что и в красных! Как мы с ними будем вместе жить? Оно, конечно, есть такие, что обманулись, заблудились! Но есть и отпетые! Атаман вроде умный! Но зачем японцев-то привёл! Ведь казаки ещё японскую войну не забыли! При этом есть такие, что с японцем идут воевать в партизаны! Пообещали прощение всем весной девятнадцатого, кто с повинной от партизан придёт, – так в Курунзулае всех, кто пришёл, старики да местные, наплевав на атамана, к расстрелу за измену казачеству приговорили! А сейчас на новые посулы атамана о прощении просто плюют! Кто пойдёт?! Опять: ежели они победят – куда нам деваться? У меня, конечно, в Китае, в Трёхречье, есть изба, но то все равно чужая сторона. А у кого и этого нет…
В конце застолья хозяин, совсем захмелев, попробовал петь песни. Но хозяйка так свирепо рявкнула на мужа, что тот поднялся, обругал её, обвинив в измене казачеству, но всё же отправился спать. «Ну и нравы у этих казачек», – подумал Роман.
Наутро хозяин как ни в чём не бывало встал с рассветом. Узнав, что Федорахин тоже проснулся, позвал его с собой осматривать хозяйство. Всю проделанную Романом работу он похвалил.
– Что ж, буду приступать к пахоте. Утром позову Митрошку. Работает хорошо, но вот беда – пьёт! Всё пропивает, сколько не плати! Как вот их с нами большевики уравнять хотят?
Роман тут же вспомнил своего односельчанина дядю Гордея.
– Пропаганда! Легче всего таких вот работников на свою сторону переманить! – ответил Роман.
– Во-во! Пропаганда! – повторил Фёдор Григорьевич.
– Ничего, Григорьич, не беспокойся. Пока меня в армию не отозвали – я ведь ещё выздоравливающий. За хлеб-соль, за то, что дочь ваша меня выходила, отработаю! – поспешил Федорахин заверить Сизова.
– Да ты что! И думать не смей! Я так мыслю: ежели поработаешь у меня на пашне, я с тобой рассчитаюсь! А вообще поговорю с Самуилом, у него связи в Нерчинске. Подлечись сперва как следует, а уж затем комиссия решит! Партизан пока вроде приструнили на время, а Красную армию японцы подзадержали! Так что отдыхай пока!
И Роман взялся за работу, да так, что всё горело у него в руках. Стосковались крестьянские руки по мирному привычному труду. По труду, от которого по молодости чаще всего хотел убежать… Вскоре в помощь пришёл наконец-то отошедший от запоя Митроха, и втроём, а иногда и вдвоём, так как Сизов часто отлучался по делам дружины, окончили они и пахоту, и сев. Всё проборонили и не заметили, как прошёл месяц. По окончании сева в станице устраивался праздник с игрищами и состязаниями молодёжи. В этот раз праздник выглядел куцым: в основном выступали подростки да казаки старшего возраста, дружинники. И еще те, кому посчастливилось приехать домой в отпуск. Вся молодёжь была мобилизована: кто у Семёнова, кто у партизан, а кое-кто уже и упокоился на местном кладбище.
Хоть и не было пышного веселья, но для Романа праздник все равно был напоминанием о родном крае. Там тоже устраивались праздники по окончании тех или иных работ. Конечно же, самыми зрелищными в программе празднеств были спортивные состязания среди молодёжи, в которых принимали участия и более зрелые селяне, в ком еще не выветрился дух молодости, лихости и бесшабашности. Так и здесь, в станице Больше-Зерентуйской, несмотря на то что большинство молодых казаков было на службе, традиции решили не нарушать. И состязания состоялись. Соревновались в скачках, в джигитовке, в фехтовании, в борьбе и в поднятии гирь. При стечении зрителей, среди которых, кроме стариков в жюри, были женщины, дети и дружинники, приехавшие домой, чтобы, пока нет боёв с партизанами, поправить хозяйство да засеять свои пашни. Роман с восхищением смотрел, как казаки, казачки и малолетки – готовившиеся к призыву подростки и даже казачата – легко взлетали на своих коней! И проделывали такие номера, что в кавалерийском полку, где в германскую войну служил Федорахин, позавидовал бы самый лучший наездник. Они на скаку выхватывали, бросали и ловили шашки, совали их в ножны, делали «солнце», легко прокручивались под животом лошади на полном скаку, нагнувшись и изловчившись, подбирали с земли брошенную фуражку…
Романа ткнул в бок Евдоха, тот самый пожилой казак, который привёз Федорахина в Больше-Зерентуйскую.
– Ты так можешь?
– Коня бы мне своего! Позанимался бы месяца два, может, и показал бы тоже что-нибудь! – сконфуженно пробурчал Роман.
– Если только что-нибудь! – ухмыльнулся Евдоха.
– Да брось ты, Евдоха, к парню вязаться! Он только от ран отошёл, а так, может, и показал бы нам что! – вступился за Федорахина стоявший рядом с Евдокимом дружинник.
В это время взгляд Романа упал на казачек. Ульяна, как росомаха, вспрыгнула на коня, на котором приехал отец, и легко, быстро взяла все препятствия, завладев призом в виде рулончика ситца на платье. «Ну что ж, ещё не вечер», – подумал Роман. И когда началась борьба, посмотрев первые схватки, он протиснулся вперёд и тоже заявился участвовать. Борьба была для Романа тоже не совсем обычная: казаки-забайкальцы применяли много приёмов из монголо-бурятской борьбы. Но Федорахин, присмотревшись, знал, что будет делать. И когда очередь дошла до него, он легко за несколько секунд выиграл первую схватку. Схватив противника под локти, Роман дёрнул его на себя, и тут же нырнул в ноги. Противник лежал на лопатках. Вторая схватка прошла гораздо тяжелей. На Федорахина вышел казак бурятского происхождения. Как Роман ни старался его поймать на контрприёмы, никак не выходило. В то же время казак сам беспрестанно атаковал, изматывая Федорахина. После ранения столь длительное, силовое противоборство было ещё тяжким. Наконец, оба покатились по земле, Роман больно ударился прооперированным плечом. Но именно оказаться на земле и надо было Федорахину. Монгольская борьба мало нацелена на партер [70], и, в конце концов, развернув бурята на спину, Федорахин плотно припечатал его к земле. А третья схватка, хоть и ныло плечо, прошла быстро. Противник, жаждавший прохода в ноги, упал от броска через спину.
Но вот в четвёртом бою перед Романом предстал кряжистый широкоплечий дружинник, местный силач, больше и толще Романа раза в полтора, а то и поболее. Но Федорахин легко уходил от его цепких захватов, нырял под руки, стараясь заставить противника двигаться, и это у него получилось. Силачу надоело стоять на одном месте и хватать руками пустоту, он сделал выпад, полуразвернулся, хватая Романа, но тот, сблизившись, подсел, подбивая тазом противника, и тот секунду оказался на груди Федорахина. Встав на мост, Роман перебросил силача через грудь приёмом, называемым в борьбе суплесом. Все ахнули…
