больше.
Вошли вместе в нижнюю комнату, в которой молодая пани со своими пряхами и детьми сиживала вечерами. Старик потащился за ними.
Воеводина огляделась вокруг, начала снимать дорожную одежду, но не спешила с повествованием, которого ожидали.
– Моя милостивая пани, – отозвалась, подходя к ней, Домна, которая положила ребёнка в колыбель, – не скрывайте ничего от меня, говорите мне о моём… всё. То, чем Бог пожелал его коснуться, я с ним должна разделить. Бог даст мне мужество. Я всё хочу знать! Я дочка отца, который в молодости был рыцарем; весь мой род не иным делом занимался – мы, женщины их, хоть доспехов не надеваем, должны вооружить сердца.
Воеводина её обняла.
– Сестра ты моя, – сказала она с нежностью, – мы, мы, действительно, ран не наносим, крови не льём, но отстрадать должны за всех – и в наших сердцах отбивается то, что они терпят. Бог с тобой. Флориан живой возвращается, здоров будет, но много выстрадал. Три тевтонских копья разорвали ему внутренности – он чудом был спасён… Едет он сюда и завтра будет с тобой. Король сам нашёл его на поле боя, а храбрый человек, когда над ним ещё сокрушались, имел силу ему пожаловаться, что от соседа страдал больше, чем от тех ран, которые ему нанесли копья.
Домна закрыла лицо руками. Старец заломил ладони, все молчали, воеводина говорила дальше:
– Король ему обещал избавить его от соседа, сам велел перевязать его и сейчас уже нет опасности.
С плачем бросилась молодая пани благодарить вестницу, потом, как бессознательная, побежала встать на колени и помолиться; потом хотела немедленно хотя бы сесть на коня и ехать навстречу мужу – но Халка не позволила это, отец сопротивлялся.
Воеводина ничего ещё не поведала о своём пребывании у Бука, и только теперь, когда Домна начала хлопотать, как бы мстительный сосед не напал в дороге на Флориана, стала рассказывать о своём приключении.
Все не могли надивиться, что она вышла из него целая.
– Сказала я ему, – прибавила воеводина, – о том, что король обещал Флориану и, кажется, что Никош, хоть усмехался над этим, должно быть, принял к сердцу королевское слово.
Домна всё же не успокоилась, пока навстречу мужу нескольких вооружённых мужчин не выслала.
Халка, которая, хоть издали, смотрела на страшную битву под Пловцами и из-за своего мужа, за которого боялась, допытывалась о самых мелких подробностях её, начала теперь рассказывать о том памятном дне, в котором гордость крестоносцев и их жестокость были наказаны.
Все, кто жил в усадьбе, теснились слушать в комнату, за дверь, и торжественное молчание, прерываемое только криками радости и знаком святого креста, царило во время рассказа Халки, которая сама не загорелась и не разволновалась.
Молодая пани за своего мужа и его богатырскую храбрость чувствовала себя гордой. Слёзы её высыхали от этого чувства радости и почтения к человеку, который умел быть таким простым, таким скромным, а так всю жизнь по-рыцарски себя вёл.
Рос в её глазах любимый муж, сильного духа, который, будучи близок к смерти, помнил только о том, чтобы королю покой своей семьи и будущее поручить.
При нём уменьшались иные, которые хотели быть великими, а не имели его железной добродетели, побеждающей страдание, упрекающий смерть.
– Мой Флорек! – повторяла она с бьющимся сердцем и красными от слёз глазами. – Мой!
Целовала детей и хотела было поведать им, как должны были почитать отца – на это её слов не хватало…
На следующий день с утра замок готовился, как к великому торжеству, к приёму своего пана.
Новость со двора пошла по деревням – с эхом королевских слов и обещаний.
Толпы собирались приветствовать возвращающегося на границе. Со всех деревень, наряженный празднично люд, тиснулся на дорогу, ведущую в замок.
Рассказывали друг другу и то, что было, и то, что каждый от сердца добавлял к повести о трёх копьях и злом соседе. История представлялась уже легендой, которая должна была выдержать века.
В замке Бука заметили это великое движение и беспокойство около Сурдуги, но отсюда никто не тронулся ни помогать, ни мешать. Из-за остроколов Никош неспокойно смотрел, приказав запереть замок, а людям – защищаясь, выходить из него.
Домна сразу дала знать в Лелов, откуда её брат и всё, что жило, вскочили также на встречу Флориана.
Со своей повозки, застеленной шкурами, Шарый, приближаясь к дому, выглядел всё более неспокойным. Знакомая околица позволяла ему вычислить время и расстояние, измерить биением сердца приближение к Сурдуги.
Он напрасно, однако, торопил и просил возниц, чтобы поспешили; был выдан приказ, чтобы раненого везли медленно, не давая повозки наклоняться. С обеих сторон шли слуги, на плохих переправах поддерживая его, чтобы не чувствовал тряски. Но о своих ранах и страдании забыл Флориан, так срочно ему было увидеть своих, обнять Домну.
Так они доехали до границы, где стоял крест, а около него кучка людей. Владелец с частью кучки из Ласек и Возников, подъехал первым к пану.
Старый слуга целовал его ноги, а группа радостно приветствовала, и шли с ней дальше. Он уже чувствовал себя сред своих.
– Милый Боже! – говорил он в духе. – Лёжа на поле боя, когда я думал, что мне уже пришёл последний час, разве я надеялся, что доживу до этой минуты?
Когда проезжали напротив замка Бука, дрожащей рукой Шарый немного отслонил шкуру и посмотрел на Вилчью гору. Стояла, словно на ней не было живой души – хоть много скрытых глаз смотрело из неё на этот кортеж, двигающийся низом к Сурдуги.
– Хей! Хей! – ворчал Никош из-за забора. – Провожают его, как с похоронами идут. Кто же знает? Может, ему немного осталось, а с ним, когда сдохнет, и обещание королевское пойдёт вниз.
Повозка внезапно остановилась, хоть до замка ещё кусок дороги был – перед Флорианом показалась седая голова отца и белый чепец жены, на руках держащей ребёнка.
Все плакали и пожимали руки, а говорить никто не мог.
Когда воз остановился на дворе, а люди, взяв Шарого на руки, внесли его в избу, он, держась за руку жены, весело улыбался ей и ребёнку.
– А ну! – воскликнул он. – Эту грусть и слёзы оставьте в покое! Есть чему радоваться и Бога благодарить.
Он поднял вверх другую руку и весело закричал:
– Дорогой отец! Кубок! Хоть каплю выпьем за здоровье короля и короны нашей.
Повернулся к жене.
– А вы прикажите что-нибудь весёлого. Песенку затянуть! Рыцарская вещь – всегда быть в хорошем настроении в плохой и выгодной доле одинаково.
Он
