снимем лагерь и двинемся следом за Сторожевым полком.
– В открытом поле, да вдвое меньше нас, – протянул удрученно Лыков-Оболенский. Палецкий перекрестился.
– Укрепимся здесь, неподалеку от деревни Молоди. Сюда, Дмитрий Иванович, ты и должен их заманить. – Воротынский сделал новую отметку на карте и обвел ее кругом. – Пошлите людей, пущай местность разведают. Нам нужны курганы и овраги. Здесь примем бой.
Воеводы, переглянувшись, осенили себя крестным знаменем и поднялись со своих мест. Солнце уже стояло высоко. Следовало торопиться.
– С Богом, – сказал Воротынский Хворостинину и отпустил его.
И выступили. В суматохе и шуме поднимался лагерь, покидая Серпухов. Воеводы, объезжая полки, отдавали приказы, посылали вестовых, торопили людей. Солнце нещадно пекло. Пыль висела в воздухе, не оседая, скрипела на зубах. Дубравы, тянущиеся за окоем, утопали в мареве. Пешие ратники шагали, раскинувшись широкой толпой. Тянулись пушки, конница шла шагом.
– Молвят, следом за татарами идем. Как же их так далече пропустили-то, Господи, – истекая потом, ворчал Илья. Он шел, опираясь на длинную рогатину, то и дело плевался от пыли. Архип, опустив взор, молчал, изредка поднимал голову, глядел на безоблачное небо, на тянущиеся вдоль дороги притихшие леса.
Привалов не велено было делать. К вечеру дошли до деревушки Молоди. Здесь велено было ставить лагерь. Едва отдохнув, принялись строить «гуляй-город». На прочно скрепленные меж собой специальные телеги устанавливали большие деревянные щиты с целью защиты от стрел. Для стрельбы из пищалей и пушек в щитах делались бойницы. Для такого укрепления подготовлены были и специальные длинноствольные пищали, бившие небольшими ядрышками. Архип и его спутники тоже плотничали. Вместе с Ильей они выпрямили спины, утерли пот и, опершись о секиры, стояли, отдуваясь.
– Видать, жестокая сеча будет, – проговорил, щурясь, Илья. Архип лишь хмыкнул, опустив голову.
– Архип! Завтра может поздно будет, да и… – Илья сказал и, махнув рукой, осекся. – Хочу оженить детей наших. Может, как вернемся, пришлю сватов? Любят друг друга они…
Архип обернулся – поодаль Семен, утирая обильный пот, умело орудовал топором.
– Коли так, отчего не женить? – молвил Архип с легкой ухмылкой. Илья рассмеялся, сощурив глаза. Отвлеченные разговоры помогали не думать о грядущем и неизбежном кровавом побоище.
Когда на стан опускались сумерки, прибыл отряд донских казаков под командованием атамана Михаила Черкашенина. Всадники выглядели причудливо и почти одинаково – подпоясанные зипуны красных или синих цветов, широкие шаровары, заправленные в сапоги. У большинства головы обриты, у других волосы стрижены «кружком». Бородатых, как правило, средь них не было, а вот усы носил каждый, и чем длиннее они были, тем большим почетом средь собратьев пользовался данный муж.
Стрельцы и дети боярские молча провожали их глазами, а казаки отвечали глазевшим на них легкой ухмылкой. Сам атаман по внешнему виду не отличался от прочих казаков, был крепким, усы носил длинные, полуседые, голову брил, а в левом ухе блестела золотая серьга. Черкашенин остановил своих воинов, а сам подъехал к костру, у которого с прочими мужиками сидели Архип и его спутники.
– Православные, укажите, где воеводы ваши ныне? – крепким громким голосом обратился к ним атаман. Мужики указали направление, и с пятью казаками Черкашенин отправился дальше.
Казаков тут же приняли в воеводском шатре. Черкашенин вошел в сопровождении юного, безусого, крепкого казака. Черкашенин и юноша перекрестились у образов при входе, и лишь потом атаман представился воеводе.
– Узнали о беде вашей и прибыли помочь. Ваш царь нам земли выделил на веки вечные, отдал Дон нам во владение, когда помогли Казань вам взять, так что, считай, потому мы здесь, с благодарностью!
– Садись, атаман, отужинай со мною! – пригласил Воротынский, а сам кликнул слугу. Тут же исчезли карты, возник кувшин с квасом, ягоды, моченые яблоки, грибы, донесся аромат жареной птицы.
– Благодарю за приглашение, князь, но негоже будет, ежели я в стороне от своих казаков трапезничать буду. Данило, квасу налей!
Казаки присели на скамьи, юноша разлил в три чарки квас. Черкашенин опер саблю о пол и одной рукой ухватился за рукоять. Другой он похлопал юношу по плечу:
– Сын мой! Добрый казак растет! Добрый…
– Большой отряд с тобой? – деловито спросил Воротынский.
Хитро прищурившись, атаман прикинул и усмехнулся:
– Ну, такой отрядец, сотен пять наберется!
– Добро! Лишние бойцы не помешают…
Со стола в мгновение исчезли кушанья и возникли карты. Деловито и быстро, совещаясь, распределили казачий полк.
– Добро, князь. Чем сможем – поможем. Сабли наши в ножнах задержались, да и мужики подраться хотят! Победим, даст Бог! Говорят, хан ушел вперед, скоро достигнет Москвы.
С этими словами Черкашенин отставил чарку и грузно поднялся. С ним встал и Данило. Вновь перекрестились они у образов и покинули воеводский шатер.
Завершив дела, Воротынский остался один. Отослал людей, прилег на устеленную попонами солому. Лагерь, умолкая, готовился ко сну, понемногу гасли костры. Михаил Иванович закрыл глаза, пытаясь расслабить изможденное за столь тяжелый день тело. Годы! Он лежал, прибитый усталостью, но не мог уснуть. Открыл глаза, прислушался. Снаружи слышались шаги дозорных, храп коней, тихие переговоры ратников.
Наверняка хан уже соединился с ногайцами и, возможно, уже движется по прямой дороге к Москве. Рано утром Хворостинин настигнет их. Он должен заставить хана повернуть обратно! Должен! А если нет? Если хан повернет, уже завтра на этих тихих лугах начнется сражение, которое решит будущее русской земли.
Сейчас, в тишине и темноте, Михаил Иванович вспоминал отца, который всю свою жизнь, будучи одним из первых воевод в государстве, участвовал в войнах с татарами и Литвой. Отец был могущественным, считался удельным князем, его боялись, ему завидовали. И старый князь Воротынский, не жалея себя, верно служил Ивану Великому, затем его сыну Василию Ивановичу. Когда к власти пришла Елена Глинская, он с сыновьями решил отъехать на службу к литовскому великому князю. Елена была умна! Ее верные псы быстро пронюхали о планах князя Воротынского, и он был схвачен. Его, могущественнейшего человека в государстве, лишили всего и заморили в темнице. Михаила, тогда еще юного, вместе с братьями также держали в оковах. О, он до сих пор помнит те лишения и унижения, которым, казалось, не будет конца! Уже после смерти Елены Михаил Иванович и его братья были выпущены на свободу, и меж ними разделился отцовский удел.
И нынешний государь, сын Елены, уничтожившей отца Михаила Ивановича, всегда боялся братьев Воротынских, хотя они службой доказывали свою верность. И теперь на плечи Михаила Ивановича, последнего оставшегося в живых из братьев Воротынских, возложена миссия по спасению русского государства.
Михаил Иванович открыл глаза и, кряхтя, перевернулся на бок. Как он ненавидел Иоанна!
