Произнося эту тираду, Сэм Свортвут подошел ко мне. Я смотрел на него, как кретин. Что делать? Послать его к черту? Вызвать полицию? Я стоял, окаменев, и понимал, что не слишком блистательно представляю славную республику. Интересно, в отчаянье гадал я, как бы поступил на моем месте Вашингтон Ирвинг?
Как большой пес в ожидании пинка, Сэм нерешительно протянул мне лапу. К его облегчению, я оцепенело пожал ее.
— Давненько я тебя не видел, Чарли.
— Давненько! — отозвался я глупо. Слава богу, хоть собственное имя не повторил.
К счастью, внизу, в порту Амальфи, громко хлопнул фейерверк и завершил первую стадию нашей беседы.
— Что это? — Сэм подскочил, будто в него стреляли.
— Фейерверк. Начало праздника. Сейчас начнется шествие и…
— Я так и подумал, там что-то вроде нашего Четвертого июля.
— Садись.
Что мне оставалось делать? Он похвалил вид с террасы. А кто его не похвалит? Вилла, которую я снимаю, расположена по соседству с разрушенной сторожевой башней старой сумасшедшей королевы Неаполя. Внизу под нами втиснулся в скалистую долину Амальфи: белые стены, красные крыши, мавританский собор с зеленым глазурованным куполом и желтой черепицей. Узкие террасы над городом сверкают апельсиновыми садами и темнеют зарослями дикого лавра. Сэм Свортвут тут — как омнибус с Четвертой улицы, чудом занесенный в Аркадию.
— Я сомневался, что консул — это ты, пока один американский шкипер тебя не описал, и я понял, что не бывает двух людей с одинаковой внешностью и фамилией. Вон моя лодка. — Он показал красивый шлюп. Я его заметил еще утром, совершая консульский обход; в основном, я обхожу американские корабли и обсуждаю с капитанами, каким образом удобнее освободить моряков, арестованных накануне. Являя собой помесь мирового судьи с судовым капелланом, я вынужден таскать под мышкой захватанную Библию, и американцы целуют ее, давая присягу. Я называю ее книгой лжесвидетелей.
— Я здесь уже полтора года…
— Знаю. А раньше ты был в Антверпене. Я как раз на днях видел книгу, которую ты там написал. Что-то о Нидерландах, о твоих путешествиях.
— Да, что-то вроде. — Все вечно забывают название книги, которое придумал мне остряк-издатель.
— Дома не бывал с тех пор, как получил место консула в Антверпене?
— Вице-консула. Нет, не бывал.
— А я уж больше года, как уехал.
— Знаю.
Ракета, пущенная в гавани, медленно пересекла бледный серп новой луны и взорвалась белыми огнями.
— Знаешь, Чарли, меня здорово скрутила депрессия тридцать седьмого года. Скверное время, как тебе, наверное, известно. Связался в Англии с угольными шахтами. Утверждали, что они надежны, как золото, и, как всегда, ошиблись. Ну, меня выпотрошило дочиста. И мне пришлось… бежать.
В августе 1839 года Самюэль Свортвут, инспектор нью-йоркского порта, отплыл в Англию. Через несколько недель обнаружилось, что он украл один миллион двести пятьдесят тысяч долларов государственных денег — самая большая сумма, когда-либо похищенная американским чиновником, а возможно, и вообще американцем. Когда спадет первая волна возмущения, Сэм Свортвут, без сомнения, станет героем фольклора. А пока он подмочил репутацию бывшего президента Джексона, на которого легла ответственность за наставление Сэма на стезю, приведшую его к столь вопиющему воровству. Связанный с воровством скандал вдобавок помог кандидату вигов Уильяму Генри Гаррисону побить президента Мартина Ван Бюрена на выборах в прошлом месяце. Печально, что в итоге всей этой истории весной в Амальфи появится новый американский консул. Хотя экстравагантность Сэма произвела на меня должное впечатление, я отнюдь не пришел в восторг от того, что потерял из-за него место.
— В Нью-Йорке был большой переполох. — Сэм смотрел на облачко дыма в том месте над луной, где только что взорвалась ракета. — Всякие недоразумения по поводу… моих дел.
— Еще бы.
— Я много путешествую. Испания. Франция. Теперь вот плывем вдоль итальянского побережья, уже несколько недель. Потом направимся в Северную Африку. Говорят, в Алжире прелестно.
На террасе появилась моя жена. Сэм вскочил. Я представил их друг другу.
— Высокая честь, донна Каролина. — Сэм поцеловал ей руку.
