и хозяйства, я бы полетела с тобой, словно голубица за голубем. Но подумай сам: у меня Улеб, у тебя Савинко с Миленой. Смогут ли они долго плыть по морю, жить в чужой стране — неизвестно где, неизвестно как? Трюгвассон там изгнанник. Предстоит борьба. Вправе ли детей обрекать на это?
— Но оставить вас разве я могу?! Ты Свенельда не знаешь. Хитрый, подлый зверь. Милонег поведал, как варяг предал князя на Днепровских порогах. Не помилует ни мою жену, ни моих детей. Не уехать — гибельно!
— Нет, поверь, любимый, будет всё иначе. Он войдёт в Новгород без боя. Сможет править сам или посадить близкого себе человека. Мстить тебе ему станет как бы не за что. Дети не опасны. Я с Улебом — тем более. А Неждана и Волчий Хвост уйдут из города, станут жить в селе. Не волнуйся, любезный мой. И доверься мне. Обещаю тебя дождаться и вручить всех твоих детей в полном здравии.
Он сидел на лавке и думал. Наконец поднял на жену грустные глаза:
— Я люблю тебя, Верхославушка. И разлука наша — точно острый нож, воткнутый под сердце. Горе горькое, мука смертная, камень на душе. Я с тобой сроднился. По живому резать — больно, нестерпимо. Или ты не чувствуешь, отпускаешь с лёгкостью?
Дочка Остромира опустилась перед ним на колени и большими ладонями ласково накрыла руки своего ненаглядного. Со слезами проговорила:
— Я ль не доказала моей любви? Ты — единственный, кто сумел разжечь у меня в груди яркий пламень незнакомой доселе нежности... Без тебя-то мне — смерть. И одна надежда — на далёкую нашу встречу. Поезжай, хороший. Помни о жене. И вернись с победой.
Он жарко поцеловал её и заплакал в ответ. Так они не могли расстаться, и целуясь, и плача, глядя в глаза друг другу, шепча нежности, давая клятвы в верности. А потом Добрыня поднялся, вытер платком лицо и сказал, обретя уверенность:
— Что ж, пойду попрощаться с близнятами. Накажу слушаться тебя и любить, как родную мать. Будь и ты с ними ласкова, пожалуйста.
— Да они для меня — как родные дети.
А Владимир повёл на ладью тёщу и Малфриду, усадил, обложил подушками. Снова сошёл на берег, обнял Мизяка и Неждану.
— Ну, попутного ветра, — пожелал ему Волчий Хвост. — Да хранят вас Перун и Макошь. Соберите побольше сил и сметите Свенельда злого с нашей святой земли — прямо к лешим в лес!
— Будь здоров, — вторила Неждана. — Чтобы сын твой родился сильным, как наш общий дедушка — князь древлянский Мал.
Туг на пристани показались Богомил, сын его Божата, Рог и Бочка. Стали говорить:
— Войско киевлян в трёх верстах от города! Скоро будет здесь!
— Где ж Добрыня? — забеспокоился князь. — Надо отплывать.
Вскоре прискакал и посадник. Соловей произнёс магическое напутствие, предсказал трудную дорогу, много испытаний, но счастливый финал. Стали прощаться.
— Мы с отцом гадали, — сообщил Божата. — Всё располагает к этому, что ещё увидимся.
— Я уверен в этом! — князь пожал руку друга.
— Мы с тобой ещё взбудоражим Новгород. Вытрясем его, как ковёр, запылившийся за зиму. Сделаем действительно Новым и поставим Перуна на холме Славно!
— Да благословят тебя боги!
— Помните о нас и молитесь!
Дядя и племянник поднялись по трапу. А на мачте надулся огромный парус. Вёсла вспенили воду, помогая ладьям вырулить в фарватер.
— Слава князю Владимиру! — крикнул Соловей.
— Пусть Дажбог и Хорс светят ему в пути!
— Лихом не поминайте!.. — крикнул в ответ Добрыня.
К вечеру приплыли в Старую Ладогу. Олаф Трюгвассон, узнав о случившемся, стал немедленно собираться в дорогу. Рано утром следующего дня десять ладей норвежского конунга вместе с тремя новгородскими были уже в пути. Оказавшись в Ладожском озере, обогнули Воронов мыс и последовали вдоль берега. Ветер благоприятствовал, и часов через пять караван судов плавно вошёл в Неву.
Бросили якорь, закусили и выпили, а когда наступило время ложиться спать, у Малфриды начались родовые схватки. Тут уж глаз не сомкнул никто. Хлопотали вокруг неё мать Торгерда и помощник волхва Немчин, а Владимир, взяв жену за руку, успокаивал и бодрил. В три часа утра дикий крик роженицы перешёл в громкий плач ребёнка.
Ошалевший князь выбрался на палубу, вытер пот с лица.
— Кто родился? — бросился к нему Трюгвассон.
С интересом смотрели на них Милонег и Путята, а Добрыня привстал.
Посмотрев на всех глупыми от счастья глазами и бессмысленно улыбаясь, сын Малуши пробормотал:
— Мальчик, мальчик... Поздравляю деда!
И мужчины расцеловались.
— Есть хороший знак! — конунг потрепал зятя по плечу. — Первый шаг на дорога к слава — и твоя, и моя, и наша. Высшая, верховная слава!
— Да, — ответил Владимир. — Так и назову: Вышеслав.
— Вышеслав, — согласился Олаф. — Есть любимый внук!
Из воды пожелтевшей Ладоги поднималось рыжее рассветное солнце.
