лезвия клинка о точильный камень.
Девлет-хан, кряхтя, поднялся со своего ложа и подошел к приоткрытым полам шатра. Верные стражники истуканами стояли на своих местах, охраняли покой своего господина. Степь же светилась множеством мерцающих огоньков. А там, вдали, уже видна мирно спящая река, которую завтра им суждено перейти. Там, за этой рекой, его великая слава и богатства.
Девлет закрыл глаза. И вот он уже не старик, завоеватель Москвы, а брошенный всеми мальчик-сирота при дворе своего дяди хана Саадета. Уже тогда, лишенный родительской любви, он со слезами мечтал, как станет великим, подобно Бату, доведет свое непобедимое войско до «последнего моря», до края завоеванного им мира, и, стоя на этом краю, воткнет в землю копье…
Завтра будет переправа. Там, где за рекой во тьме чернеют леса, начинается русская земля, которую он уничтожит…
Утром двадцать шестого июля татары подошли к берегам Оки и начали переправу. Едва приблизившись к реке, сразу узрели, что противоположный берег укреплен сильнее обычного – выше насыпи, крепче и мощнее ограды и плетни.
С криком, в суматохе, поднимая тучи пыли, татары стали готовиться к переправе. Слезали с коней, вели их за собой, заходя в воду. Внезапно с противоположной стороны ударили выстрелы, в ответ испуганно заржали кони. Из окопов вылезали стрелки с пищалями, стреляли и вновь прятались от метких татарских стрел.
Сидя в седле, Девлет-Гирей наблюдал за этим. Метко били московиты, не подпускали татар и на середину реки. Хан чувствовал, как в нем закипает злость. Засопев, он крикнул со стиснутыми зубами:
– Приведите ко мне Теребердея-мурзу!
Укрывшись за частоколом на укреплениях русских, следил за татарской переправой Иван Петрович Шуйский. Видел, как растекается по противоположному берегу крымская конница, как беспорядочной толпой они входят в воду, как выстрелы укрывают округу пороховым дымом, как трупы подхватывает и уносит течение, как испуганные лошади с пронзительным ржанием выбегают обратно на берег, уже без хозяев.
Князь Шуйский был доволен, он распределил стрелков так, что переправа расстреливалась перекрестным огнем, и пока одни заряжали пищали, стреляли другие. Стиснув зубы, Иван Петрович радовался каждому убитому врагу. Он вспоминал погибшего в Москве брата Никитку, сожженный отчий дом, в котором он вырос, и чувствовал, как у него зудят ладони.
Но надобно было объезжать все укрепления, и Иван Петрович, дав последние наставления, велел подать ему коня. Он весь день провел в седле, метался туда и сюда, проверял боеспособность ратников и целостность укреплений в различных участках, где ожидалось появление татар. Виделся с другими воеводами полка, что охраняли различные рубежи, долго говорил с Василием Ивановичем Умным-Колычевым, хотя пренебрежительно относился к бывшим опричным боярам. Все посылал узнавать, держатся ли молодцы там, где крымское войско пыталось пересечь Оку, но знал и чуял – попробуют еще где-то, будут искать слабые места (а за неимением достойной военной силы они есть!), потому и ездил вдоль всей засечной черты, запаляя лошадей. Ратники, что неотступно скакали рядом, к вечеру уже едва не валились из седел от усталости.
И снова возвращался туда, где на другом берегу несметной шумной толпой стояло крымское войско. Видно, была уже сеча на берегу, лежат убитые – подоспел отведенный для прикрытия отряд детей боярских. Раненных в сече или шальной стрелой несут мимо на попонах. Воины устали, кончаются снаряды и припасы. Князь под свистом стрел ходил, подбадривал мужиков, говорил с ранеными, держа их за руки, и не сразу заметил запавшие лица его стражников, что скакали с ним весь день.
– Поешьте, молодцы, отдохните, – молвил им мягко и шел далее. Шел и чувствовал, как все тело ноет от валящей с ног усталости и напряжения.
Подоспевшего гонца, бледного, покрытого густым слоем дорожной пыли, тоже заметил не сразу, лишь когда окликнули князя. Шея коня была забрызгана капающей с удил пеной. Гонца сняли с седла, и сам Иван Петрович бросился к нему.
– Сенькин брод… Всех вырезали. Там перешли…
«Упустил!» – подумал в гневе о себе воевода и, зажмурив глаза, сильно сжал руками болевшие от ударов крови виски. Первая мысль – силы стянуть туда, укрепить, ударить в хвост. Но ослабить позиции было равносильно смерти, так что теперь была надежда на полк Правой руки Никиты Романовича Одоевского.
Изрубленные русские ратники лежали вповалку на залитых кровью насыпях. Ногайцы осматривали трупы, снимали оружие, дорезали раненых. Другие выкапывали частоколы, ломали и рубили плетни, мешавшие проходу конницы.
Теребердей-мурза, предводитель многочисленного ногайского отряда, посланного крымским ханом найти слабое место в русских укреплениях, с высокой насыпи наблюдал за своими воинами, сидя в седле. Фигуры в кольчугах, доспехах, в куполообразных шлемах и малахаях рассредоточивались по берегу, завершая переправу и расчистку пути для движения остального крымского войска. Теребердей, крупный, в пластинчатом доспехе, с саблей в узорных ножнах у пояса и с тяжелой плетью в руке, дал последние наставления. Он снял шлем, обнажив бритую голову и открыв скуластое с узкими глазами лицо, передал слуге и жадно испил воды из протянутого ему бурдюка.
– Уже завтра мы выйдем к дороге на Москву. Отправьте гонца к хану, сообщите, что путь чист! – с довольством приказал он и после короткого привала повел свое войско дальше. Чем больше углублялся он в русские леса, тем меньше радовался – укрепления были и дальше, вновь частоколы, плетни, природные препятствия из деревьев и крутых оврагов. В траве спрятаны были и железные рогульки [25]. Тут и там слышалось жалобное ржание и крики коней с пробитыми копытами, многие из них, поджав ноги, заваливались на бок.
Теребердей-мурза был в гневе. Обливаясь потом и брызжа слюной, он хлестал своих воинов, веля им как можно быстрее разрушать укрепления, искать спрятанный в траве «чеснок». Казалось, укреплениям нет конца, и ему со всем своим войском суждено сгинуть здесь, в непроходимых лесах, начиненных ловушками и преградами.
– Что делать с ранеными лошадьми, господин? – осторожно осведомились у него воины, когда гнев немного отступил.
– Резать, – без колебаний ответил Теребердей, даже не взглянув на них.
Когда казалось, что все укрепления разрушены и путь чист, ногайское войско столкнулось нос к носу с полком Правой руки, пусть и малочисленным, но, похоже, стоявшим здесь насмерть.
Отряд стрельцов, на который наткнулись ногайцы, был сметен в считаные минуты, и когда казалось, что победа близка, из засады со всех сторон вылетели русские всадники. Вновь раздались выстрелы пищалей.
Под Теребердеем, пока он, крича и размахивая саблей, собирал свой рассеивающийся отряд в единую силу, убили коня. Подоспевшего к нему русского
