― Золотое Руно! Вы теперь богачи! ― с улыбкой заявил Мартелли. ― Мессеру Козимо будет приятно это услышать. Все ли в порядке с вашим хозяином, и как там отец Годскалк?
― С ними все хорошо, ― ответил стряпчий.
― А этот негодяй Дориа? ― продолжил морской консул. ― Этот сукин сын Дориа? Что слышно от него?
Подобная горячность показалась Грегорио удивительной.
― Я вижу, вы также недолюбливаете очаровательного мессера Пагано? Мессер Никколо о нем почти ничего не говорит, но, насколько я могу судить, дела Дориа в Трапезунде идут не столь успешно, как он бы того желал.
― Надеюсь, ваш хозяин приложил к этому руку. Рад это слышать, ― заявил мессер Мартелли. ― Когда окажетесь в Венеции, познакомьтесь с моим братом Алессандро. Он управляющий банком Медичи в Венеции. Если вы решите отправляться дальше на Восток, он вам поможет.
― Благодарю вас, но это ни к чему. Мы останемся дожидаться известий в Венеции. Мне нужно устроить кое-какие дела.
― Вам там будут рады, ― с уверенным видом заявил мессер Мартелли. ― А Пагано Дориа? Я получил какие-то странные известия из Шотландии насчет заключенного им брака.
― Вот как? ― удивился стряпчий. ― Полагаю, вы ошибаетесь, мессер Мартелли. Мне доподлинно известно, что Дориа и впрямь пытался вступить в брак, но все бумаги оказались поддельными. Очень рад за его невесту, кем бы она ни была. Весьма скверный человек… Он заслуживает всех неприятностей, которые может устроить ему наш мессер Никколо.
Сразу же после этого представители компании покинули город, ни с кем больше не встречаясь. Узнав об этом, мадонна Алессандра Мачиньи нельи Строцци была не в силах сдержать досаду.
― Тут были друзья Никколо, а я все пропустила! Даже если твоя жена глупа, неужели и тебе тоже нужно быть таким тупицей, Антонио?! ― У того на язык просился грубый ответ, но он сдержался и сменил тему разговора, ведь его брат Роберто в Риме был женат на одной из Строцци, а семейные чувства все же чего-то стоят.
― Похоже, мессер Козимо де Медичи опять заключил выгодную сделку, ― сказал он вместо этого. ― Судя по известиям из Трапезунда, компания Шаретти обогатилась сама и принесла неплохой доход Флоренции.
― Но утешит ли это Козимо? ― вопросила Алессандра Строцци. ― Бедный старик… Он так тоскует по внуку. Он отдал бы все золото Востока за то, чтобы провести хоть один день с Козимино…
* * *
В Трапезунде, по истечении семи дней непрерывных взрывов, вспышек огня, криков, грохота рушащихся деревянных перекрытий и камнепадов, жизнь понемногу вошла в накатанную колею. В пригородах было уничтожено все, что только можно, и теперь враг вознамерился извести защитников Цитадели непрекращающимся шумом. Порой для этого использовались и орудия, стрелявшие, впрочем, без особой цели и результатов, но чаще всего трудились музыканты оттоманского войска, прерываясь пять раз в день, когда имамы оглашали побережье своими хриплыми заунывными голосами. В остальное время без умолку днем и ночью били барабаны, звенели цимбалы и ревели рога и трубы. Стены города вибрировали от шума, и по ночам жители Трапезунда, кто мог себе это позволить, забивали себе в уши затычки из ткани. Остальные стояли на крепостных стенах в дозоре, пристально наблюдая за неприятелем.
Николаса все это отнюдь не приводило в уныние. Они с Асторре курсировали из города во дворец, на ходу сочиняя стишки в ритм барабанному бою и куплеты в такт молитвенным песнопениям, от которых принимались хихикать даже достойные пожилые матроны. Эти незамысловатые песенки на крепостных стенах пришлись солдатам настолько по душе, что они даже ждали с нетерпением очередной молитвы. В понимании нужд людей Николасу не было равных…
В отличие от всех прочих осад, в Трапезунде царил образцовый порядок. Все съестные припасы и вино, а также вода в колодцах находились под строгим учетом, и с населением обходились по справедливости. Разумеется, исключение, как всегда, составлял дворец, но там Асторре с Николасом никак не могли помешать спекуляциям и подпольной торговле, процветавшей почти повсюду. Придворные и сам Христов наместник на земле не подлежали осуждению простых смертных.
Николас немало времени проводил во дворце, где их с Асторре воспринимали как устроителей грубого, но потешного циркового представления. Ловушки, встретившие турков на земле Трапезунда, словно задали тон отношению императора ко всей этой войне.
