой лошадей, катила по нескончаемо длинной сибирской дороге… И Ядринцев мчался, летел, спешил туда, где его ждали, любили и где ему суждено было поставить точку.
Пустое место (лат.).
Нас ждут, господин Ядринцев! (франц.)