Супруга извинилась, что не говорит по-английски; значит, она не желает говорить на этом языке, думает, что разговор будет скучный. На самом-то деле она владеет английским, немецким, французским и, разумеется, итальянским; ее отец — швейцарский барон Йост Йозеф де Тракслер, в прошлом паж при дворе последнего короля обеих Сицилий; пажом был и ее дед со стороны матери (неаполитанец испанского происхождения). Я встретил семью Тракслеров, когда меня впервые представили королю Фердинанду в Казерте. После года острых схваток со старшими членами семейства по вопросам религии и собственности (у них и того и другого вдосталь, а у меня — ни того ни другого) мы обвенчались шесть месяцев назад. В июне у нас будет ребенок.
— Хотите кофе? — Каролина говорила по-английски медленно, тщательно выговаривая слова.
— Если у вас не найдется ничего покрепче.
Каролина ушла, а Панталеоне принес Сэму бутылку бренди, тот пил его будто чай.
— Признаюсь, Чарли, я тоскую по дому. Вот уж не думал, что затоскую при такой-то красоте. — Он показал на море. Тут с неба упала звезда. Мое консульство.
— Вряд ли ты сможешь вернуться. — Мне вдруг захотелось помучить его за то зло, какое он причинил президенту Ван Бюрену, не говоря уже обо мне.
— Ну, теперь-то, когда всплыла вся история… — Он пробормотал что-то и замолк. Слава богу, хоть не лезет с «объяснениями». Затем он повернулся ко мне. — А как ты, Чарли? Когда думаешь переселиться с красоткой женой в богоизбранную страну?
— Мне кажется, она предпочитает жить в католической стране.
— А ты?
— Не знаю. — Я не собирался рассказывать Сэму, что Каролина не испытывает ни малейшего желания видеть Америку, мечтает поселиться близ Станса в Унтервальдене, в Швейцарии, где расположен замок Тракслеров. К сожалению, Швейцария слишком безмятежна, слишком романтична, на мой сегодняшний вкус. Я уже не интересуюсь розами и мавританскими арками. Я интересуюсь политической ситуацией в Неаполе (а ведь когда-то дела Таммани нисколько меня не занимали!). Я с нетерпением жду следующей революционной волны, которая так же неизбежна, как новое извержение дымящегося Везувия. А когда она накатит… что мне делать? Я выбегу на улицу и залаю. Такова моя натура. Пока Леггет превращается в прах, я превращаюсь в Леггета.
Свортвут говорил о Леггете:
— Надо отдать должное Мэтти Вану: он не помнил зла. Когда газета Леггета разорилась, Мэтти Ван назначил его посланником в Гватемалу, хотя его никто об этом не просил.
— Но Леггет всегда поддерживал президента.
— Вовсе не всегда. — Сэм подмигнул. Потом отпил изрядный глоток, и в тоне его появилась сентиментальность. — Бедняга. Так и не попал в Гватемалу.
В мае прошлого года, когда Леггет умер, я написал его вдове, и та ответила пространным письмом; к несчастью, мешок, в котором было письмо, попал в воду в заливе Салерно, и чернила расплылись. Я так и не знаю, от чего Леггет умер, хотя догадаться нетрудно.
— Ты можешь остановиться у нас, — сказал я, сообразив по огням на площади, что шествие начинается и скоро мне придется представлять мою страну.
— Нет, нет. Спасибо. Я останусь на борту. У меня подобралась отличная английская команда. Прекрасный капитан — тоже англичанин, большой любитель виста и бренди.
— Я должен приступить к своим обязанностям, — сказал я.
Сэм встал.
— Народ тут, кажется, приветливый. — Его мало интересуют иностранцы.
Каролина уже спустилась на площадь, и мы с Сэмом прошли вдвоем тысячу ступенек по пути к центральной площади. Зеленое небо соприкасалось с зеленым морем, у них были общие звезды и лунный серп.
— Что с твоей книгой о полковнике Бэрре?
— Жду, когда мистер Дэвис опубликует его биографию.
Два года назад Дэвис издал дневники полковника, и, хотя многие места он опустил, книга все равно шокировала американскую публику, и репутация полковника стала еще ужасней, чем раньше.
Свортвут промолчал. Глубоко вздохнул. Он был уже пьян.
— Он очень любил тебя, полковник, очень любил.
— А я любил его. — Не желая говорить с Сэмом о полковнике, я быстро пошел вперед и поздоровался с крестьянской семьей, которая обогнала нас, торопясь на праздник.
— Да, сэр, он любил тебя больше всех… или почти больше всех.
— Рад слышать. — Я наклонил голову и зашагал быстрее.
Свортвут старался не отставать.
— Кстати, полковник написал Мэтти Вану о тебе… со Статен-Айленда.
— Знаю.
— Просил его присмотреть за тобой. И еще просил устроить тебя на это место. — Свортвут засмеялся. — О, вся эта ситуация очень веселила полковника. Ты ведь знаешь, то, что шокировало многих, его только забавляло. «Почему бы Мэтти не позаботиться о юном Чарли? — сказал мне полковник. — В конце концов, он же его старший брат».