За их дерзость оттоманские вояки заслуживали лишь презрения и насмешек. Конечно, их пока оставалось еще немало, но скоро они заскучают, станут проявлять недовольство, и, как только погода испортится, армия наверняка уйдет, оставив божественного помазанника басилевса и его приближенных в мире и покое. Пока же двор сочинял сатирические поэмы, держал пари на точность стрельбы вражеских пушек и на спор предпринимал всевозможные глупые и опасные выходки, ― к примеру, выскользнуть посреди ночи из ворот и вернуться с головой турка или с флагом, или с какой-нибудь украденной вещью из лагеря…
Восемь придворных лишились жизни из-за этих выходок, и две головы красовались теперь на пиках на той стороне ущелья. Одного из погибших Николас знал, ― это был тот самый элегантный вельможа, которому делали маникюр в банях в некий памятный день… Купальни недавно были закрыты из-за того, что потребляли слишком много топлива, но придворные обычаи ничуть не изменились. То, что прежде творилось со всем подобающим декорумом за закрытыми дверями, теперь сделалось всеобщей модой, ― так возбуждающе действовала на людей война, опасность и страх. Профессиональные солдаты пользовались всеобщим вниманием. Асторре железной рукой правил своими наемниками, но сам не отказывал ни одной из женщин, что приходили к нему. Николас, к которому интерес проявляли отнюдь не женщины, хитроумно решил прибегнуть к высшему покровительству.
Императора это немало позабавило.
― Ты их талисман. Они надеются разделить твой успех и твою удачу.
― Ваше величество, ― парировал фламандец, ― посмею ли я распылять нечто столь драгоценное, если не могу возложить свой дар на лучший из алтарей? Но это не в моих силах. Так сказал мне астролог.
Император нахмурился, поглаживая шелковистую бородку.
― Пожертвовать лучшим для величайшего ― что может быть в этом плохого?
― Ничего, мой господин, ― с печалью ответил бывший подмастерье. ― Вот только астролог говорит, что удача моя берет начало из того же корня, что и плотская сущность. Я вынужден хранить себя в чистоте, если желаю сохранить свое везение.
― Ха! Так ты намерен до конца жизни оставаться в одиночестве?
― Всю жизнь? ― покачал головой Николас. ― Конечно, нет, мой господин. Когда Трапезунд вновь обретет свободу, я возрадуюсь, и эта удача заменит мне все остальное. Но пока непорочность ― мой дар, ради всеобщего блага.
― Тогда, ― промолвил император после недолгого молчания, ― мы желаем тебе успехов. Это похвально. Ты будешь ежедневно являться к нам с донесениями.
Асторре, откуда-то проведавший об этом разговоре, с ухмылочкой заявил Николасу:
― Мальчик мой, вот теперь они всерьез заинтересуются этой войной! Урбино никогда бы до такого не додумался! И Сфорца тоже… Первый приз за победу…
― Зато второй приз будет твой, ― отрезал Николас.
Глаза Асторре вспыхнули.
― А ведь тебе придется это сделать. Что скажешь?
― Откуда мне знать? Если хочешь, я отчитаюсь во всех подробностях. А пока я хочу заниматься делом и не тратить время зря.
Улыбка сползла с лица наемника, и он воинственно выпятил бородку.
― Не смей мне указывать! Я помню тех девчонок, с которыми ты водился в Брюгге. Не будь ты тем, кто есть, я заслал бы к тебе сразу трех красоток, и не посмотрел бы, что ты женат. Не хочу, чтобы нас вел в бой человек, у которого мозги не на месте.
Николас вытянул вперед руку, и когда капитан с недоумением воззрился на него, пояснил:
― Когда она начнет дрожать, можешь отвести меня в первый же попавшийся бордель, а пока я справлюсь и без этого. Кажется, смена караула запаздывает? Думаю, тебе стоит с этим разобраться.
Порой после разговора с Николасом люди вылетали из комнаты, ругаясь сквозь зубы. Но подолгу злиться на него было невозможно.
Неожиданно на десятый день осады его вызвали во дворец с непривычной поспешностью. Он давно уже освоился в этом зале, где император собирал по утрам своих советников, привык к украшавшим ее античным статуям, мозаикам и великолепному виду, открывавшемуся из галереи на западное ущелье и побережье. Зал располагался в том же крыле дворца, что и покои Виоланты Наксосской, с которой он не виделся уже две недели. Оглядевшись по сторонам, Николас обнаружил всех старших военных офицеров, капитана кабаситаев, альтамуриоса, личную свиту императора, а также протовестариоса Амируцеса, который, склонившись у пьедестала, слушал, что вещает ему басилевс Давид. Он выпрямился, когда объявили о появлении Николаса, и подождал, пока тот приблизится и совершит все положенные поклоны. Этикет во дворце по-прежнему соблюдался строго, невзирая ни на что.
